Эта теория в настоящее время кажется слишком поверхностной. Но следует помнить, в каких исторических обстоятельствах она сложилась. Теория условных знаков была направлена против средневековой мистики слова, имени, титула; против суеверного отношения к словесным формулам, присущего мышлению феодальных времен. Гоббс повторяет Шекспира:

Слово - раб простой, Что лжет над каждой гробовой плитой.

Язык, состоящий из слов, начертанных на пергаменте или высказанных в устной речи, не есть самостоятельная стихия, господствующая над человеком и подчиняющая его слепому авторитету, как заклинание подчиняет духов. Слова это только слова, нечто изменчивое, относительное, условное и служащее для определенных человеческих надобностей.

Просветители XVIII века вложили в эту теорию более широкий утилитарный смысл. Кондильяк заставляет первобытных людей - мужчину и женщину испытывать потребность в выражении своих чувств. Постепенно они переходят от естественных знаков (signes naturels) - каковы, например, крики, вызванные болью или приливом страсти, - к произвольно выбранным символам артикулированной речи (signes arbitraires). Кондильяк вовсе не утверждает, что выбор и понимание этих знаков были с обеих сторон вполне сознательны. Он даже прямо отрицает присутствие сознательного момента в процессе изобретения или, скорее, открытия языка. И все же первая пантомима или первый разговор, описанный в "Опыте о происхождении человеческих знаний", - это обычная для XVIII века робинзонада, с той разницей, что здесь действует не один Робинзон,а два. Первобытному человеку приписывается позднейшее сознательное стремление к выражению своих идей. Связь между языком и предметным миром человеческой практики рассматривается как условное, правда, вошедшее в привычку, но внешнее, аллегорическое соответствие. Из первобытного языка жестов Кондильяк выводит танец, из просодии - музыку, драматическое искусство и поэзию вообще. Происхождение живописи он объясняет потребностью в передаче идей на расстоянии посредством изобразительного письма.

Таким образом, происхождение искусств утилитарно, они возникли на основе практической потребности и лишь впоследствии стали делом чистого удовольствия. Эта мысль, вообще говоря, правильна, но само понимание материальной необходимости, практической нужды носит у Кондильяка настолько отвлеченный характер, далекий от исторического развития общественных форм, что вся его теория остается в области чистой условности. Подобно этому экономисты XVII - XVIII столетий считали деньги условными знаками, выросшими из материальной потребности в обмене. "Так как деньги в известных своих функциях могут быть заменены простыми знаками денег, то отсюда возникла другая ошибка, - что деньги только знаки".

"С другой стороны, в этом заблуждении сквозит смутная догадка, что денежная форма вещей есть нечто постороннее для них самих и что она только форма проявления скрытых за ней человеческих отношений. В этом смысле каждый товар представлял бы собой только знак, потому что как стоимость он лишь вещная оболочка затраченного на него человеческого труда. Но, объявляя простыми знаками те общественные свойства, которые на основе определенного способа производства приобретают вещи, или те вещные формы, которые на основе этого способа производства приобретают общественные определения труда, их тем самым объявляют произвольным продуктом человеческого разума. Такова была излюбленная манера просветителей XVIII века, применявшаяся ими для того, чтобы, по крайней мере временно, снимать покров таинственности с тех загадочных форм, которые имели человеческие отношения и возникновение которых еще не умели объяснить"22

Это типичный прием общественной философии XVII - XVIII веков. То, что казалось ей простым, рациональным, желательным, она переносила в отдаленное прошлое. Изолированный эгоистический индивид буржуазного общества, освобожденный от всех патриархальных связей, превращается в естественного человека, Робинзона, стоящего у истоков культуры. Он охотится или удит рыбу, изобретает язык для выражения своих мыслей, деньги - для обмена, искусство и поэзию - для своего удовольствия и, наконец, вместе с другими охотниками и рыболовами заключает общественный договор. Эти условные образы, как бы геометрические допущения общественной науки, почти заслоняют в эту эпоху реальную историю культуры.

Ничего подобного нет у Вико. "Новая наука" отвергает кабинетные фикции ученых и популярные предрассудки буржуазного кругозора. Государственная власть, право, язык, поэзия - не искусственное изобретение общества. Они непосредственно вплетены в материальную жизнь первобытных народов и развиваются вместе с классовой борьбой, которую Вико понимал как борьбу угнетенных и угнетателей. Уже в начале своего сочинения он обращается против тщеславия наций и тщеславия ученых. Так называет Вико привычку мыслить поверхностно, неисторически, переносить в отдаленное прошлое современные отношения между людьми, судить о всех временах на основе тех представлений, которые воспитывает в людях буржуазная цивилизация.

Два представления были особенно распространены в эпоху Вико. Согласно одной из распространенных теорий у истоков культуры безраздельно господствовало правило "человек человеку волк". Люди необщительны и злы по природе, они ищут во всем своей собственной выгоды. Только насилие и привычка могут заставить их соблюдать некоторый порядок и законы общежития. Цивилизация является искусственной надстройкой, под сенью которой шевелится естественный эгоизм.

Мы увидим в дальнейшем, что Вико отвергает эту теорию, созданную или, вернее, теоретически выраженную Гоббсом. Но еще наивнее представление, будто история общества началась с тихой идиллии, блаженного естественного состояния первобытных людей, нравственных, справедливых, мудрых и благовоспитанных. Вико смеется над "беспочвенным мнением о невинности Золотого века". Философы и филологи рассказывают басни о таинственной мудрости первобытных людей, они переносят в древние времена новейшие представления о праве и справедливости. Вико приводит десятки примеров бесчеловечности древних народов, для того чтобы показать "до какой степени пусто тщеславие Ученых, восхваляющих Невинность Золотого века, наблюдаемую у первых языческих наций".

Древние времена были царством жестокости и грубой силы. Полуживотные, полулюди, гиганты телом и дети умом, бродили предки современного человечества по "великому лесу Земли". Они овладевали женщинами там, где могли, не зная ни правильного брака, ни законов, запрещающих кровосмешение. Наиболее могущественные из них основали цивилизацию, состоявшую на первых порах из самых грубых привилегий. В это время государство еще не существовало, но ему предшествовала циклопическая семейная дисциплина, власть отцов. Патриархат - господство руководителей кланов выглядит в изображении Вико далеко не так благодушно, как у Бодена или английского теоретика патриархальной монархии Филмера. Это не юридическая фикция, а реальная власть, деспотическая и жестокая, власть над собственностью и телом членов семьи, а семья, по утверждению Вико, включала не только сыновей, но и famuli, то есть домочадцев, клиентов, новоселов, зависимых от "владыки Полифема" (отсюда и название семьи - familia).