— Вот же… и что, мне снова сюда ходить? — курьер окидывает его взглядом: — ему пенсия по инвалидности пришла. Он далеко ушел? Может позовешь?

— Д-далеко. — признается Бон Хва: — не могу дозвониться второй день.

— Вот же… а печать его дома? Поставь печать за него, а конверт потом ему передашь. — предлагает курьер. Бон Хва хмурится. Точно, печать Чжи Мина, аналог его подписи на документах… она же в верхнем ящике комода в шкатулке хранится, так же как печать матушки.

— Минутку. — он метнулся к комоду, выдвинул ящик, нашел шкатулку, открыл ее и среди старых маминых украшений и маленьких пузырьков с духами — нашел две печати. Открыл, проверил. Ага, вот печать Чжи Мина. Он вернулся назад и поставил печать на бланке, подставленным курьером.

— Ну вот и хорошо. Чего время терять. — курьер передал Бон Хва желтый конверт: — вот. Передашь своему брату. Хорошего дня.

— И вам хорошего дня. — Бон Хва кланяется вслед и закрывает дверь. Осторожно открывает конверт. Внутри — денежные купюры, пенсия Чжи Мина по инвалидности. Небольшие деньги, но их хватит, чтобы оплатить аренду в этом месяце. Если добавить его зарплату в юридической фирме… так стоп, думает он, но его же уволят. Вот как только он не появится в субботу на рабочем месте — так и уволят. А он потом вернется, а уже все. Где Чжи Мин потом такое вот место хорошее найдет?

Взгляд Бон Хва падает на старую коляску Чжи Мина, сложенную в прихожей. Эту коляску они покупали сами, еще до того, как ему выдали электрическую.

Нельзя позволить Чжи Мину потерять работу, думает он, наверняка он где-то в запое, иначе его коляску бы нашли. В конце концов это немаленькая штуковина. Это все временно, все что от него требуется — приехать в субботу на работу, на ту самую, на которой Чжи Мин ни черта не делал. И он тоже сможет ни черта не делать. Кроме того… на инвалидов никто не смотрит пристально, на них вообще предпочитают не смотреть, а они с братом похожи, если он оденется в его одежду и сядет в старое кресло… никто и не отличит. А на те деньги, что выдадут — они смогут купить лекарства для мамы. Конечно, Чжи Мин будет зол как черт как вернется, но тут уж извините, сам виноват, кто тебя просил пропадать так надолго. Да еще и мама из-за тебя переволновалась. Так что все правильно. Тем более что этот Чжи Мин обязательно появится через денек-другой.

— А если это все будет длится? — думает он: — это ж получается, что я присваиваю себе его деньги. Это уже преступление. Если он в самом деле покончил с собой, то государство это рано или поздно узнает и мне несдобровать.

— Лучше подумай о том, что будет, когда все узнают, что твоя мама в коме, а твоего старшего брата нет. Ты и пикнуть не успеешь, как тебя определят в учреждение опеки. — говорит другой голос в голове: — и кто тогда твоей маме поможет?

— Учреждение опеки?

— Если твой брат пропал, а мама в коме — у тебя нет опекуна. Взрослого. Тебе до совершеннолетия еще три года. Эти три года ты проведешь в детском доме. И конечно же, ничем не сможешь помочь маме и конечно же никакой частной школы. Да и брата не найдешь. Думай сам. — говорит голос в голове. Бон Хва колеблется. Периодически он конечно же вел внутренний диалог, все ведут, но сейчас голос казался… действительно чужим.

— Но если я буду получать деньги за брата и работать за него — разве это не мошенничество? — задается он вопросом.

— Еще как мошенничество. — соглашается с ним голос: — если это откроется, то тебя могут и… а ничего с тобой не смогут сделать.

— Почему?

— Да потому что ты — несовершеннолетний. Если ты убьешь кого — тогда да, колония для несовершеннолетних. А тут… мелкое мошенничество, которое продиктовано страхом и непониманием, даже если удастся это доказать, состав преступления тут с субъективной стороны развалится. И даже если нет — несовершеннолетних не сажают за такое. Самое худшее — они оправят тебя в детский дом.

— Получается, что и так детский дом и эдак… — говорит Бон Хва: — в чем тогда разница?

— В том, что в первом случае есть очень важная приставка «если тебя поймают», — звучит голос в голове: — именно «если». Но есть шансы помочь маме, удержать работу брата — если он еще жив и конечно же самому в детдом не попасть, а учиться в нормальной школе.

— Частной школе. — поправляет голос Бон Хва.

— Да, да. В частной школе. Ну так как?

— Получается у меня и выбора-то особенно нет. — говорит Бон Хва: — я понял. Единственный вопрос к тебе.

— Задавай. — разрешает голос.

— Откуда ты все это знаешь? И — кто ты?

Глава 4

Он встал рано, с первыми лучами солнца. Встал, сходил в туалет, взглянул на свое отражение в зеркале (угрюмая рожа), умылся, выпил стакан воды, оделся в спортивную форму, затянул шнурки на кроссовках и вышел за дверь, закрыв ее на ключ.

Вчера он до ночи проговорил со своим внутренним голосом, решив называть его Старшим, раз уж тот отказался выдавать свое имя. «Какая разница?» — говорил он «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее хоть нет. Хотя уж я-то точно не роза».

Старший знал все. Ну или Бон Хва так показалось. И потому он немного успокоился. Потому что остаться совсем одному в этом мире — пугающая перспектива. А наличие Старшего, пусть даже только в голове, пусть даже это только твоя личная шизофрения — все равно это успокаивает.

А еще Старший сказал ему, чтобы Бон Хва занялся делом. Любым. Потому что в часы испытаний и тревог самое худшее что может быть — это лежать и смотреть в потолок. До тех пор, пока не почувствуешь жизнь снова — нужно постоянно быть чем-то занятым и тогда — сам не заметишь, как начнешь снова жить. Да, мама в больнице и до сих пор оттуда никаких звонков не поступало, а значит нет никаких изменений. Да, Чжи Мин куда-то пропал… а ему на работу сегодня выходить. Но все это — не повод самому Бон Хва крест на своей жизни ставить. Если предположить, что все будет хорошо, мама поправится, брат вернется — то кому будет легче от того, что он, Бон Хва — за это время загнулся? А если ничего уже не будет хорошо… тогда тем более. Так что Старший сказал — бегать с утра, значит бегать.