Тот кивнул и уехал. Затем Майкл предложил Габи руку, и они отправились в оперу. Прошли мимо конного немецкого солдата как обычная французская парочка. С той небольшой разницей, что под мышкой у Майкла был «люгер», а у Габи в ее черной лакированной сумочке — небольшой, но острый стилет.

В огромном вестибюле позолоченная люстра высвечивала статуи Генделя, Люлли, Глюка и Рамо.

Майкл разглядел в толпе нацистских офицеров с подружками. Он провел Габи сквозь толпу по десяти ступеням зеленого шведского мрамора во второй вестибюль, где продавали билеты.

Майкл был поражен невероятной роскошью здания Гранд-опера. Он надеялся только на то, что Габи хорошо знает местную топографию, так как был просто ошарашен обилием переходов и коридоров, украшенных лепниной и статуями. Наконец они попали в зал, где пожилая дама указала им их места.

Майкл чуть не одурел здесь от разнообразия театральных ароматов. В зале было холодно: из-за ограничений на топливо отопительная система не работала. Габи взглянула на ложи третьего яруса и нашла ложу Адама. Ложа была пуста.

— Терпение, — сказал Майкл. — Если Адам нашел записку, он придет. А если нет… то нет… — Он сжал руку Габи. — Ты прекрасно выглядишь, — сказал он.

Непривычная к комплиментам, она пожала плечами.

— Я не часто так одеваюсь.

— Я тоже.

На нем была накрахмаленная белая рубашка, серый костюм и новенький полосатый галстук с жемчужной заколкой, которую Камилла дала ему «на счастье». Он еще раз взглянул на третий ярус. Адама еще не было. Оркестр настраивал инструменты. Чего только не могло произойти! Гестаповцы могли залезть в пальто, когда он пришел на работу. Записка могла выпасть. Адам мог повесить пальто, не заглянув в карман. «Да ладно, — говорил себе Майкл. — Сиди и жди».

Свет в зале потускнел. Тяжелый красный занавес раздвинулся, и на сцене развернулась история Флории Тоски, поведанная Пуччини. К концу второго акта, когда Тоска заколола своего мучителя кинжалом, Адам все еще не появился в ложе.

«Проклятье! — подумал Майкл. — Он знает, что за ним следят».

Может быть, он по какой-то причине решил не приходить. Начался третий акт, сцена в тюрьме. Минуты бежали, и тут Майкл почувствовал, что пальцы Габи сжали его руку.

Он понял: Адам появился.

— В ложу кто-то вошел, — прошептала она ему, приблизив лицо. Он почувствовал сладкий запах сидра. — Лица его не видно.

Майкл подождал секунду, затем взглянул наверх и увидел сидящую фигуру.

— Я иду, — прошептал он. — Жди меня здесь.

— Нет, я пойду с тобой.

— Ш-ш-ш! — гневно зашептали сзади.

— Жди меня здесь, — повторил Майкл. — Я вернусь сразу же, как смогу. Если что-нибудь случится, уходи.

Габи не успела возразить: он нагнулся и поцеловал ее в губы. Поцелуй был как удар тока. Майкл вышел в проход и покинул зал. Габи смотрела на сцену, но ничего не видела и не слышала.

Майкл поднялся по широкой лестнице. Коридорный, молодой человек в белом жакете, черных брюках и белых перчатках, дежурил на третьем этаже.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он Майкла.

— Спасибо. Я должен встретиться с другом. — Майкл постучал в дверь ложи номер шесть. Дверь открылась.

В ложе был Адам. В глазах за круглыми очками стоял ужас.

— За мной следят, — сказал он дрожащим голосом. — Они здесь повсюду.

Майкл вошел в ложу и запер дверь на задвижку.

— У нас нет времени. Что вы можете сообщить?

— Одну минуту. — Он поднял бледную руку с тонкими длинными пальцами. — Откуда я знаю… что вы не один из них?

— Я бы мог назвать имена людей, с которыми вы встречались в Лондоне, но нужно ли это? Вам придется мне довериться. Если нет, мы забудем все это и мне придется вернуться назад через Ла-Манш.

— Простите. Но я не верю никому. Никому.

— Придется поверить мне, — сказал Майкл.

Адам опустился в кресло, обитое красным бархатом. Он склонил голову и провел дрожащей рукой по лицу. Лицо у него изможденное, казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Внизу, на сцене, Каварадосси выводили из камеры на расстрел.

— О боже! — прошептал Адам. Он посмотрел на Майкла и глубоко вздохнул. — Тео фон Франкевитц, — начал Адам. — Вы знаете, кто он?

— Малоизвестный художник из Берлина.

— Да, он… он мой друг. В феврале ему поручили специальную работу. Эсэсовский полковник по имени Джерек Блок, который был ранее комендантом.

— Концентрационного лагеря в Фалькенхаузене, с мая по декабрь тысяча девятьсот сорок третьего года, — перебил его Майкл. — Я читал досье Блока. То малое, что было в нем. Там было сказано только, что Джереку Блоку сорок семь лет, что он родился в немецкой военно-аристократической семье и что он фанатик-нацист. Фотографии не было.