Всех русских обозников и баргутов вооружили и стали ждать, что будет. Предупредили японского командира, но последний отнесся к такому известию с большой иронией, указав, что китайцев бояться более чем смешно. Гущину предложили с офицерами на ночь переехать в транспорт, но он категорически отказался, заявив, что «может быть, ничего и не будет, а кроме того, офицерам уходить с поста – непозволительно».

Больше его не уговаривали, и он уехал к своим китайцам. Легли спать, а в 3 часа ночи поднялась тревога.

Со стороны китайского бивуака слышалась стрельба. Восстание началось, нужно было ждать нападения и нужно было спасать «черную телегу». Трем офицерам и одному солдату, конвоировавшим ее, было приказано немедленно же уезжать в степь, остановиться на первой заимке и ждать там приказаний. «Черная телега» умчалась. Русские и баргуты заняли позицию, и не прошло десяти минут после этого, как через табор промчались конные. Это были китайцы. По ним открыли огонь, и они скрылись в ночной темноте. А ночь была темной – глаз выколи, почему стали ждать рассвета и только тогда вести наступление на китайский бивуак. Рассвело. С громким «ура» бросились в китайскую лощину, и тут же с правого фланга понеслось «банзай». Это пошли в атаку японцы. Со стороны бивуака зажужжали пули, а вскоре в сторону степи помчались пять всадников. Впоследствии оказалось, что это были казаки с ближайшей заимки, которые, услышав стрельбу, прискакали на помощь русским, а в утреннем тумане приняли нас за врага.

Китайский бивуак представлял хаотичную картину, и офицерская палатка была свалена. Подошли к ней и в ужасе остановились. Гущин лежал мертвым с вытянутыми руками, а рядом с ним, уткнувшись лицом в землю, лежал его субалтерн – прапорщик Кадышевский. Этот был ужасен. В него в упор всадили несколько пуль, и внутренности несчастного расползлись по земле во все стороны. Тут лежали зверски убитые четыре русских солдата и один бурят. Два солдата успели спастись, и один из них, Р., раненный в мошонку, рассказывал, что все заснули, часовой тоже задремал и не видел, как поднялись китайцы. Здесь же, на заимке, был убит пулей в сердце бурят. Он сидел около печки на скамейке, когда вошли в помещение, казался жив, но на вопросы не отвечал. Когда же его похлопали по плечу, бурят повалился. Моментальная смерть. В погребе заимки нашли еще раненого солдата.

Печальное было утро. Убитых привели в порядок, вырыли братскую могилу, прочли над ними молитву и похоронили. И стали искать знаменитую «черную телегу». Где она? Что с нею, когда ночью в степи были слышны разрывы гранат? Нашли случайно. Подъехали к заимке Токмакова, наглухо закупоренной, и там нашли «черную телегу» офицеры-конвоиры, которые решили на заимке отбиваться, если подойдут хунхузы. Транспорт двинулся в Кыру, где был Унгерн. О восстании он знал уже от бурят и щедро наградил всех за спасение «черной телеги».

Муку к барону Унгерну в Кыру привезли с большими трудностями и громадными расходами. Перевозка пуда муки обошлась 2.50 золотых рубля, почему этот продукт в отряде ценился на вес золота. Из Кыры обоз с мукою был отправлен в Алтай. Обоз вел один чиновник, и мука погубила его. Переправлялись через какую-то речку и всю муку подмочили. Барон озверел. Орал на свой штаб, избил ташуром вестового Бурдуковского, а потом приказал: «За подмоченную муку чиновника пороть, а потом утопить в этой же речке». Несчастного выпороли и утопили.

Унгерновский кошмар начинался в новой обстановке. Дивизия должна была идти в станицу Мензу, где сосредоточились красные, но, так как прямой путь туда был возможен лишь только одиночным всадникам и пешеходам, барон решил идти через Монголию. Вышли в поход и вскоре пришли в Алтай, где и расположились на дневку. Здесь была окончена судьба алтайского священника. По докладу казаков, этот священник очень критически относился к белым, что для барона было достаточно. Правда, он отнесся к священнику на допросе деликатно и лишь приказал ему немедленно покинуть поселок, но о дальнейшем умолчал. Несчастный деревенский попик быстро выехал из поселка, а вслед ему поскакал ротмистр Забиякин с особым приказом Унгерна. Он нагнал священника и застрелил его в телеге.

Вышли на Мензу, пошли по Монголии. Барон отдал приказ по дивизии: «Чинам отряда усиленное довольствие, но спиртные напитки запрещаю под страхом жестокого наказания». Унгерновский приказ – больше чем приказ, но русская натура тоже штука крупная!

На втором переходе дивизия остановилась около большой и глубокой речки. Развели костры, стали жарить баранину и отдыхать. Японцы шли на особом положении, и им разрешалось выпивать в походе китайскую водку – хану, чем не преминули воспользоваться и наши. Интендант дивизии капитан С.Д. Россианов, сотник К.И. Парыгин и хорунжий Пинигин раздобыли каким-то образом «ханушки» и загуляли. Слышит барон из своей палатки, что очень весело на бивуаке, и доволен – у людей настроение хорошее, пока урядник Терехов не донес ему, что господа офицеры хану пьют.

– Сотника Парыгина, капитана Россианова и хорунжего Пинигина!! – разнеслось вечером по лагерю, и у многих на сердце похолодело. Такие приглашения никогда не сулили хорошего.

В широченных шароварах подходили к нему сотник Парыгин и хорунжий Пинигин. Россианова найти пока не могли. Он спал где-то под кустом. Диалог начался с полутонов. «Вы водку пили?» – сумрачно спросил Унгерн. Молчат. «Для лысого черта я отдаю приказ или для вас? Офицеры сами нарушают дисциплину! Безобразие! Преступление!.. Расстреляю как собак бешеных!» – уже орал барон. Провинившиеся молчали, и лишь дрожали пальцы их у козырька фуражек. «Марш за речку, марш!» – заорал Унгерн. А был сентябрь месяц, вода в речке была холодна, да и вечер был прохладный. «Ваше превосходительство, простите!» – пытались умолять жертвы. «Марш или сейчас на месте пристрелю!» Офицеры медленно пошли к речке. Они оглядывались, но, видя лишь размахивание ташура, шли дальше. Весь лагерь смотрел на эту дикую невиданную картину.