— Симпотная? — деловито спросил Лексус.

— Вот ты извращенец. На прохладненькое потянуло? Ну иди оцени.

— По ходу, реально придется.

Кредит улыбнулся, показывая, что оценил шутку, но быстро понял, что это не шутка, и сухо сказал:

— Один схожу.

— Жди, — велел Лексус.

Одного Кредита отпускать точно не стоило. Молодец, что предупредил, а не сам подорвался искать. Вот пусть и не подрывается без приказа.

Текст Аль-Тын стопудово не имел никакого отношения к действительности и выглядел то ли бредом, то ли осколком постороннего разговора, вклеенным в беседу по ошибке. Но сам факт такого разговора и даже упоминание цифрового ключа левой бабуськой, пусть мелкой и уже, в принципе, мертвой, сильно настораживал и требовал немедленной проверки.

Кредит получил позывной не зря. За ленточку он пошел из-за бабок — ну, насколько знал Лексус. Кредит был из другой тройки — и выжил из этой тройки единственный, что ничего не доказывало, но о многом говорило. Неумно отпускать такого одного в тему бабок. Огромных бабок. Он и без того погрузился довольно глубоко.

Позывной значим не всегда. Лексус стал Лексеичем по ходу первых же боевых переговоров, так и закрепилось. Он и не возражал. Мало ли, как тебя называют другие. Важно, как ты себя называешь и оцениваешь. Хоть Лексеичем, хоть горшком, лишь бы не в печь. Батю, если верить документам, звали Вадимом, но вряд ли он обидится. Любящий, хоть и невиданный сынишка подкинет ему куда более существенных поводов для обид, если найдет когда-нибудь.

А Патрон получил позывной, очевидно, из-за лысины — ну и из-за какого-то фильма из французской жизни, где так называли полицейского начальника. Хотя Патрон не просто не имел никакого отношения к полиции, он всяких ментов ненавидел холодно, люто и, скорее всего, на веских основаниях. На это намекало и его пристрастие к эсэсовской символике и вермахтовым прибамбасам, которое не могло нравиться правоохранителям. И не только им. Лексусу, например, тоже. Но Лексус давно научился начальство не осуждать и не обсуждать, а выполнять приказы — пока они обеспечивают выживание и сытое существование.

Жив и сыт пока что — чего ж выпендриваться. Докладывать надо. А дальше посмотрим.

Он открыл самый зашифрованный из мессенджеров и набрал Патрона. Тот сразу понял все и так же сразу, несколькими фразами, поставил задачу.

— Веди давай, — сказал Лексус, убрав телефон. — Глянем, что там где спрятано.

Домики справа и слева от восьмого шумели и светились, но без фанатизма — даже шестой, заселенный гопотой, на которую Патрон возлагал некоторые надежды, уже впал в стадию вялого угара.

Восьмой эту стадию явно миновал. Двор и беседка были пусты, окна светились тускло, и взрывы гогота, музыка либо голоса, громкие или задушевные, через них не просачивались. Однако никакой настороженности это не вызывало. Вызывало какое-то другое чувство, у Лексуса, во всяком случае. Раздражающее, как легкая чесотка в недоступном месте, воспоминание, что все это уже было и закончилось как-то неудачно. Удивляться этому не следовало: Лексус вправду не раз и не два входил в тускло освещенные дома, и это кончалось как-то неудачно — для их обитателей, а не для Лексуса, естественно. Вот и не будем удивляться, тревожиться, чесаться и отвлекаться, решил Лексус и, оглядев пустынные окрестности в последний раз, вошел в сумрачное тепло прихожей.

Некоторое время они ждали, прислушиваясь и принюхиваясь сквозь приоткрытую дверь в гостиную. Пахло сосновой смолой, шерстью, шашлыком, духами и немножко чистеньким молодняком. Было тихо. Лексус вспомнил слово «покойно» и развеселился было, тут же насильно усмирив себя.

Вид через щель позволял понять, что домик представляет собой точную копию снятого Лексусом — на чужой паспорт, конечно. Чужих паспортов у них было полчемодана.

Лексус хотел уже поинтересоваться, сколько будем стоять, когда Кредит толкнул дверь и деловито прошел в гостиную. Лексус ругнулся и последовал за ним, на всякий случай вынув ствол. Впрочем, он почти сразу убрал оружие и расслабился. Никакой угрозы не было и быть не могло. Кредит отработал чисто и исчерпывающе.

В гостиной стыли четверо, каждый прижимал ноутбук коленом подтянутой к животу ноги. Пухлая дамочка скрючилась на диване, девица стандартных габаритов — в кресле за камином, еще одна, помельче, но заметно старше, в другом кресле, у противоположной стены, и рядом с нею вплелся в стул в очень неустойчивой позе тощий парень, совсем, похоже, шибзд. Лексус поморщился и знаком спросил у Кредита, где остальные.

— Наверху, — ответил тот почти в полный голос.

Лексус свирепо уставился на него. Кредит шагнул к бильярду и с силой катнул ближайший шар. Шар с рокотом пробежал по сукну, гулко врезался в борт и поскакал обратно. Звук разносился и играл, как в тестовой аудиопрограмме. Больше никаких звуков и движений в доме не существовало.

Молодежь не шелохнулась.

Лексус повел ладонью над носом пухлой. Она, кажется, дышала, но очень слабо и неровно.

— Пара часов еще, — деловито сказал Кредит и продолжил другим тоном, тихим и досадливым: — Ах ты ж бедолага.

Он торопливо прошел к лестничному пролету и прикрыл дверь. Между дверью и стенкой лежал, оказывается, кошак. Здоровенный, белый с черными элементами и вроде как безнадежно дохлый.

— Угостили все-таки кошака шашлычком, — сказал Кредит с досадой. — Просил же их по-человечески.