– Теперь ты всё знаешь, но лучше забудь, не думай об этом и не знай. И самое главное - молчи. Это тебя илбэч зовёт, но ты не поддавайся, живи просто, как все люди...

Бабушка говорила что-то ещё, но Ёортон не воспринимал слов. Того, что он уже услышал, было слишком достаточно для него. Потом он тихо, но твёрдо произнёс:

– Значит, ты была знакома с илбэчем... Расскажи, какой он.

– Я была не просто знакома с ним, - усмехнулась бабушка.
– Я была за ним замужем целый год. Он казался самым обычным человеком, даже лучше многих. Не его вина, что меня тошнило от одного его вида, и я не смогла с ним жить. Может быть, виновато проклятие многорукого бога, а скорее всего, просто я такая уродка...

– Но ведь илбэч это злой колдун!
– воскликнул Ёортон.
– Он пожирает рыбу... он делает зиму, чтобы все люди умерли...

– Это враки, - отмахнулась бабушка.
– Трёх дюжин лет не прошло, как исчез илбэч, а о нём уже придумано больше, чем о бессмертных Тэнгэре и Ёроол-Гуе вместе взятых. Он не умел убивать взглядом и не превращал воду в лёд. Прежде чем мы попали сюда, никто из людей и в глаза не видывал льда. Вот песенки петь он умел, и дрался отменно, и харвах сушить у него тоже получалось...
– бабушка осторожно погладила искалеченную руку, привычным движением спрятала её в пройму жанча, и никому в голову не могло прийти, что он - илбэч.

Огненное зелье - харвах, вдребезги разносящее горы, сияющий в небесах алдан-тэсэг, бездонная прорва далайна, мудрый Тэнгэр - создатель мира, и многорукий Ёроол-Гуй - его повелитель, всё это было вполне знакомо Ёортону. Что же он, сказок никогда не слышал?

– ...единственное волшебство илбэча, - полузакрыв глаза говорила бабушка, - делать землю. Никто не знает, как это у него получалось, но он умел высушивать бездонный далайн и ставить на его месте квадраты земли. Сначала это приносило пользу людям, и илбэча считали добрым чудотворцем. Но потом наступила великая засуха, и его стали проклинать. Тогда илбэч задавил бессмертного Ёроол-Гуя и обрушил стену, огораживающую мир. Людям пришлось уйти с Горы сюда. Здесь непросто жить, многим это не понравилось. Куда как проще сидеть на Горе и ждать дармового хлеба. Ведь большинство людей жило на сухом и видело далайн раз в год, на праздник мягмара. Эти люди и придумали об илбэче тьму небылиц. Но на самом деле с той минуты, как упала стена Тэнгэра, в мире больше не происходило никаких чудес. Ни злых, ни добрых. И это хорошо.

– Тётка Йолай рассказывает всё по-другому, - перебил Ёортон.
– Её послушать, так она не только с илбэчем зналась, но и Тэнгэру помогала далайн копать.

– Сказки!
– фыркнула бабушка.
– У Йолай язык липкий, вот к нему чужие слова и пристают. Ей дюжины лет не было, когда стена упала, что она может помнить? Вот и рассказывает, что ни попадя.

– А ты что рассказываешь?..
– крикнул Ёортон.
– Все знают: илбэч злой дух! Я тебе не верю.

– Не верь, - тихо произнесла бабушка.
– А что мне рассказывал забудь. Так лучше всего.

Легко было не верить услышанному, когда ярко светило осеннее солнце, и тёплый ветер шелестел начинающими желтеть кустами. В такие минуты чужие воспоминания кажутся сном или слишком хорошо рассказанной легендой. Но потом маленький прямоугольный мир снова сгустился вокруг, и от него было нельзя отвернуться. Но на этот раз Ёортон знал, что тесные квадраты суши и есть те самые оройхоны, на каких прежде жили люди, а влажное зеркало посреди мира - бездонный далайн. Могучая стена окружала мир, положив предел всякому движению, а на небе не проглядывали ни солнце, ни звёзды, там клубились вечные облака, из которых никогда не шёл дождь.

Как и прежде загадочное зеркало манило к себе, просило заглянуть в густую отравленную глубину. Ёортон знал, что это нельзя, что чем скорее он забудет не бывшее с ним прошлое, тем лучше, но всё же подошёл и, наклонившись над мутной влагой, глянул в глубину.

Он ждал, что увидит там себя, пусть не такого, к какому привык, а искажённого волшебным зеркалом, но всё же себя. Вместо этого в глаза ему глянула бездонная жуть. У неё было множество жадных хищных рук, и прорва голодных ртов, и дюжины глаз, которые смотрели в самую душу и звали к себе.

* * *

Река брала начало далеко на севере, долго петляла в мокрых лесах, то и дело теряясь среди болот, но каждый раз отыскивалась и катила дальше, всё более полноводная. Она принимала в себя воду тёмных лесных речек, бурунами вздувалась на перекатах и, успокоенная, ходко шла через степи к южному морю. Над ней летали птицы, в неё смотрелись деревья, из неё пили звери. Всё было привычно, как испокон веку заведено. Нетронуто, дико, пустынно.

И лишь в одном месте, где северные леса сменялись светлыми, лиственными, перемежающимися широкими полянами, берег незнакомо оживал. Издревна неподалёку от реки стояла гора - странно высокая для здешних равнинных мест, и неправдоподобно крутая. И главное, склоны этой горы были идеально ровными и сходились под прямыми углами, что можно наблюдать лишь в мире малых предметов, каковы суть кристаллы.

Бессчётные годы белая вершина стояла над рекой, но однажды самую её верхушку словно срезало ножом, и сверху на прибрежные поляны полезли люди. Их селения и сейчас жались к обезглавленной скале, на которую люди старались, но не могли вновь подняться.

Люди принесли с собой хлеб и маленькие корявые деревца полыхающие по весне алым облаком цветов, а осенью усыпанные мягкими жёлтыми плодами. Прежде внизу не росло ни хлебной травы, ни плодоносных туйванов. Люди огородили речные затоны, превратили ручьи в цепочки прудов и поселили там сытых бовэров, ленивых и добродушных. Таких зверей тоже раньше не было, да и не могло быть - исконные обитатели приречья живо расправились бы с этими беспомощными глыбами мяса.