Хармион накинула платье Клеопатре на плечи. Ираш держалась в сторонке, обмирая от страха и восторга, ей не хотелось во всем этом участвовать, хотелось только смотреть и благоговеть.

Клеопатра лежала, глядя на шеспа, или сфинкса, отлитого из самого драгоценного металла — серебра. Шесп покоился рядом с ложем царицы на алебастровом постаменте. Египетские сфинксы не задавали загадок и не карали за ошибочные ответы. Не были они и женщинами, как греческие.

Клеопатра лежала на спине, волосы разметались по ее телу и шелку, пятки соприкасались, руки прижимались к бокам. Наверное, так она будет лежать и на смертном одре, но до этого еще далеко.

Царица выкупалась, служанки умастили и надушили ее, облачили в египетский биссос. Она подкрепилась фруктами и хлебом, выпила бутылочку южного розового вина. Где-то очень тихо играла музыка. Она чувствовала, как дышит во сне ее город.

Какая мирная ночь! Столько дней суматошной подготовки к войне, и вдруг такое затишье.

Даже снизу, из слоновьих стойл, не доносится ни звука.

Она заслужила покой. Она сделала все, что могла. Боги выслушали ее и благословили. Они помогут. Осталось самое простое — дожидаться победы, а еще — шептать утешительные слова любовнику. Антонию. Со всем этим она справится легко.

Но какая пустота в сердце… Как всякий раз после трудных родов.

Сейчас в ее чреве нет младенца, потуги и боль позади. Дело сделано. Что же дальше?

Она ненадолго уснула, а может быть, потеряла сознание. Открыла глаза и увидела, что светильники вот-вот погаснут, и поняла: он уже здесь. Пришел незваным, как всегда. Ведь он ее муж, ее царь. Она повернула голову на подушке и посмотрела в соседнюю, лучше освещенную, комнату за занавеской. И как будто увидела его силуэт. Антоний.

Как он красив! А был еще красивее, но неумолимые годы, естественно, взяли свое. Она вспомнила, как он смотрел ей в глаза на том египетском корабле. Она была одета Афродитой, а он — прекрасен, как римский бог войны Марс. С золотистыми кудрями, загорелый, и пахло от него сильным, здоровым мужчиной. Она глядела в очи Антония и видела собственное отражение. Было ли в них что-нибудь еще? Наверняка было.

Как безмятежна ночь… Странно. Ни звука. Смолкла даже музыка, даже еле ощутимый трепет огней в лампадах. Зато она слышит плеск воды — как в подземном резервуаре. Наверное, это обман слуха. Иногда ей чудилось, будто в эту комнату долетают звуки моря.

С тринадцати лет она не слышала шепот моря у себя во дворце.

— Антоний, — позвала она.

За занавеской появилась тень, а на лице Клеопатры — улыбка. Нежная улыбка, почти материнская.

Вдруг царица порывисто села и схватила кинжал, ждавший своего часа у нее за поясом. Это не Антоний! Слишком высок, слишком широк в плечах, совсем непохож!

— Любовь моя, я здесь! — проговорила она медовым голоском. Она была готова в любой момент нанести смертельный удар кинжалом. В юности она это делала часто. Подосланный убийца, кубок с отравленным вином, змея в корзине с фигами… Занавес вздулся, и в комнату Клеопатры упал сноп ярчайшего света. Как будто посреди ночного неба вспыхнуло солнце. Рука, сжимавшая кинжал, дрогнула. А затем вошедший опустился рядом с ней на кушетку. Клеопатра выронила кинжал. Она знала, что сталь ее сейчас не спасет.

Клеопатра, царица Египта, богиня, ступающая по земле… Она понимала: это не смертный. В нем нет ничего человеческого. Это бог.

Она обратилась к нему на египетском — оказывается, этот язык был не таким уж и древним.

— Повелитель, надо ли склониться пред то-бото7 Или ты и так видишь мою покорность? Что-то подобное она говорила Юлию Цезарю.

— Должна ли я кланяться или ты видишь поклон в моих глазах?

То была ложь. Но сейчас она не кривила душой.

Он отвечал очень тихо. А ведь мог бы голосом своим разрушить Александрию до основания.

— Клеопатра, не нужно ничего делать. Тебе достаточно только быть.

Она и не делала ничего. Лежала и глядела на гостя.

У него и в самом деле оказалось человеческое обличье. Впрочем, он мог принимать любую форму. Что побудило его явиться в таком виде? Доброта? Но он выше всех, кого она встречала на своем веку, и у него телосложение мифического героя. Белая, точно алебастр, кожа… Это живая, светящаяся белизна, как у лампы с огоньком внутри. И тут она подумала, что он может быть черным, как эбеновое дерево. У него очень длинные и пышные волосы, похожие на царский церемониальный парик. С красным отливом полированной меди. Глаза — синие, как Нил под лучами солнца или как далекое море. Она слышала о его цветах. Она его узнала.

Все-таки глупо сравнивать его с людьми. Как будто она не дожила до зрелых лет, как будто не набралась мудрости.

Она старалась думать, что он всего лишь прекрасен, хотя и эта красота была божественной. А его запах она сравнивала с ароматом вина. Потом она отбросила все эти мысли, потому что никогда не была наивна.

— Я тебя прогневила?

Конечно, нет. Если бы прогневила, он бы явился в другой форме. Не надел бы лучшую свою личину. Впрочем, чепуха. В лучшей из своих личин бог Зевс являлся Семеле, она вспыхнула от восторга и умерла. А эта красота вполне терпима. Значит, она несовершенна.