Но дедушка ни когда не жаловался мне, или кому-то из детей. Видимо залив кровоточащую рану изрядным количеством алкоголя, извергая гнев от бессилия на самых близких людей, как впрочем, делаем все мы, в первые годы ссылки, он примирился с действительностью, и встретил старость с достаточной долей самоиронии, позволяющей ему не сойти с ума.

В моей памяти он навсегда останется высоким, жилистым пожилым мужчиной, с гордой осанкой. С чисто выбритым широким подбородком, с двумя пересекающимися веснушками на кончике прямого, почти идеального носа. С лукавым взглядом карих глаз из-под густых, сурово нависающих бровей.

Удивительно, но ни легкая седина редеющих на висках волос, ни растопыренные большие уши совсем не портили красоты его продолговатого лица, исполненного благородства взлетающими крыльями носа и слегка приподнятой правой брови.

Чаще всего, на его лице я наблюдала выражение сосредоточенной серьезности, потому что никогда не видела его праздно сидящим без дела. Приходя с работы, он менял свой неизменный строгий серый костюм с голубой рубашкой на старые галифе военного образца, китель и видавший виды картуз.

Во дворе он никуда не спешил, размеренно исполняя, как священный ритуал любую работу. Чистил клетки кроликам, полол клубнику, подрезал малину, колол дрова. Каждое движение было хорошо продуманно, осмысленно и выверено. Наблюдение за его слегка прихрамывающей на правую ногу фигурой завораживало.

Он никогда не возвращался домой, пока его не позовут на ужин. И бабушка знала, что должна дать ему минут пятнадцать, закончить начатое. Дедушка никогда не оставлял неоконченных дел.

Вернувшись в дом, сняв рабочую одежду, и тщательно вымыв руки, Ростислав Викторович садился к столу. Рядом с его местом, на подоконнике, всегда лежали свежие газеты. Надев очки, он просматривал газеты.

Лишь одна небольшая деталь беспокоила меня в этом образе невероятно мужественного человека. На мизинце его правой руки красовался длинный, красиво отточенный ноготь. Половину моего дошкольного детства меня очень занимал вопрос происхождения данной красоты.

Как увидите в дальнейшем, я никогда не отличалась детской непосредственностью, позволяющей задавать нескромные вопросы взрослым. Поэтому, мне понадобилось достаточно много времени, чтобы очень осторожно, с предельной аккуратностью задать вопрос бабушке, которая рассмеявшись, объяснила существование длинного ногтя:

– Ему так удобнее листы подцеплять ногтем, чтобы не пачкать бумагу! Дедушке приходится читать очень много важных документов.

Я тут же с облегчением представила, как Ростислав Викторович, сидя за рабочим столом спокойно и размеренно читает важные документы. Прочитав очередной лист, легко подцепляет его длинным ногтем на мизинце, переворачивает, и читает следующий. Действительно, должно быть удобно.

Ел он так же спокойно и размеренно. За столом, взрослые вели мирную беседу о каких-то повседневных делах. И казалось мне в детстве, что вся сущность этого мира была сосредоточенна в пределах этой светлой кухни, в этих спокойных разговорах ни о чем, в этих теплеющих глазах, остановивших свой взгляд на моей физиономии. И может быть, именно так это и было.

Написав название новой главы, я вдруг поняла, что не знаю с чего начать рассказ о моей бабушке. Какой она была? Боюсь, что на этот вопрос не существует однозначного ответа.

Татьяна Яновна была второй женой дедушки. Первая его жена умерла при родах. Этот факт никогда не скрывался. Потому что у дедушки был старший сын, который жил в Москве.

Татьяна Яновна была актрисой. Не подумайте только, что это упрек. Она действительно была актрисой на сцене более пятидесяти лет, но и в жизни она не переставала играть. То примерную жену и хлебосольную хозяйку, то заботливую маму и бабушку, то бескомпромиссного директора дома культуры, то… Впрочем, перечислять можно бесконечно. И каждая роль ей удавалась безупречно.

Эта хрупкая, невысокого роста женщина, с аккуратно уложенными седыми локонами фиолетового отлива, с идеально ровной спиной и широко разведенными плечами, приветливо улыбающаяся прохожим, умела метать такие яростные взгляды, в случае любого твоего неверного шага. Мало кто из внуков, да что там внуков, уже взрослых детей, позволял себе оплошность в ее присутствии.

Не смотря на это, улыбка редко сходила с ее лица. Там, где была моя бабушка, всегда звучал смех. Она знала не одну тысячу историй, которые с удовольствием рассказывала в лицах, хорошо поставленным сценическим голосом, отчетливо проговаривая каждый звук.

Даже беседуя с дедушкой на кухне в полголоса о повседневных вещах, она находила момент, над которым безудержно заливалась смехом. А смеялась она упоенно, запрокинув голову вверх, аристократично прикрывая рот полуоткрытыми губами, так, что присутствующие не могли не рассмеяться вместе с ней, ну или хотя бы улыбнуться.

Утро ее начиналось раньше всех. Зарядка, электробигуди, кокетливо прикрытые косынкой, завтрак. Только после ухода дедушки на работу, она на бегу выпивала чашку какао и меняла старый халатик на официальный наряд. Три капли духов и неизменная красная помада.