Нет, уж лучше лежать и смотреть на приборную доску. Атмосфера. Сорок тысяч. Ну, ребята, начинайте. Пошло снижение.

— Отдай ручку помалу, — распорядился Дж. Дж. — И убери обороты до два-семь. Левая нога. Еще. Стоп. Локатор.

На экране локатора, на дисплеях — мешанина сеток, зато кругом — красота. Синева. Звезды. На равнинах — печальный отблеск полночных светил, и вот они уже не равнины, а холмы и долины — все облака. Вот они выше, выше, уже не холмы, а сказочные горы, а на экранах заднего обзора совсем низко над ними вдруг вспыхнула новая звездочка.

— Японец, — сказал Кромвель, и все исчезло, утонуло в чернилах с молоком — вошли в облачность. — На форсаже идет.

— А мы что же?

— Была бы такая керамика, как у него, и мы бы сейчас. Отдай еще. Включи инфракрасные, что-то я ни черта не разберу.

Теперь только знай посматривай. Скорость, высота, коррекция, тангаж, время. Но понемногу светлеет — шли бы повыше, видели бы сейчас фантастический выпуклый край горизонта, наполняющийся солнцем — голубой, золотой, белый восход, каких с земли не увидишь. Но с восемнадцати тысяч в облачности мало что разглядишь. Все равно, через четыре минуты влетаем в день. Шестнадцать тысяч.

Что-то произошло. Пробежала рябь по экранам, дрогнули стрелки над шкалами, качнулись цифры на авиагоризонте — показалось, лопнула какая-то тонкая струна, но ведь нет тут никакой струны, и стало как будто тише, словно утих шум, на который давно перестал обращать внимание.

— Это что еще? — спросил Кромвель. — Дай-ка все дублирующие. Нет, нормально, гаси. Вот что… включи-ка радио.

Дело запрещенное — без судейского-то вызова, но Эрликон без колебаний передвинул тумблер. Ничего. Гробовое молчание.

— Джон, что это? Антенна полетела?

— Наверное, и антенна. Пережгло нам радио, оно же без демпфера. Импульс.

— Что за импульс?

— Не знаю. Валентина, здесь бывает. Экранировку не пробило, и слава богу.

Но маршал явно насторожился. Поджав губы, он приказал держать высоту, хотя по времени давно следовало форсировать снижение, задействовал все ближние и дальние сканеры, все, какие есть, индикаторы и даже электронику слепой посадки, сам же не сводил глаз с центрального дисплея, меняя так и эдак дальность и настройку.

Собственно, всевозможные неполадки и навигационные неурядицы входили в программу соревнований, но даже самый неумелый и неопытный пилот легко определил бы, что ситуация до странного мало напоминает стандартные трассовые сюрпризы. Наконец Кромвель со своими поисками и перестройками, похоже, выкрутил то, что искал: по экрану бежала широкая горизонтальная синяя полоса с ответвлениями в белой бахроме, сверху и снизу охваченная красным фоном. Эрлен покосился на наставника — не каждый день приходится видеть маршала сбитым с толку.

— Эрлен Терра-Эттин, — произнес Дж. Дж. несколько сухо и отрешенно, — ты когда-нибудь слышал, чтобы в меню третьего этапа включали циклон класса «Валентина»?

Циклон класса «Валентина»… Эрликон судорожно попытался вспомнить. Многовекторный вихревой поток с твердой составляющей, циркуляционно-зонально… что-то там диаметром… диаметром… Кромвель что-то рассказывал…

Склонив хищный нос, «Милан» летел в сплошной рассветной облачности, и долгий безумный вой тянулся за ним, безнадежно отставая.

— Я тоже такого не припомню. Это даже и не циклон… Не знаю, на Земле аналогов не существует. Мы в нем будем через пять двадцать. Ополоумели они там, что ли? На нашей жестянке это, во-первых, наглость, во-вторых, самоубийство.

Эрлен не находил что сказать.

— Джон, может, вправду так задумано? Ведь очень гладко все идет.

Кромвель угрюмо смотрел на синюю полосу:

— Он небольшой… Убирай высоту до двенадцати тысяч.

Облака закончились, встав стеной позади, открылась видимость, и Эрликон замер, широко открыв глаза. Далеко впереди, поперек белого света, подножием в преисподней, а стоглавыми зубчатыми вершинами доходя до космоса, поднимался замок. Он перегораживал небо и вертикально, и вправо, и влево, границ ему не было, он уходил за края горизонта, да и горизонта не было — все исчезало в размахе громадины; чуть выше, узкой кромкой небо начинало алеть, а сам замок был сине-лиловым с просветлениями в вышине, где во все стороны от его вершин-башен вытягивались, расплываясь на концах, грозовые пальцы. Землю внизу было не разглядеть, вместо нее глубоко-глубоко под ними неприютно клубились седые космы.

— Вот это да, — пробормотал Эрлен. Ледяной озноб нарисовал крест между лопатками и позвоночником.

— Скорость — три запятая ноль эм, — приказал Кромвель. — Еще, еще, не слышишь, что ли? Стоп, достаточно. С матерью и отцом мне все ясно, со Скифом тоже, но вот ответь, влюбленный, эта Инга сильно огорчится, если ты разобьешься?

Замок надвигался. Теперь его глав уже не было видно, вокруг снова начало смеркаться.

— Не знаю, — медленно проговорил Эрликон. — Вряд ли. Не думаю.

— Плохо дело. Хоть и обзывали дьяволом, но за меня, бывало, болели. Да-с, победы наши по-прежнему никого не радуют, а смерть — не печалит.