От такой страстной проповеди у него перехватило дыхание, и прежде чем продолжить, он сделал глубокий вдох, а я воспользовался этой паузой:

— В отличие от всех других грехов, Эли, этот обрушивается на саму грешницу, она-то и страдает больше всех. Что бы вы ни сделали, какое бы наказание ни изобрели, это не будет страшнее мук деторождения, о которых женщина вряд ли забывает в момент искушения. И девушку, идущую на этот риск, не остановит пример Магитабель Пикл. Тут есть еще и другой момент. Спросите себя сами, все до одного, какова ценность добродетели, противостоящей соблазну лишь под страхом грядущего наказания? Мне это кажется не столь похвальным, равно как и искоренение одного зла при помощи другого. Это не кража, не убийство. И девушка ведь не отпетая блудница. Если бы ее отец не отверг Саймона Свистуна с презрением, которого он сейчас должен устыдиться, девушка стала бы уважаемой замужней дамой, счастливо ожидающей рождения ребенка, как любая другая женщина в Зионе. Я посмотрел на своих слушателей. Три лица передо мной напоминали маски: каменная — у Эли, из мягкой кожи — у мистера Томаса, из белого мела — у Пикла. Я понял, что слова мои не произвели ни малейшего впечатления. В отчаянии я повернулся к Эли, вкладывая в свои слова столько силы и энергии, что почувствовал физическую усталость.

— Эли, вспомни Маршалси и те дни, когда вы умоляли моего отца проявить терпимость, прислушаться к вам и изменить свою точку зрения. Сегодня вы находитесь на месте моего отца. И я прошу вас быть терпимыми и пересмотреть свое решение.

Эли ущипнул себя за бороду, и на какое-то мгновение мне показалось, что я убедил его.

— Не понимаю, с чего бы вам так хлопотать из-за этой девицы. Какое вам до этого всего дело.

— Такое же, как и до способа земледелия в Маршалси. Не мое ведь благосостояние зависело от земли в Светломоре, правда?

Здесь я явно перестарался.

— Мне начинает казаться, мистер Филипп, что вам просто всегда хочется противоречить, неважно по какому поводу. Либо у вас просто несговорчивый характер, либо вы что-то имеете против кого-то из нас, как и против своего отца, что и подталкивает вас отрицать все, что мы стараемся делать во имя общего блага.

— А может, у него есть другое основание, гораздо более серьезное и, заметьте, тайное, чтобы стать на защиту женщины, с которой он на глазах других даже словом не обмолвился?

— Закройте свой грязный рот, — не выдержал я, резко повернувшись к уэльсцу. Поднимайтесь все и вон отсюда из этого дома, вы оскверняете его. Старик встал со стула и направился к двери.

— Поторапливайтесь, — крикнул я, — если не хотите, чтобы вам помогли. Эли и Пикл тоже поднялись. У Эли хватило выдержки положить ладонь мне на плечо и обратиться ко мне, как к норовистой лошадке:

— Спокойно, — сказал он. — Спокойно.

Я резким жестом освободился от его прикосновения.

Пикл, самое заинтересованное лицо из всех присутствующих, наконец произнес свои первые слова:

— Мистер Оленшоу, я приехал забрать эту женщину… Мистер Томас считает, что наказание колодками поспособствует покаянию несчастной и послужит предупреждением для других, и я, а также вся моя семья, готовы принять этот позор. А вы услышали из его уст как раз то, что станет общим мнением, если будете упорствовать в своем ложном представлении о доброте и добродетели…

— Только ваш грязный разум мог породить такие предположения, и Бог миловал, в Зионе таких, как вы, не так уж много. А дочь ваша останется здесь навсегда, если пожелает. И имейте в виду: если вздумаете применить силу, чтобы забрать ее, я тоже буду оказывать сопротивление. Доброй ночи. К этому моменту вся компания добралась до входной двери, и я крикнул Энди, чтобы тот подал лошадь мистера Пикла. Эли бросил на меня неодобрительный взгляд и пошел прочь сквозь заросли.

— Это был удар ниже пояса, — громко произнес Энди, большим пальцем указывая на мистера Томаса, который взбирался в телегу Пикла.

— А ты откуда знаешь?

— Мы все были в коридоре, и подслушивали через щель в двери.

— Вы просто гнусные шпионы в таком случае, — резко бросил я.

— Ну, сначала спустилась Магитабель, и так разрыдалась, что Джудит пришлось тоже подойти, потом мы все присоединились, так хорошо все было слышно. А потом я испугался, что вы услышите рыдания девушка, и Джудит отвела ее наверх.

— Это надо было сделать с самого начала. Ей-то меньше всех надо было все это слышать.

Я направился в кухню, где Джудит готовила ужин. Она подняла глаза к потолку, показывая, что Магитабель у себя наверху, и сказала:

— Она успокоилась, когда я сказала, что вы не собираетесь выгонять ее.

Итак, ничего не подозревая, мы уселись ужинать, после чего закурили сигары и принялись обсуждать происшедшее, решив что со временем все постепенно забудется.

Наконец я вытряхнул свою трубку и попросил Джудит приготовить для страдалицы поднос с хлебом и молоком, решив сам отнести это ей со словами утешения и уверения, что она может рассчитывать на мое гостеприимство, сколько ей будет угодно.

Я велел Джудит уложить еду на наш лучший голубой поднос, а сам достал одну из серебряных ложек Натаниэля с изображением апостола на ручке. Женщины придают значение таким вещам. Проковыляв по лестнице, я постучал в дверь. Ответа не последовало, и только чтобы удостовериться, что девушка спокойно спит, я приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Свеча догорала и чадила, но света было достаточно, чтобы разглядеть пустую кровать со смятой постелью.

Я громко позвал: «Магитабель! Магитабель!» Никакого ответа, только Джудит откликнулась из кухни: