Шрифт:
Глава седьмая, в которой почтенный автор ничем не отличается от идиота
Выйти вон, предварительно устроив скандал в стиле оскорбленной добродетели?
И что?
Прояснятся ли все загадки и будут ли все шашки расставлены на доске?
Вряд ли, мой принц!
И я решил не уклоняться от встречи: всегда лучше обнять врага, чтобы его задушить, нежели бежать в сортир и прятать голову в унитаз (есть опасность только вымазаться, но не обрести истину).
Часы показывали час ночи, за окном стояла тьма, которую разрезал свет от одинокого фонаря, в нем крутилось скопище мотыльков. О, мотыльки, микроскопические людишки, легко умирающие и так же легко являющиеся миру! Вечер сатурний, когда вышла из кокона самка, тут же убранная под колпак из металлической сетки. Но не тут-то было! Вся комната наполнилась битком мириадами бархатных летунов, жаждавших обладать прекрасной пленницей, они задевали и тушили свечи, садились на плечи и на лицо, они летели со всего мира, чтобы совершить акт любви и тут же умереть, взмахнув на прощание ажурными крылышками…
И в тюрьме можно жить (это к вопросу о мотыльках), даже добиться привилегий и работать где-нибудь на помойке, получать за это чистые фунты стерлингов, жить под небдительным присмотром в общежитии, и даже иногда придавливать там пролетавших наседок. Достаточно мягко для кровавого Алекса — все-таки одного оглушил, а другого кокнул из «Беретты»… Совершенно не раскаиваюсь, хотя по натуре добр и даже тараканов в камере давил лишь тогда, когда они атаковали меня, словно полчища тевтонов на Чудском озере.
— Я поднимусь наверх и доложу о вашем прибытии, — сказал Артур и ушел вверх по лестнице, сбросив туфли (очевидно, его мандарин выносил только босоногих слуг).
Я остался наедине с собою, но виски пить не стал, настраиваясь на серьезную беседу. Чувствовал я себя предельно спокойно: все стало на свое место. Я взял с полки толстую энциклопедию и раскрыл ее наугад. Любил я эту неприхотливую игру с книгами: ткнешь пальцем в раскрытую страницу и прикидываешь, какой смысл таится в слове, подвернувшемся под палец. Связано ли это слово с тем, что произошло вчера, или будет завтра? Какие еще слова можно к нему прилепить, в какое выстроить предложение…
Выпало совершенно пресное:
«Орел-харпи (harpya harpyia), самый большой и самый сильный из орлов, живущий в дождливых лесных краях тропической Южной Америки. Быстрая и проворная птица, перелетающая на короткие расстояния с дерева на дерево в поисках добычи — преимущественно обезьян и ленивцев».
Это заставило задуматься, барахтаясь в наплывах ассоциаций.
Харпи — символ США.
Харпи — намек на мужественного Алекса.
Харпи — это Некто в ермолке (проклятый Иоганн крепко засел в памяти).
Еще одна попытка.
«Отец — родитель мужского рода; предок мужского рода, более удаленный, чем родитель; основатель расы или семьи; в Англии — старейший член палаты общин…» Пся крев… Я разом захлопнул книгу, тоска смертная, и никакой связи между орлом и отцом. Почему же никакой?
Отец умер давно, и в моей памяти он возникал еще сравнительно молодым, кровь с молоком, в гимнастерке и погонах — все-таки не хряк свинячий, а начальник лагеря, старый волк Охраны, пользовавшийся у заключенных репутацией справедливого босса (впрочем, об этом он сам мне рассказывал, когда выпивал, а что было на самом деле…).
А жизнь была нелегкая, вся в борьбе с ворогами, которых хватало у самого справедливого в мире Мекленбурга, крошили, главным образом, друг друга, много народу порешили в этих кровавых боях. [17] Жутко конспиративный и беззащитно открытый. От него уже, наверное, остался лишь прах, смешанный с землей, или ледышка, или… Видит ли он меня с вышины? Созерцала ли его парящая душа все мои метания по белу свету? Несомненно, что он гордился Алексом — единственным любимым сыном, если, конечно, святой Петр не отнимает память, пропуская душу через врата…
17
Рассыльный, канцелярский служащий в окружном суде (1916–1917), председатель разверточной комиссии (1918–1919). Следователь по ББ (борьбе с бандитизмом), пом. уполномоченного КРО, один круг белой эмали (это уже по линии лагерной).
В ожидании высокой аудиенции я неожиданно задремал в кресле, хотя казалось, что меня мучит бессонница, Гомер, тугие паруса — и никаких гвоздей.
Сон (если это был сон, а не бред, не безумие) вспыхивал странными клипами — клип-клип, хлип-хлип — перебивавшими друг друга.
Хор детей: мама, мама, наш отряд хочет видеть поросят.
Бледный Алекс в гондоле плывет по каналу в лондонскую Венецию, там средней руки зоопарк, плывет торжественно, как гордый лебедь.
Вдруг охотник выбегает, прямо в Алекса стреляет.