— Не пожалею, сэр?

— Именно так. Что скажете насчет фунта стерлингов для начала? — Чепел подождал, пока огромность суммы дойдет до Мэтью. — Надо же вам как-то выбираться из сарая; для начала это будет неплохо.

— Хорошо, — ответил Мэтью, потому что ему хотелось вернуться в Нью-Йорк в целости и сохранности. — Посмотрю, что смогу сделать.

— Вот, правильный человек! И насчет этого блокнота тоже прислушивайтесь да поглядывайте, договорились?

— Договорились.

— И пожалуйста, ни слова никому. Вы же не хотите, чтобы старину Саймона поставили к позорному столбу?

— Нет.

— Вот и славно! Выпьем по этому случаю! Джереми, открой-ка еще бутылку!

Мальчишка при винной тележке открыл что-то, до сих пор еще не испробованное, налил густую красную влагу в два чистых бокала и поставил перед Мэтью и Чепелом.

— За победу! — поднял бокал Чепел.

Мэтью не знал, что за грядущая битва имеется в виду, но тоже поднял бокал и выпил.

— Нет-нет! — хлестнул его голосом Чепел, когда Мэтью попытался отставить бокал в сторону. — До дна, юный Корбетт! До дна!

У Мэтью не было иной возможности, как выпить до дна, надеясь хотя бы, что этот странный ужин уже заканчивается и можно будет пойти лечь спать. Но тут снова появились слуги, на сей раз неся покрытый белой глазурью торт, что-то вроде фруктового пирога и блюдо с засахаренным печеньем. При виде сластей мисс Ле-Клер прервала тщетные усилия стащить штаны с Эванса и с девчоночьим криком радости бросилась к пирогу, пьяно пошатываясь. С упавшими на лицо волосами дама пальцами впилась в пирог, Эванс подтягивал панталоны, граф Дальгрен фехтовал, распевая песню, Чепел созерцал всю эту сцену горящими глазами, а Мэтью подумал, что наконец-то понял истинное значение слова «бедлам».

Перед Мэтью поставили кусок торта размером с кирпич, хотя в нем уже не поместилось бы даже маленького камешка. Затем — ломоть пирога, откуда выступали красные вишни. Яростный свет в зале стал потише, поскольку Дальгрен продолжал срубать свечам головы. Запахи свечного сала и дымящегося фитиля реяли в воздухе, раздражая ноздри. На нёбе ощущался сернистый привкус только что проглоченного вина. Каков бы ни был винтаж этого напитка, он явно не годился для публичного потребления.

Слышно было, как засмеялась мисс Ле-Клер с набитым ртом, что-то ответил ей Эванс, что показалось Мэтью далеким рокотом. Сквозь стелющийся дым видно было, как играет клинком Дальгрен, заводной куклой мечась по залу. Говори что хочешь, подумал Мэтью, но фехтует этот пруссак чертовски хорошо. Его движения сливались в одно, острой искрой света мелькало лезвие, вращаясь, крутясь, кусаясь. Да, этот человек умеет держать большой палец в замке.

Огромная тень на стене повторяла прыжки своего хозяина. И вдруг Мэтью понял, что Дальгрен фехтует со своей тенью, и тень сама по себе выполняет атаку и защиту. Вот это уже интересно, подумал он радостно, чувствуя, как зрение начинает заволакивать красная дымка.

«Погоди», — сказал его собственный голос, или это только он подумал, что сказал. Голос прозвучал как эхо со дна колодца. Тогда он повторил слово, и получилось: «П-погоди-и-и-и». Он моргнул отяжелевшими веками, поглядел на Саймона Чепела сквозь густой алый туман и увидел, что у хозяина вырастает вторая голова слева от первой. Как бородавчатый ком, вылезала она из ворота рубашки. Из рождающейся головы смотрел одинокий глаз с красным зрачком, словно полыхающий на кончике фитиля огонек. Он нашел глаза Мэтью, и в темноте под этим глазом открылась в улыбке алая пасть с сотнями игольчатых зубов.

У Мэтью сердце забилось с перебоями, холодный пот выступил на лице. Он хотел увидеть настоящее лицо Чепела, он знал в глубине разума, еще не затронутой зельем, что эта страшная картина — ложь, но не мог, не мог отвести глаз. Он видел, как тянется к нему семипалая рука, и голос, обжигающий расплавленным воском, шепнул: «Не упирайся, Мэтью, поддайся, поддайся…»

Он не хотел поддаваться, но не мог ничего сделать, потому что в следующую минуту, или сколько там времени прошло, почувствовал, что валится в пропасть, и не синяя река была под ним, а белая глазурь торта. Мэтью чувствовал, как тело мешком валится из кресла, услышал злобный смешок и свист клинка в воздухе — а потом остался один в темноте и пустоте.

И в этом царстве темноты до него вдруг дошло, что на Чепела дурман не подействовал. Как же это случилось, если оба они пили из одной и той же неоткрытой бутылки? Но тут тело его стало удлиняться, руки и ноги вытягивались, пока он не сделался весь плоский, как воздушный змей.

И искал, где приземлиться. Что-то терлось об него, он не знал что, упал на мягкое, чей-то — мужской — голос сказал: «Он твой, милочка, только не убивай его», и потом на него прыгнул дикий зверь — дыхание обожгло шею, когти вцепились в плечи.

С него стягивали панталоны? Или это кожу сдирали с костей? Он хотел крикнуть — чей-то огненный рот перехватил крик и разорвал его щелкающими зубами. Тот же рот присосался к губам, и Мэтью показалось, что губы у него отрывают прочь. Потом рот двинулся южнее вместе с ногтями, и когда достиг середины континента, Мэтью всосало вверх, оторвав ягодицы от опоры.

Глазами, которые не хотели открываться больше щелочки, он увидел мечущиеся огни свечей, растрепанную тень, сгорбившуюся над ним со свирепостью преисподней. У Мэтью трещал позвоночник, стучали зубы, мозг болтался в черепе ядром в погремушке. Резкое выкручивание, жгучая боль, страх, что его мужской признак завязан в узел пульсирующим мокрым отверстием, сжавшимся столь мощно вокруг него. Потом продолжились те же удары, не стихающие, без пощады и нежности.