Шрифт:
– Сначала нужно узнать человека и попытаться его понять, а уж потом не любить, – выпалил я, не очень понимая смысла того, что говорю.
Клавдия Сергеевна смотрела на меня со страхом и удивлением, будто перед ней был не я, а директор школы Лютиков.
Глава седьмая
Возвращаясь из школы, я с ужасом думал о состоявшемся разговоре. Я вел себя странно и непонятно для меня самого. Но еще больше поражала Клавдия Сергеевна, которая не выставила меня вон, а вела разговор, как со взрослым человеком. Может, я уже неожиданно повзрослел? Или ей так сильно хочется замуж? Я вспомнил свою маму и ее отношения с отцом, которые и отношениями назвать можно было с большой натяжкой. И чего хорошего в этом замужестве, если от него одна морока? Этого я понять не мог. Женитьба – другое дело! Рядом с тобой красивая Она. И добрая. Обязательно надо, чтобы была добрая. Хотя, что толку-то? Вот моя мама добрая, а отец каждый вечер водку хлещет. Жена ему вроде бы и не нужна. Да и я не нужен. Хотя, как знать. Может, он мною еще гордиться будет, а я стану его кормить на старости лет. Что мы знаем про старость лет? Да ничего мы про нее не знаем. Я во всяком случае точно ничего не знаю.
Важно, чтобы Рыбкин и Клавдия Сергеевна понравились друг другу. Я мысленно вжился в образ своей классной и посмотрел на Рыбкина ее подслеповатыми глазами: миловидное лицо, в молодости наверное отбоя от девушек не было. Если трезвый, вообще на артиста похож. Не скажешь, что работяга на заводе: взгляд – дипломированного инженера.
Попытался я посмотреть и на Клавдию Сергеевну. Смотрел, смотрел, но так ничего и не высмотрел. Тетка как тетка. Умная, в очках. Не орет. Дальше мои наблюдения давали сбой: то ли не хватало жизненного опыта, то ли я ничего не смыслил в женщинах. А, может, и то, и другое сразу.
Теперь самое главное – переговорить с Рыбкиным так, чтоб не было рядом отца. Это еще большой вопрос, согласится ли Рыбкин пойти в школу вместо него…
Проблема переговоров с Рыбкиным тет-а-тет разрешилась сама собой: мы столкнулись возле нашей парадной. Он выгуливал Адку, сосредоточенно, словно работал на своем вальцовочном станке. Увидев меня, он, как равному, сказал мне со вздохом:
– Из заводской медсанчасти домой отправили: гипертонический криз, говорят, у меня.
– Обидно-то как! – обрадовался я. – А что это за кризис такой?
– Сказали, не кризис, а криз. Это когда давление высокое. Пора завязывать с пьянкой и с нервными переживаниями. А как это сделать, ума не приложу.
– Так, жениться вам надо, дядя Рыбкин, – сходу пошел я в генеральное наступление.
Рыбкин поморщился, словно гипертонический криз находился у него во рту:
– Глупости только не говори. Какой на хрен жениться? Какая дура за меня пойдет?
– Да есть тут одна на примете, – загадочно сказал я, чувствуя, что меня обволакивает опять то странное состояние, которое я уже испытал во время разговора с Клавдией Сергеевной. – Очень хороший человек. И симпатичная, кажется, – чуть не выдал я своего сомнения.
– Все хорошие женщины, Леша, давно замужем. В свободном поиске – только такие же проблемные, как и я, – махнул рукой Рыбкин.
– А вот и нет! – взвился я, как кострами белые ночи. – Ее ученики любят. Она животных обожает.
В моей башке что-то затрещало электрическим током, и я брякнул:
– Ей, как и вам, человеческого тепла не хватает!
Рыбкин еще немного сосредоточенно смотрел вперед, а потом удивленно взглянул на меня:
– Про тепло сам придумал или она сказала?
– Сам, – поперхнулся я собственной мыслью.
– Ладно, рискнем, – вдруг принял командирское решение Рыбкин.
Наутро мы встретились с Рыбкиным возле парадной, как и договорились накануне, ровно в восемь утра. Он был в непривычном для меня синем костюме в мелкую полосочку и в галстуке, гармонировавшим с голубой рубашкой.
– Как я, не слишком?.. – спросил Рыбкин, и его мандраж передался мне.
– Очень впечатляюще, – искренне сказал я.
В это время дверь парадной резко распахнулась и на пороге появился мой отец, который обычно уходил на завод на полтора часа раньше.
– Привет кавалерам! – бросил он с порога. – А я отгул взял вчера. Дай, думаю, друга подлечу захворавшего. Собрался тебе с утра пораньше кефирчика прикупить. А ты вон каким огурцом тут вышиваешь! Молоток! Жених, ни дать ни взять.
Рыбкин стоял понурый, даже раздавленный. Я, забыв об отделении церкви от советского государства, мысленно молил Бога, чтобы Рыбкина вновь не хватил гипертонический криз.
– Ну, чего приуныли, красавцы?! – продолжал веселиться отец. – Смотрю на тебя, Рыбкин, и аж зависть берет: позавчера еще вешался у себя на люстре, а тут, здрасьте поевши – дом мод да и только!
Рыбкин смотрел на моего отца пустым рыбьим взглядом и вдруг произнес:
– Не завидуй, Алексей Петрович. Зависть есть скорбь по благополучию ближнего.
– Чего-чего? – мой отец откровенно растерялся от его слов. – Что ты сказал?!
– Это не я сказал. Это византийский митрополит Михаил еще в третьем веке нашей с тобой эры.
Мы направились с Рыбкиным в сторону школы. Отец решительно пошел рядом с нами.
– А ты-то куда, Алексей Петрович? – полюбопытствовал Рыбкин.
– Интересное кино получается! – начал вслух рассуждать отец. – Мой сын с моим лучшим другом идут по своим личным делам, а я, видите ли, ни при чем. Я для вас что, черти что и с боку бантик получаюсь?