Времеубежище

Можно ли повернуть время вспять? Таинственный амбициозный мистификатор Гаустин считает, что можно. С этой целью он открывает первый в мире центр «Возвращение прошлого». Данное учреждение предлагает необычный метод лечения пациентов с болезнью Альцгеймера. Каждый этаж здания с точностью воспроизводит то или иное десятилетие, позволяя людям воскресить воспоминания, казалось бы, навсегда утраченные.

Будучи помощником Гаустина, рассказчик охотно включается в игру, принимаясь собирать достоверные обломки прошлого — от мебели 1960-х годов, пуговиц и рубашек 1940-х до вызывающих приступ ностальгии духов. Но чем более убедительной становится инсценировка, тем больше здоровых людей начинает обращаться в клинику, чтобы вырваться из тупика повседневной жизни, — будущее уже никого не привлекает, все хотят вернуться в прошлое.

События стремительно приобретают неконтролируемый масштаб. Не обернется ли смелая задумка настоящей катастрофой, когда государства однажды решат переписать историю?

Этот роман о том, как выжить в условиях неопределенного будущего. Пронзительное и трагикомичное повествование о временном убежище, которое мы ищем в прошлом, когда настоящее нам не подвластно.

Итак, тема романа — память.

Темп — анданте, переходящее в анданте модерато, sostenuto (сдержанно).

Возможно, подошла бы сарабанда с ее суровой торжественностью и удлиненной второй долей для начала. Скорее Гендель, чем Бах. Строгая повторяемость и в то же время медленное продвижение вперед. Сдержанно и торжественно для начала. Потом все может — и должно — рассыпаться.

Однажды решили вычислить, когда именно была создана Земля. В середине XVII века ирландский епископ Ашер определил не просто конкретный год, но и дату: двадцать второе октября 4004 года до Рождества Христова. Пришлось на субботу (разумеется!) Как утверждают некоторые, Ашер указал даже точный час: около шести пополудни. В субботу пополудни — кто бы сомневался! В какое другое время скучающий Создатель стал бы строить мир и искать себе компанию? Ашер посвятил этому всю свою жизнь. Сочинение насчитывало две тысячи страниц латинского текста. Вряд ли многие потрудились прочитать его от корки до корки. Но тем не менее оно стало очень популярным — может быть, не столько сочинение, сколько само открытие. Все Библии на острове с тех пор выходили с датами и хронологией согласно Ашеру. Теория молодой Земли (а по-моему, молодого времени) широко распространилась по всему христианскому миру. Нужно отметить, что такие ученые, как Кеплер и сэр Исаак Ньютон, также называют конкретные годы Божьего деяния, придерживаясь теории Ашера. Но самым изумительным, как мне кажется, является не конкретный год, а конкретный день.

Двадцать второе октября 4004 года до нашей эры, около шести пополудни.

Однако где-то в декабре 1910 года человеческий характер изменился. Так, по крайней мере, утверждала Вирджиния Вулф. И легко можно представить тот декабрь 1910 года, вроде как похожий на другие — серый, холодный, пахнущий свежим снегом. Но именно тогда что-то перещелкнуло, только очень немногие это поняли.

А рано утром первого сентября 1939 года наступил конец человеческого времени.

Спустя годы, когда многие воспоминания разлетелись во все стороны, словно испуганные голуби, он все еще не забыл то утро, когда бесцельно бродил по улицам Вены и увидел на тротуаре освещенного ранним мартовским солнцем бездомного с усами, как у Маркеса, — тот продавал газеты. Внезапно подул ветер, и несколько газет взмыли в воздух. Он бросился на помощь, успел схватить две-три газеты и вернул их бездомному. «Оставьте себе одну», — сказал ему тогда Маркес.

Гаустин — назовем его так, потому что он и сам прятался за этим именем, словно под шапкой-невидимкой, — спрятал газету и протянул продавцу довольно крупную банкноту. Тот растерянно повертел банкноту в руке и сказал: «Но у меня… не будет сдачи». Это прозвучало настолько абсурдно на фоне раннего венского утра, что оба, не сговариваясь, рассмеялись.

Гаустин любил бездомных и в то же время боялся их. «Любил» и «боялся» — эти слова всегда звучали вместе и всегда в такой очередности. Он любил и боялся бездомных так, как боятся тех, кем уже были, или ожидают, что когда-то ими станут. Он знал, что рано или поздно вольется в их ряды (если использовать знакомое клише). На секунду представил себе длинные шеренги бездомных, марширующих по Кертнерштрассе или Грабенштрассе. Да, он был как они, хотя и несколько особенный. Бездомный без определенного времени жительства, так сказать. Просто по стечению обстоятельств у него водились деньги, не много, но вполне достаточно, чтобы отодвинуть превращение метафизического неудобства в физическое страдание.