Должно быть, меня начало трясти, потому что доктор Лезандер сказал:

— Можешь не смотреть, если тебе не хочется…

— Нет, я хочу посмотреть.

Доктор осторожно откинул край одеяла.

— Спокойно, спокойно, — проговорил он, словно обращаясь к раненому ребенку.

Бугор на столе начал дрожать, и я услышал, как кто-то заскулил под одеялом, отчего у меня сразу же оборвалось сердце. Глаза мои наполнились горячими слезами. Я хорошо помнил, кто так скулил: когда отец впервые принес к нам домой щенка Бунтаря в коробке, тот боялся темноты. Подойдя к столу, я взглянул на то, что показал мне доктор Лезандер.

Колесо грузовика проехало по голове Бунтаря. Белая шерсть и кожа на одной стороне его черепа были содраны, и там теперь виднелись розовая кость и оскаленные зубы. Красный язык сновал в кровавой каше. Один глаз приобрел серый, какой-то мертвенный цвет, другой был влажным, полным страха. Кровавые пузыри вырывались из ноздрей Бунтаря, дыхание было затрудненным, хриплым. Одна из передних лап превратилась в бесформенное месиво, торчали острые обломки костей.

Наверно, я застонал в тот момент, не помню. Когда единственный глаз Бунтаря нашел меня, мой друг сделал отчаянную попытку подняться, но доктор придержал его сильной рукой, и пес снова замер.

Я увидел иглу, воткнутую в бок Бунтаря, трубку, через которую из бутыли текла в его тело какая-то прозрачная жидкость. Бунтарь заскулил, и я инстинктивно протянул руку к его изуродованной морде.

— Осторожно! — предупредил меня доктор Лезандер.

Конечно, я даже не подумал о том, что в агонии животное может укусить все, что движется в поле его зрения, даже руку мальчика, который всегда его любил. Окровавленный язык Бунтаря вывалился из пасти и слабо лизнул мои протянутые пальцы. Не в силах что-либо сказать или сделать, я так и стоял, глядя в тупом отчаянии на кровь на своей руке.

— Его муки не поддаются описанию, — сказал доктор Лезандер. — Ты ведь и сам это видишь, верно?

— Да, сэр, — ответил я будто в кошмарном сне.

— У него сломано несколько ребер, их осколки проткнули ему легкие. Удивляюсь, что у него до сих пор еще не отказало сердце. Этого можно ожидать в любую минуту.

Доктор Лезандер снова накрыл Бунтаря одеялом. Я стоял и молча смотрел на дрожащий холмик.

— Ему, наверно, холодно? — наконец проговорил я. — Он замерз.

— Нет, не думаю.

«Нит», — вот как док Лезандер сказал это. Снова взяв меня за плечо, он проводил меня до двери.

— Пойдем, нам есть о чем поговорить с твоим отцом.

Он ждал нас в коридоре.

— Как дела, приятель? — спросил он.

Я ответил, что все в порядке, хотя испытывал сильную тошноту. Запах крови все еще стоял в моих ноздрях, густой и горячий как грех.

— Бунтарь — очень сильный пес, — сказал нам док Лезандер. — Большинство собак на его месте давно бы умерли.

Взяв со стола папку, он достал оттуда листок бумаги. Это был незаполненный бланк, поверх которого значилось: «Дело № 3432».

— Я не знаю, сколько еще проживет Бунтарь, но уже сейчас участь его решена.

— То есть надежды нет? — спросил отец.

— Никакой, — ответил док Лезандер и быстро перевёл взгляд на меня: — Мне очень жаль, Кори.

— Бунтарь — моя собака, — сказал я им, и слезы вновь заструились по моим щекам. Нос заложило, я не мог продохнуть, словно бетон заполнил ноздри. — Он еще может поправиться.

Еще не договорив, я уже знал, что никакое воображение в мире не поможет осуществить мое желание.

— Том, если вы сейчас подпишете этот бланк, я сделаю собаке укол, после которого она… хм…

Док Лезандер снова взглянул на меня.

— Она уснет, — закончил за него отец.

— Совершенно верно. Лучше не скажешь. Надо вот тут подписать. Ах да, конечно, вам же нужна ручка.

Док Лезандер выдвинул ящик письменного стола, нашарил в нем ручку и протянул нам.

Отец взял ручку. Я знал, о чем идет речь. Мне было не шесть лет, и меня не нужно было утешать и обманывать. Я отлично понимал, что Бунтарю необходимо сделать укол, чтобы помочь ему умереть. Возможно, в данной ситуации это было самое правильное и гуманное решение. Но Бунтарь был моей собакой, я кормил его, когда он был голоден, и мыл, когда он прибегал с улицы весь в грязи, я отлично знал его запах и помнил ощущение его языка на своем лице. Я знал его, как никто другой. Такого пса, как Бунтарь, у меня больше не будет никогда. Большой комок поднялся у меня в горле. Отец склонился над бланком, уже почти касаясь его ручкой. Я не знал, куда девать глаза пока мой взгляд не остановился на черно-белом снимке в серебряной рамке на столе доктора. Молодая белокурая женщина на фотографии махала кому-то рукой. На заднем фоне виднелась ветряная мельница. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы разобрать, что эта молоденькая девушка со щеками-яблоками — не кто иная, как Вероника Лезандер.

— Эй, Кори, — вдруг позвал отец. — Давай-ка ты.

Он протягивал мне ручку.

— Ведь Бунтарь — твой пес. Тебе и решать. Что скажешь?

Я онемел. Мне никогда в жизни не приходилось принимать подобных решений. Я был в затруднении.

— Я очень люблю животных, — сказал нам доктор Лезандер, — и понимаю, что значит для мальчика его собака. Но в том, что я вам предлагаю, нет ничего плохого. Это обычное дело. Бунтарь очень страдает, эта боль ужасна, и он не поправится. Всему, что родилось на свет, когда-то суждено умереть. Такова жизнь. Ты слышишь меня?