Командир танка, верно оценив обстановку — только танкисты, двинувшись немедленно в запланированный рейд, могут подоспеть на выручку к летчику, — спешил. Результаты его разведки ускорят дело. Ускорить разведку! Он стоял в башне с откинутым люком и, обняв за плечи старика-проводника, кричал ему в самое ухо:

— Веди нас скорее, дед. Поаккуратнее, дед!

Надо отдать ему должное, дед знал местность. Разведчики благополучно пробрались по тряской гати, незамеченными приблизились к селу, установили то, что нужно было им установить.

К вечеру танковое подразделение разгромило противника в разведанном селе, взяло в обхват прилегающий к селу лес; автоматчики начали прочесывать чащу.

Офицер-танкист, обнаруживший Осокина, с разрешения командира поспешил на замеченную поляну, к летчику.

Самолет, замаскированный ветками, стоял на месте, почти у самых деревьев на опушке.

Танкист крикнул:

— Выходи, друг!

Никто не отозвался.

Темнота затопляла поляну: скоро в двух шагах ничего не стало видно. Пришлось отложить поиски до утра. Танкист кричал еще и еще, но в ответ не раздавалось ни звука.

Однако и наутро поиски не дали результатов. Самолет стоял, казалось бы, в полной исправности — огромная красивая птица, в каждом изгибе своего тела таящая стремительную силу. От самолета к топи вел след — притоптанная трава.

Были обнаружены и другие следы: будто к поляне шла целая вражеская рота. На соснах у самолета, на уровне человеческого роста, сбита кора — стреляли. А может, это стреляли по гитлеровцам наши пехотинцы?

Летчика во всяком случае ни живого, ни мертвого найти не удалось.

К исходу дня из авиационной части прилетел инженер-майор. Он моментально договорился, танкисты «в порядке боевого взаимодействия», как он выразился, вытянули самолет на ровную площадку, выставили к нему часовых. Инженер исписал несколько листов бумаги — составил акт, дал его подписать свидетелям и офицеру, видевшему Осокина в том числе.

«Проявил бы оперативность пораньше, — подумал тот, — глядишь, уцелел бы человек».

В памяти всплывала одинокая фигура летчика и его жест, категорически отрицающий предложение уйти от самолета. Он оставался на посту. И танкисту горько было сознавать, что он не сумел помочь человеку.

Маша слегла с температурой сорок, в жесточайшем бреду. В большей степени, чем болезнь, сломили девушку переживания. От Андрея перестали приходить письма. Томимая дурными предчувствиями, Маша послала в часть запрос и не получила ответа. Что же случилось с Андреем? Пропал без вести? Погиб?

«Конечно, погиб... — горестно решила Маша и не плакала, а только все шептала, звала про себя: — Андрей, Андрей». Друзья даже не знали, как утешить ее.

Друзей у Маши было много. Когда она заболела, у ее постели дежурили девушки — подружки с завода и соседки. Приходил проведывать секретарь цехового партбюро и мастер, тот, что был с делегацией в Действующей Армии и привез ей последнее письмо от Андрея,

Какое радостное, какое хорошее было письмо! Андрей писал, что как эстафету приняли фронтовики дорогой подарок с Урала. И пусть верят невесты, матери, сестры: их труд, помноженный на ратный труд солдат, принесет победу.

Не только труд, не только силы, а и жизнь пришлось отдать ее жениху. Все понимали, как тяжело Маше. Но никто не мог понять, что еще не давало ей покоя. В бреду она твердила о какой-то каменной бабе. Но никто же не знал, что перед тем, как Маше слечь, с ней произошел вот какой случай.

Однажды, справившись в который уж раз на почте о письмах и получив ответ: «вам, дорогая, опять ничего нет», Маша, в отчаянии, сама не понимая зачем, пошла мимо завода, прочь из поселка. Ноги вязли в грязи. Мелкая осенняя морось мочила непокрытые косы.

Шла Маша, шла, карабкалась в гору, будто надеялась, что станет легче, если доберется она до вершины.

И добралась. Огляделась и поняла, в какую даль попала. Та самая гора, верх с которой словно срезан, а нижний, усеченный конус венчает поляна с озером. На противоположном склоне — Маша знает по весенней своей прогулке — избенка для притомившихся путников. «Зайти, что ли, чтобы не мокнуть под дождем», — безразлично подумала Маша, лишь сейчас заметив дождь, и двинулась краем поляны. Дождь, собственно, кончался. Стало светлее. Избушку Маша увидела издалека; кровля ее масляно блестела, как шляпка переростка гриба, притулившегося у корней сосны.

Бывает у человека состояние такой смятенности, что идет он, сам не зная куда, да еще так спешит, что не может остановиться ни на секунду. Маша бежала к избушке, будто за ней гнались. Но то ли она была легка на ногу, то ли сосны шумели, заглушали шаги, приблизилась она к двери неслышно и заглянула в щелку под притолкой. В полумраке помещения, дохнувшего ей в лицо теплой прелью, маячили две человеческие фигуры.

В первый момент ни страха, ни любопытства Маша не испытала. Просто, вдруг обессилев, она прислонилась лбом к скользкому от дождя косяку. Когда глаза привыкли к темноте, фигуры обозначились яснее. И тут рука Маши сама потянулась ко рту зажать возглас удивления: в избе были Ольга Ивановна и «каменная баба».