— Этот черномазый всех нас хотел убить! — завизжала дама. Она позволила себе собрать недопитые кружки со стола, где сидели рабочие с верфи, и держала по одной в каждой руке. — Смотрите, что он с этими бедняжками сделал!

Лиллехорн стоял, похлопывая себя по ладони тростью с серебряной львиной головой, внимательно оглядывая помещение. Длинное бледное лицо с тщательно подстриженной бородкой и усами, узкие черные глаза под цвет волос (некоторые говорили, что эти волосы щедро окрашены индийской краской), увязанных в хвост лентой того же цвета, что и чулки.

Бейтер продолжал скулить, обеими руками зажимая развалины собственного носа. Работяги начинали ворочаться, и один из них изверг поток вонючей жидкости, от которой Лиллехорн зажал нос желтым носовым платком. Джордж и его собутыльник пришли в себя, но продолжали сидеть за столом, моргая, будто интересуясь, что это за шум. Двое джентльменов пытались вернуть к жизни фехтовальщика, который уже начал дергать ногами в тщетных попытках удрать от кружки, отправившей его в страну сновидений. У дальней стены зала сгорбился скрипач, загораживая собой инструмент. На улице оживленно и весело перекликались зеваки, заглядывая в дверь и пытаясь оценить размер отверстия, через которое вылетел Кумпол.

— Омерзительно, — произнес Лиллехорн. Взгляд холодных глаз оббежал Мэтью, упал на гиганта-раба, который стоял неподвижно, опустив голову, и остановился на Хадсоне Грейтхаузе. — Услышав за два квартала отсюда, как ревет Скелли, я мог бы понять, что без вас не обошлось. Во всем городе только вы можете напугать старого мерзавца так, чтобы у него борода отлетела. Или все это устроил раб?

— Спасибо за комплимент, — ответил Грейтхауз все с той же самодовольной и продуманно бесящей собеседника улыбкой. — Но уверен, что, когда вы опросите свидетелей — трезвых свидетелей, я имею в виду, — окажется, что раб мистера Мак-Кеггерса всего лишь ограждал меня и себя от физических увечий. Мне кажется, весьма удачно.

Лиллехорн снова обернулся к Зеду, который все так же смотрел в пол. Крики снаружи уже становились неприятными. До Мэтью доносились слова «ворона гробокопателя», «черномазая бестия» и хуже того: «убить», «смола и перья».

— Прот’воз’конно! — вспомнил вдруг Нэк о своем статусе. — Сэр! Эт ж протизаконно — рабу находиться в общественной т’верне!

— В тюрьму его! — взревела дама, прикладываясь к обеим кружкам. — Нет, под тюрьму его!

— В тюрьму? — Грейтхауз приподнял брови. — Ну, Гарднер! Вы действительно считаете это удачным предложением? Понимаете — три-четыре дня там, да чего уж — один день, — и я буду слишком слаб, чтобы выполнять свои обязанности. А так как я, и только я определенно признаю, что организовал здесь встречу с рабом мистера Мак-Кеггерса, то по закону я и должен нести наказание.

— Сэр, к позорному столбу! Их всех! — Злобные глазки Нэка заблестели, он приставил конец дубинки к груди Мэтью. — Или каленым железом заклеймить!

Лиллехорн молчал. Крики снаружи становились все неприятнее. Главный констебль наклонил голову набок, посмотрел на Грейтхауза, на Зеда и снова на Грейтхауза. Лиллехорн был изящного сложения, худощавый, на несколько дюймов пониже Мэтью и по сравнению с более крупными мужчинами казался сейчас коротышкой. Но при этом его честолюбие достигало голиафовских размеров. Стать мэром Нью-Йорка — нет, даже губернатором колонии — вот какое желание раздувало это пламя.

— Как прикажете, сэр? — нетерпеливо спрашивал Нэк. — Столб или клеймо?

— Столб вполне подошел бы, — ответил Лиллехорн, — бесхребетному констеблю, который на службе напился до потери человеческого облика и допустил такое нарушение закона. И если еще раз вспомнишь про клеймо, почувствуешь его собственными ягодицами.

— Но я… сэр… я же… — забормотал Нэк, брызгая слюной.

— Молчать. — Лиллехорн движением львиной головы велел ему отойти в сторону. Потом шагнул к Грейтхаузу и чуть ли не в упор уставился ему в ноздри. — Вы меня слышали, сэр. Я не допущу, чтобы на меня давили. Ни при каких обстоятельствах. Так вот, я не знаю, что за игру вы сегодня затеяли. Вероятно, я не хочу этого знать, но это не должно повториться. Вам ясно, сэр?

— Абсолютно, — без колебаний ответил Грейтхауз.

— Я требую удовлетворения! — завопил павший боец с мечом. Он уже сел, и на лбу его наливалась синим большая шишка.

— С удовлетворением сообщаю вам, что вы дурак, мистер Гиддинс. — Голос Лиллехорна был спокоен, ясен и холоднее льда. — Обнажение оружия в общественном месте с намерением нанести телесные повреждения карается десятью ударами плетью. Желаете продолжать по закону?

Гиддинс ничего не сказал, но протянул руку и подобрал свое оружие.

Крики на улицах, собиравшие все больше народу — наверняка пьяниц и хулиганов из соседних таверен, — становились все громче. Люди требовали правосудия — точнее, самосуда. Зед не поднимал головы, а у Мэтью вспотел затылок. Даже Грейтхауз уже поглядывал на единственный выход на волю с некоторым беспокойством.

— Порой мне бывает очень досадно делать то, чего требует долг, — сказал Лиллехорн, посмотрел на Мэтью и фыркнул. — Тебе не надоело изображать юного героя? — Не ожидая ответа, он продолжил: — Ладно, пошли. Я вас отсюда выведу. Нэк, останешься здесь сторожить, пока я не найду кого-нибудь получше.