Я уставился на него невидящим взглядом. В глазах у меня было темно.

– Он погубил мою сестру… – услышал я собственный хрип, – а теперь… Сперва Ингу… а теперь…

Должно быть, я действительно был не в себе, если выдавал такое.

– Гуннар, – ответил охранник, – что бы там ни было, но если ты не будешь сдерживаться, мне придётся прекратить свидание. Так что попытайся дышать спокойно, подними стул и сядь на него.

Я успокоил дыхание, поднял стул и сел за привинченный к полу стол из крашеного железа.

– Мне остаться? – спросил охранник, обращаясь к Гансу-Улофу.

Тот отрицательно покачал головой.

– Спасибо, но это действительно очень интимный разговор.

– Как скажете, – ответил мой надзиратель и снова вышел за дверь со смотровым окошком.

Ганс-Улоф смотрел на свои руки, которые он сжимал так, будто испытывал суставы на прочность.

– Кристина не только твоя племянница, – выдавил он, – но и моя дочь.

Это звучало заученно, будто он не раз твердил эту фразу, когда ехал сюда. Но даже если бы это звучало искренне, я всё равно не поверил бы в его семейные чувства. У Ганса-Улофа ещё жива была мать, которая одиноко жила в провинции Смэланд, и он не заботился о ней под тем предлогом, что она сама его не помнит и тут же забывает, как только он за порог. Старушку опекала социальная служба, покупала для неё еду и так далее. Сомневаюсь, чтобы мой зять что-то за это платил; в конце концов, ведь на то налоги и взимают, разве не так?

Я ненавидел его. И у меня были все основания его ненавидеть. Он не только убил мою сестру, он её просто уничтожил. У Инги были такие планы на будущее, чудесные планы, но Ганс-Улоф Андерсон их перечеркнул.

Я так гордился ею, гордился тем, чего мы добились с ней вместе после того, как нам ценой неописуемых усилий удалось уйти от убожества нашего детства, и он всё разрушил.

Инга наверстала пропущенную школу и начала учиться в университете. Я добывал деньги нам на жизнь; по большей части не в согласии с законом, если признаться, но, в конце концов, ведь и закон для нас ничего не сделал, когда нам было плохо. Я кормил нас, оплачивал нашу квартирку на окраине Стокгольма и гордился моей старшей сестрой, которая каждый вечер до поздней ночи просиживала над книгами. Она хотела стать детским врачом и работать в клинике, а потом открыть и собственную практику. И казалось: ну, наконец-то, наконец-то мы прорвались, и теперь всё будет хорошо.

Потом они снова поймали меня. Я уже не был малолеткой и потому загремел в тюрьму на два с половиной года. И как раз в это время этот бесцветный, обрюзглый человек окрутил Ингу, обрюхатил и женился на ней, и прахом пошли все её планы, все нашипланы. Когда через два года меня отпустили на условное отбывание срока, у меня больше не было семьи.

От себя могу сказать, что только рождение Кристины спасло Ганса-Улофа от моей мести. Инга была так счастлива своей дочкой, что я не мог на неё злиться. И Кристина, походившая, к счастью, только на мать, а на отца ни капельки, околдовала и меня. Прошло какое-то время, и ради Кристины я, в конце концов, заключил перемирие с её отцом. Ради Кристины я старался разговаривать с ним спокойно и принял его как мужчину, которого моя сестра почему-то любила.

Я не подозревал, что он пьёт. Инга была счастлива, Кристина была счастлива, а Ганс-Улоф Андерсон пил. Я как раз снова был в тюрьме, когда это случилось. Ночь, зима, гололёд по всей Швеции, но Ганс-Улоф на каком-то празднике, куда они были приглашены, не смог устоять перед соблазнами бара. На обратном пути домой его машина врезалась в дерево. Инга погибла на месте, а сам он отделался несколькими ушибами.

Но, естественно, член Нобелевского собрания не был осуждён за вождение в пьяном виде. Сливки общества своих не выдадут. Один чрезмерно усердный полицейский, правда, взял пробу крови Ганса-Улофа, но результат анализа так и остался неизвестным. Судя по тому, что я слышал об этом процессе, судья ограничился мягким предупреждением.

На похороны Инги меня отпустили из тюрьмы. Если бы со мной не отправили двух охранников и если бы они не были такими сильными и такими быстрыми, я бы задушил Ганса-Улофа Андерсона прямо у могилы. А так я всего лишь потерял шанс на досрочное освобождение.

После этого Кристина ни разу не пришла навестить меня. Не знаю, чего уж ей там наговорил про меня отец, но могу себе представить.

С какой стороны ни посмотри, а этот блёклый, потеющий, грузный мужчина по другую сторону стекла отнял у меня семью. И вот он пришёл, чтобы сказать мне, что последняя из моих близких вскоре лишится жизни по его вине.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь? – спросил я. Ганс-Улоф выпучил глаза.

– Как? Я думал, это ясно. Затем, что я надеюсь на твой совет.

Это было мне более чем ясно. Я только хотел знать, ясно ли это и ему. Мои мысли разом обрели прямо-таки кристальную ясность, как будто взрыв ярости разнёс на куски все ороговения, что наросли поверх моего духа за годы отупляющей тюремной жизни.

– Такого ещё не случалось, чтобы ты просил у меня совета.

– Что, в самом деле?

– В самом деле.

Он поднял брови.

– Ну, может быть. Во всяком случае, в подобной ситуации я еще никогда не оказывался. Я думал, ты лучше меня ориентируешься в таких делах – как вести себя с такими людьми, с такими… делами…

– Ну да, а я ведь, в конечном счёте, тоже криминальная личность.

– Я хватаюсь за все, что хоть отдалённо похоже на соломинку.

– Ганс-Улоф, я всего лишь взломщик. С похищениями, шантажом и прочими мафиозными штуками я никогда не имел дела.