— И куда же вы вдвоем направляетесь? — поинтересовался Расти.

— Еще не знаю. У нас есть лошадь с сильной спиной и самая прожорливая чертова собачонка, какую вы когда-либо видели, и я полагаю, мы будем продолжать идти, пока не найдём достаточно хорошее место, чтобы остаться.

— Это, возможно, надолго. Вы же не знаете, что у вас впереди.

— Зато я знаю, что у нас позади. То, что впереди, не может быть намного хуже.

— Вы лишь надеетесь на это, — сказал Расти.

— Да. — Он взглянул на Свон. Сохраните дитя, думал он. Он собирался выполнять эту свою обязанность не только потому, что повиновался приказу, но и потому, что любил этого ребёнка и сделал бы все от него зависящее, чтобы она наверняка была в безопасности, что бы ни случилось впереди. А впереди, понимал он, может быть прогулка через сам Ад.

— Я предпочел бы присоединиться к вам, если вы не возражаете, — решил Расти. — Все, что у меня есть — это одежда, которая на мне, мой волшебный пиджак, этот ящичек и зеркало. Я не думаю, что есть какой-то смысл оставаться здесь, не так ли?

— Никакого! — сказал Джош.

Расти посмотрел в затянутое пленкой окно.

— Господи, я надеюсь, что я проживу достаточно долго, чтобы снова увидеть, как восходит солнце, и снова иметь возможность отравлять себя сигаретами.

Джош рассмеялся, и Расти тоже хихикнул. Свон улыбнулась, но ее улыбка быстро исчезла.

Она чувствовала, что претерпела сильные изменения от маленькой девочки, которая вместе с матерью вошла в магазинчик Поу-Поу Бриггса. Третьего ноября ей исполнится десять лет, но уже сейчас она чувствовала себя по-настоящему старой — словно бы ей было по меньшей мере тридцать. И при этом она так мало знала! — думала она. До того самого плохого дня ее мир был ограничен мотелями, трейлерами и маленькими грязными домишками. На что же был похож весь остальной мир? заинтересовалась она. И что осталось от него теперь, когда тот плохой день наступил и прошел?

Мир будет существовать, пусть и измененным, — сказала Леона. — О, Господь заставил мир сильно завертеться. Он наделил многих людей здравым смыслом и душой, — людей, таких же, как ты, может быть.

И разговаривая, и просто сидя, она думала о Поу-Поу Бриггсе. Там тогда произошло кое-что, о чем она не хотела слишком много думать, но сейчас она хотела узнать, что же это значило. Она не чувствовала ничего особенного. Она просто ощущала себя уставшей, разбитой и пыльной, и когда она позволила своим мыслям обратиться к маме, все, что она хотела потом сделать — это упасть и заплакать. Но она так не сделала.

Свон хотела больше знать обо всем — научиться лучше читать, если можно будет найти книги; задавать вопросы и учиться слушать, учиться думать и находить причины для всего. Но ни в коем случае она не хотела вырасти, потому что она боялась мира взрослых; для нее взрослый — это был забияка с жирным животом и слабым желудком, который затаптывал ее садики прежде, чем они успевали разрастись.

Нет, решила Свон. Я хочу оставаться такой, какая есть, и никто не затопчет меня, а если попытается, то просто насажает себе множество шипов.

Расти смотрел на ребёнка, пока помешивал разогревающийся обед из собачьей еды; он заметил, что она в глубокой сосредоточенности. — Пенни за твои мысли, — сказал он, и щелкнул пальцами правой руки, извлекая между большим пальцем и указательным монету, которую уже прятал в руке. Он кинул ее Свон, и она поймала ее. Она увидела, что это не пенни. Это был медный жетон размером с четвертак, и на нем над улыбающимся лицом клоуна было написано: «Цирк Райделла».

Свон заколебалась, посмотрела на Джоша, а потом обратно на Расти. Наконец решилась сказать:

— Я думаю…

О завтра.

И Джош сидел, прислонившись спиной к стене, слушая пронзительный вой ветра и надеясь, что они как-нибудь все же смогут преодолеть жестокий коридор многих «завтра», который простирается перед ними.

Гимназия Высшей школы Хоумвуда стала госпиталем, и персонал Красного Креста и Армии США доставил сюда, которые обеспечивали электрификацию.

Изможденный врач Красного Креста Эйшельбаум провёл Сестру и Торсона через лабиринт людей, лежавших на койках и на матрасах на полу. Сестра прижимала к себе дорожную сумку; она не отходила от нее далее чем на пять футов за последние три дня, с тех пор, как их ружейные выстрелы услышала группа часовых. Горячие кукурузные лепешки, рис и кофе, от которого поднимался пар, показались Сестре языческими деликатесами.

Ее привели в одноместную палату в здании, помеченном «Новоприбывшие» и вверили медсестре в белом костюме и маске, которая раздела ее и приложила к телу счетчик Гейгера. Медсестра отпрыгнула назад на три фута, когда счетчик зашкалило. Сестру натерли какой-то белой крупнозернистой пудрой, но счетчик по-прежнему кудахтал, как гневная курица. Еще с полдесятка чисток опустили показания счетчика в приемлемые границы, но когда медсестра сказала: — Мы должны избавиться от этого, — и взялась за дорожную сумку, Сестра схватила ее за шею сзади и спросила, хочет ли она еще жить.