Клерком магистрата и помощником гончара, думал он, шагая по безмолвному Бродвею. Молодой человек, владеющий пером и веником, чей разум истерзан видениями несправедливости. Вот что заставило его три года назад в Фаунт-Ройяле пойти против магистрата Вудворда — своего наставника и почти отца, если правду сказать, — и объявить Рэйчел Ховарт невиновной в колдовстве. И это решение приблизило смерть магистрата? Возможно. Это была еще одна боль, почти как горячий ожог бича, бесконечно повторяемый, по одному тому же месту, ложащийся на душу Мэтью в любой час, освещенный солнцем или свечой.

Он нашел лошадиную колоду возле церкви Троицы, на пересечении Уолл-стрит с Бродвеем. Здесь кончалась твердая голландская мостовая и начиналась простая английская земля, утоптанная ногами и колесами. Наклоняясь над колодой и начиная мыть лицо, Мэтью чуть не рыдал. Но на рыдание ушло бы слишком много сил, а лишних у него не было.

Но завтра — это ведь завтра? Новое начало, как говорится? Кто знает, что может принести новый день? Только намерение Мэтью не изменится никогда, в этом он уверен. Он должен так или иначе предать Эбена Осли в руки правосудия за его гнусные насильственные преступления против невинных. Так или иначе, а должен, или — испугался он, — если не выйдет, эта миссия сожрет его в своей бесполезности, и он превратится в развалину с отвисшей челюстью, смирившуюся с тем, с чем мириться нельзя.

Наконец он привел себя в такой вид, когда можно было идти домой, хотя по-прежнему выглядел как оборванец. При нем осталась его шапка, что было хорошо. И его жизнь, что было тоже хорошо. Поэтому Мэтью расправил плечи, считая плюсы своего положения, и пошел своим путем по ночному городу — одинокий молодой человек.

В это ясное утро никто из хозяев, сидящих за завтраком вместе с Мэтью, не знал о его испытаниях предыдущей ночи, а потому все жизнерадостно щебетали о предстоящем дне, не щадя головную боль и изжогу у Мэтью. Он же про свои страдания не распространялся, пока Хирам Стокли и его жена Пейшиенс возились в освещенной солнцем кухне небольшого белого дома за гончарной лавкой.

На тарелке у Мэтью лежала кукурузная лепешка с ломтем соленой ветчины, что в иной день он счел бы лакомством, но сегодня некоторый дискомфорт мешал ему насладиться вкусом. Хозяева были люди милые и добрые, и ему повезло снять комнату над мастерской. В его обязанности входили уборка помещения, а также лепка и обжиг — в меру его скромных способностей. У хозяев было двое сыновей — капитан торгового судна и бухгалтер в Лондоне, и Мэтью казалось, что им нравится, когда за едой у них есть общество.

Но третий член семьи Стокли явно заметил в сегодняшнем поведении Мэтью нечто странное. Сперва Мэтью решил, что Сесили, ручная свинья, обнюхивает его как-то демонстративно внимательно из-за запаха ветчины. Учитывая, что сейчас он работал ножом и вилкой над кем-то из ее родственников, Мэтью вполне понимал ее неудовольствие, но она ведь наверняка давно уже привыкла к тем каннибалам, что поселили ее у себя в доме. И наверняка после двух лет изнеженной жизни знала, что не предназначена для стола, хотя и была симпатичным куском буженины. Но ее сегодняшние фырканье, хрюканье и толчки заставили Мэтью задуматься, полностью ли он удалил из волос конский помет. Ночью он чуть кожу себе не содрал сандаловым мылом в ванне, но, вероятно, чуткий нос Сесили улавливал какие-то остатки вони.

— Сесили! — прикрикнул на нее Хирам, когда пухлая девушка очень уж сильно ткнула Мэтью в правое колено. — Что это сегодня с тобой?

— Боюсь, что мне это неизвестно, — ответил Мэтью, хотя и предполагал, что какой-то испускаемый им аромат напомнил Сесили счастливое детство в свинарнике, пусть даже он и переоделся в свежестиранные панталоны, рубашку и чулки.

— Нервничает она, вот что. — Пейшиенс, крупная коренастая женщина с седыми волосами, убранными под синий хлопковый чепец, подняла голову от очага, где раздувала мехами огонь под сковородкой для бисквитов. — Что-то ее грызет.

Хирам, физически столь же крепкий, как его жена, с седыми волосами и бородой, светло-карими глазами цвета той глины, с которой он так усердно работал, приложился к кружке и сделал большой глоток чаю. Сесили описала по кухне круг и вернулась под стол — хрюкнуть и снова ткнуть Мэтью носом в колено.

— Вот так она дня за два до пожара себя вела, помните? Знает она, когда беда должна случиться, вот что я вам скажу.

— А я и не знал, что она такая вещая. — Мэтью отодвинулся вместе со стулом от стола, давая Сесили место. Но барышня, увы, продолжала толкать его рылом.

— Смотрите-ка, она вас любит! — Хирам мимолетно шутливо улыбнулся. — Может, хочет вам что-то сказать?

Вчера надо было, подумал Мэтью.

— Я вот припоминаю, — заговорила Пейшиенс, возвращаясь к работе, — когда доктор Годвин приходил в последний раз, тарелки свои забрать. Помнишь, Хирам?

— Доктор Годвин? — Хирам только чуть-чуть прищурил глаза. — Хм-м.

— А что там было с доктором Годвином? — спросил Мэтью, учуяв, что это ему, наверное, надо бы знать.

— Да не важно. — Хирам снова глотнул из кружки и стал доедать последний кусок лепешки.