— У тебя уникальные принципы для преследователя. — Я перевожу взгляд на его губы. — Могу я открыть тебе секрет?

— Да.

Я наклоняюсь вперед, пока мои губы не оказываются почти у его уха, и шепчу:

— Мне нравится, что ты присматриваешь за мной, демон.

В течение нескольких молчаливых мгновений он сохраняет невозможную неподвижность и почти не двигается — наше учащенное дыхание — единственный звук в комнате.

— Я бы хотела делать гораздо больше, чем просто присматривать за тобой. — Он берет мое лицо в свои ладони, и, хотя его прикосновения легки, я чувствую каждую клеточку на его коже. — Но некоторым вещам не суждено случиться.

Он продолжает обнимать мое лицо, когда встает, его массивное тело отбрасывает тень, когда он возвышается надо мной.

— Уже уходишь? — Я спрашиваю.

— Чтобы свет засиял, тьма должна отступить. Это то, чему суждено быть.

Его руки опускаются, и я наблюдаю за его широкими плечами, когда он направляется к внешним дверям.

— И все? — кричу я ему в след. — Ты появился из ниоткуда, попросил меня подлатать тебя, а потом просто ушел?

— Я хотел поговорить с тобой. Все-таки, мне приходится прибегнуть к воровству.

Я не хочу, чтобы он уходил. Я никогда не знаю, сколько времени пройдет, пока он решит снова показаться.

— Могу я украсть тебя? — выпаливаю я, когда он переступает порог. — Только на одно воскресное утро.

Он останавливается.

— Зачем?

— Хочу тебе кое-что показать.

Склонив голову набок, он несколько мгновений наблюдает за мной, прежде чем ответить.

— В следующее воскресенье. В восемь часов. Я буду ждать тебя перед твоим домом.

— Может, мне дать свой номер? На случай, если что-то случится и ты не сможешь прийти?

Он смотрит на меня через плечо, и кажется, что его глаза пронзают меня насквозь.

— Даже если начнется ад, я буду там, тигренок.

Его длинная коса развевается в воздухе, когда он отворачивается и исчезает в ночи.

ГЛАВА 13

Люди. Толпы людей снуют между прилавками, заваленными выпечкой, консервами, рассадой и удивительным для начала сезона количеством фруктов и овощей, лавируя между расставленными в ряд ящиками с тем же самым товаром, и задерживаются у других столиков, чтобы поторговаться с продавцами, выглядящими несколько обезумевшими от страха. Старые, молодые, с цепляющимися за них детьми — все они толкаются друг с другом, пробираясь между прилавками.

Это гребаный кошмар.

— Ну что? — спрашивает Нера рядом со мной, ее губы расплываются в широкой улыбке. — С чего начнем?

Сегодня тепло, и на ней легкое пальто поверх фланелевой белой рубашки, которую она завязала на талии, и бледные джинсы. Ее волосы цвета меда собраны в низкий пучок на затылке, закрепленный красным шарфом, который я ей подарил.

— Почему мы здесь? — спрашиваю я, не сводя глаз с ее губ. Улыбка — это то, что редко бывает направлено на меня. Чаще всего, когда ситуация требует от меня быть рядом с человеком, он либо плачет, либо кричит.

— Это фермерский рынок. Я дам тебе краткий курс по травам и овощам. — Она берет меня за руку, ведя вперед.

Кто-то задевает мою руку локтем. Я не обращаю на это внимания, глядя на наши сцепленные пальцы, пока она тащит меня вперед, спеша к ближайшему прилавку. Вот уже несколько месяцев я борюсь с желанием прикоснуться к ней каждый раз, когда мы встречаемся. Поцелуй руки, которая лечила мои раны, был самым интимным контактом, который я себе позволил, не считая того единственного ослабленного момента, когда я не смог удержаться от прикосновения к ее лицу. Это чуть не сломало меня. Но я знал, что если позволю себе зайти еще дальше, то вернуться назад будет невозможно.

Я редко желаю чего-то в жизни, потому что знаю, как редко я это получаю. Но когда я это делаю, желание удержать ее становится маниакальной, инстинктивной потребностью. Чтобы никогда не отпускать ее.

— Начнем с петрушки. — Нера останавливается у стола, над которым висит вывеска местной теплицы, и свободной рукой поднимает связанный пучок зеленых листьев на тонких стеблях. — Видишь это? Это плосколистная петрушка. Это зелень, но ее корень напоминают корнеплоды, которые ты мне подарил. На самом деле здесь есть сорт корневой петрушки. Запах, правда, более яркий, и он похож на белую морковь.

Она начинает убирать свою руку от моей. Но не получается. Я сжимаю ее, крепко обхватывая ее пальцы своими.

— Эм. Мне нужна эта рука, — бормочет она, глядя вниз на наши руки.

— Нет, не нужна.

Ее идеальные брови вопросительно поднимаются.

— Потому что?

— Потому что у тебя их две, — рычу я.

Эта рука — моя. Она сама предложила мне ее, и я не отпущу, если этого не потребует ситуация. Когда-нибудь, возможно, она позволит мне прикасаться не только к ее руке, но пока этого должно быть достаточно.