Дальше этот подход (обстоятельства места и времени и т. п.) раскручивается уже инструментально. Ровно слово за слово, вот как-то все так и складывается, как сложилось, ни малейшей щелочки для свободной воли.

Автор очень технично выстраивает и передает именно локальные ощущения места, времени и обстоятельств. Продавливание заявленной позиции (вышеупомянутые обстоятельства) происходит по мелочам, которые – все как одна – имеют крайне неприятный характер для протагониста. Но вот так складывается, что юриста почему-то отправляют обеспечивать массовые убийства, а там постоянный запах трупов, грязь-кровь-экскременты. Притом еще и при ужасающей логистике всего производимого (ну, за отсутствием опыта). Вся тактика личного поведения протагониста исключительно локальна, укладываясь в день, разбитый еще и на кучу часов. Довлеет дневи злоба его, короче. И да, в самом деле, у него совершенно нет времени, чтобы вести себя как-то иначе. Это, конечно, вполне тривиальная технология, но на массового читателя она должна действовать. Даже не слишком склонный к эмпатии человек уже странице к 350-й (всего их примерно 700) имеет все шансы вклеиться в предложенное автором тело.

А через него – в весьма умопомрачительный (в прямом смысле) шум военного времени: составленный из мельчайших деталей неразберихи, в которых даже, прошу прощения за крайне неполиткорректное сравнение, передряги швейковского батальона, едущего на войну, выглядят образцом прозрачнейшей логики организации военного дела.

Конечно, это провокация. Через протагониста автор приводит читающего в состояние, в которое ему захотелось его привести. Как не сопереживать чьей-либо карьере и приключениям, если читатель подключился к герою? А автор его подключил, конечно. То есть у него специальных мыслей на этот счет могло и не быть, а так получилось: ну, не зная его конкретных намерений, снижаю степень оценки и считаю это не провокацией, а провокативностью. Конечно, это уместная для восприятия провокативность. Засасывает.

Ну, собственно, как же у него не было специальных мыслей: он аккуратно подсовывает разного рода детали из списка оправданий протагониста: «красные» перед отступлением из Луцка расстреливают всех, кто был в тюрьме (– Есть ли там евреи среди убитых? – Откуда? Они сами это и организовали). А во Львове евреев и так не любят, так что с удовольствием уничтожают их даже без немецких намеков на сей счет. Всякое такое. Протагонисту приходится все время иметь дело со множеством деталей, на которые можно смотреть так и этак. И вот, все складывается именно так, будто никак иначе и быть не могло.

В кино такую провокацию не устроить: картинка и что? А проза подсовывает кучу кодов для всех органов чувств, и отделить себя от ощущений «за первое лицо» читателю крайне трудно: ему же не стороннюю картинку показали, все это идет через его мозг. И если читателю не нравится, когда его так юзают, он должен найти способ отстраниться. Но внутри текста автор ему помогать не станет. Серьезное такое психофизическое грузилово.

Да, в качестве бонуса (если тут можно говорить о бонусах) имеется весьма полная – разумеется, излагаемая с одной стороны, но вполне достоверная история того, что происходило во время войны от Украины до Сталинграда и обратно до Берлина. Деталей чрезвычайно много, и автор в них крайне точен. Скажем, в киевской части я обнаружил только одну неточность: у него там стадион «Динамо» почему-то сильно сдвинут к Лавре («Я вспомнил о большом стадионе „Динамо“; он находился далеко от места пожаров, около Лавры на Печерских холмах, маловероятно, что Красная Армия позаботилась заминировать и его»). Ну так я литератор и не въезжаю в протагониста с полной верой в его обстоятельства.

Но для читателя вопрос достоверности не возникнет. Он вовлечен, у него текст, и он не должен представлять, что там все могло быть как-то иначе. Как написано, так и есть. Вплоть до более подробного, чем туристическое, описания функционирования концлагерей, где сообщено даже о преимуществе муфельных печей берлинской фирмы «Кори» против эрфуртской «Топф». Печи, понятно, для крематориев, и нет сомнений, что фирмы и сама коллизия употреблены в соответствии с исторической правдой. Разумеется, это описание будет окружено также вполне прописанными заметками о том, как исполнителям все эти акции были неприятны, как они напивались и как их там мутило.

Тут уже никаких оснований для морализаторства: чисто познавательная реальность, не оставляющая зазора для вынесения моральных суждений. Да, вот так – слово за слово. И что делать с этим читателю, который оказался в ситуации, когда он по факту принимает участие в решении проблемы экономии бензина при осуществлении Бабьего Яра? Он проникается проблемой. Он, конечно же, может ужасаться на каждой странице – да, но вот так и проникается.

Очевидна избыточность текста – для того, чтобы сделать из этой истории роман, можно было бы уменьшить объем на треть или раза в два. Просто урезая объем фактуры, которая, да – свидетельствует о въедливости автора, но, в общем, разве что только об этом. Не подозревать же автора, что такой переизбыток страниц и букв ему был нужен для того, чтобы перевести тему в обиходную и тривиальную? Приучить к ней, вызвать скуку на ее счет? Или он текст такого объема держать просто не может?

Последнее вполне возможно. Вообще, если письмо от первого лица, то любой протагонист-рассказчик может наговорить сколько угодно, пока автору не надоест тюкать по клавишам или же он не достигнет оговоренного в контракте объема текста. Поэтому интереснее считать, что демонстративный переизбыток фактов неспроста, а именно – чтобы и произвести такую избыточность. Она, собственно, как «стена звука» у рокеров: все время наезжает, деться от нее некуда и книга по факту является не изложением чьих-то воспоминаний, а инструментом прямого воздействия на читателя. Сначала эмпатия, потом вовлеченность, а там и полное включение. А зачем? Ну да, есть предположение, что – «а вот чтобы!».

У автора в самом начале был простой трюк. Да, никто не знает, во что вляпается, как будет за это отвечать, и вам повезло, если вас это не коснулось, а что бы вы делали на моем месте? Ведь так же: кто же хочет отвечать? Но автор тут же еще и отбивает эту глубокомысленно-инстинктивную тему банальной историей про то, как протагонист очень-очень мечтал научиться играть на пианино, но ленился, а мать виновата – не настояла. И тут же, чтобы уж полная ясность, раскрывает свою гендерную идентичность. Собственно: