– Они больше не откровенничают со мной, как прежде, – пробормотала я.

Клод вскинул голову:

– Что ты имеешь в виду?

Я попыталась расслабиться, напустить на себя непринужденный вид, но тело вдруг сделалось деревянным.

– Мне кажется, они больше не хотят гулять со мной. Впрочем, мне это по барабану. Сейчас важно найти Морин.

Но мне не удалось перевести разговор в другое русло. Клод не захотел отклоняться от первоначальной темы.

– Хизер, вы трое – лучшие подруги. Вы играете в одной группе.

– Это только потому, что я ее сколотила! – озвучила я, наконец, свое худшее опасение; мой голос понизился почти до шепота: – А вовсе не потому, что они этого хотели.

Клод поставил бутылку; его брови сошлись у переносицы; но взгляд остался невероятно ясным и искренним:

– Это не так. Вы настоящие подруги. Мы все друзья. И ничто не может этого изменить.

Клод выглядел таким серьезным, что мне не захотелось его разубеждать. Но я-то понимала, что говорило мне сердце:

– Нам теперь нравятся разные вещи. И интересы, похоже, расходятся.

– Болезнь роста, – с видом знатока изрек Клод. – Ты говорила кому-нибудь из них о том, что чувствуешь?

Мое горло обжег выплеск гнева. Клод удумал выставить виноватой меня!

– А ты рассказал своим родителям о том, что узнал про Анта и отца Адольфа?

Лицо парня стало пунцовым.

– Да… Они сказали, что мне не надо ехать в лагерь. Только и всего.

Я сделала глубокий вдох. Мне не хотелось обидеть парня.

– Прости меня, Клод. Ты, конечно же, прав. Мне и правда следует поговорить с Брендой начистоту. И с Морин тоже, когда мы ее разыщем. Я веду себя глупо.

Клод криво улыбнулся и стал так похож на Робби Бенсона, что я едва поборола искушение попросить у него автограф.

– Ты всегда была достаточно смелой, чтобы иметь свое мнение. А иметь собственное мнение можно лишь в том случае, если знаешь, как его опровергнуть.

Я застонала:

– Не повторяй мне отцовские шутки.

Отец Клода был из тех людей, которые полагают, что ты не смеешься лишь потому, что не постиг смысл его афоризмов.

Клод осклабился еще шире. И вдруг его рука коснулась моего изуродованного уха, как будто он собрался убрать с него прядку волос. Это был настолько интимный жест, что я, надеясь остановить парня, выпалила первое, что пришло на ум:

– Клод, мне кажется, Ант знает, где Морин.

Он отпрянул назад:

– Почему ты так думаешь?

Я повторила ему обрывки подслушанного разговора.

Клод покачал головой:

– Они могли вести речь о чем угодно.

– Возможно. А может, о Морин. Вот почему я к тебе зашла. Я решила спуститься в тоннель и послушать под дверью Анта. И я хочу, чтобы ты пошел со мной. – Сделав паузу, я вперила в парня пристальный взгляд; мне не хотелось выкладывать ему все про Морин, но Клод имел право знать, во что вписывается. – А еще я хочу дойти до той двери, которую тогда открыла Джуни, с номером «23» на перемычке. Я думаю, что это подвал дома Джерома Нильсона.

Глаза Клода забегали; похоже, он хотел что-то спросить, но передумал.

Наконец он вновь посмотрел на меня.

– Если ты подождешь до завтрашнего утра, я пойду с тобой. У нас сегодня игровой вечер.

Каждое воскресенье Зиглеры играли в настольные игры. Иногда к ним присоединялась и я.

– Ладно, – заявила я, постаравшись придать голосу храбрости, которой сама уже не ощущала. – Ничего со мной не случится. Это всего лишь тоннели. Но если я не вернусь, ты знаешь, где меня искать.

Когда я вернулась, подъездная дорожка была пуста. А это значило, что отца еще не было дома. Джуни сидела перед телевизором. Я сказала ей, что решила спуститься в подвал, затеять стирку. Сестра даже не взглянула на меня, голубой свет экрана словно загипнотизировал ее. Мама, скорее всего, уже лежала в постели.

Я взбежала наверх, вытащила грязные вещи из своей корзины и корзины Джуни – попытка убить двух зайцев одним выстрелом. Потом зашла к себе в комнату, и мой взгляд упал на радиочасы. Я забыла записать песни Кейси Кейсема из «АТ 40». А мне ведь так хотелось разжиться песней «С кем она целуется» фанк-группы Ohio Players, пока она еще не выпала из чартов. Мой кассетный магнитофон стоял рядом с часами; все было приготовлено заранее, но я пропустила радиошоу. Решив оставить самой себе записку с напоминанием, я схватила ручку, и в этот момент осознала, что делала.

Я всячески пыталась отсрочить спуск в тоннель.

Меня страшило то, что я могла там обнаружить. Хотя по дороге от Клода домой я решилась не только подслушать под дверью Анта, но и попытаться проникнуть в подвал его дома, а потом и в подвал шерифа Нильсона. Ведь у меня имелся ключ, подходивший ко всем замкам! При одной мысли о том, чтобы рискнуть им воспользоваться, сердце вновь зашлось бешеным стуком. Но если Морин была заперта в одном из тех подвалов, я должна была ее вызволить.

Меня вдруг поразило одно воспоминание. Мы – я, Клод и Морин – играли у нее в гостях. Это было после ухода ее отца, но еще до того, как миссис Хансен захламила весь дом. Тогда кухню от столовой отделяла декоративная занавеска из бусин янтарного цвета, а стены гостиной украшали чудесные поделки из макраме, сделанные хозяйкой. В тот день Морин уговорила нас разыграть сценку из ситкома «Заколдованные». Поскольку и дом, и идея были ее, Морин могла выбрать себе роль Саманты. Но нет, подруга захотела быть ее матерью, Эндорой, потому что «она была самой прикольной». Клод вжился в образ Даррина, а роль Саманты Морин отвела мне. Я должна была шмыгать носом и колдовать.