Я смотрел на разорванный кусок бумаги, слушал тяжкий учащенный бой своего сердца и знал, что вырву эту афишу, не дам дальше раздирать на мелкие куски алые паруса, принесу и подарю своей маме кусочек ее юности.

– Так зачем? – настойчиво повторила вопрос хозяйка квартиры.

Я пожал плечами. Тогда я ещё не так хорошо владел лицевыми мускулами, и алчное желание захватить алые паруса явственно отразилось на моём лице.

– Ну если они вам так нужны, – хозяйка пристально посмотрела на меня, (в ее взгляде было и женское понимание и злость и обида), и вызывающе громко закончила фразу, – то я могу их вам продать.

И назвала сумму. Большую. Она мне просто по бабьи мстила за уже выплаченный гонорар, за нервно изнуряющий бракоразводный процесс, за то что ее муж ушел к молоденькой свеженькой «дурочке», а ей осталась мебель, квартира, антикварное серебро и разорванные алые паруса в руках. Я заплатил не торгуясь. Когда уходил, она плакала. Она вытирая сопли некрасиво ревела и черная тушь текла с ресниц, а я уносил разорванную афишу. Не алые паруса, а просто разорванный лист старой пожелтевшей бумаги.

– Вы хотите восстановить и поднять алые паруса? – с радостным почти детским удивлением спросила миленькая девушка в художественной мастерской, куда я принес афишу на реставрацию. Несколько мгновений она пристально на меня смотрела. Тогда я был вполне ничего, высокий, хорошо одетый, хоть и седоватый, но ещё молодой и уверенный в себе мужик.

– А меня Света зовут, – заметно смутившись, представилась она.

Девушка мило покраснев отвела взгляд от моего лица и посмотрела на мои руки державшие разорванную выцветшую бумагу. Обручального кольца у меня на пальце не было. Она покраснела ещё сильнее. Все ясно. Ждёт ответного представления и приглашения на свидание, а потом она вся такая прекрасная в белом, а я весь такой взволнованно счастливый в строгом черном костюме, под руку идем в загс. Затем шумный свадебный пир, а потом я несу ее на руках на усыпанное лепестками роз ложе любви, а дальше под алыми парусами плывет по Волге корабль нашей жизни.

– Сколько стоит ваша работа? – поинтересовался я, жестким и холодным тоном показывая: Девушка, я не разворачиваю паруса, да и нет их у меня. Оставь фантазии. Не нужна ты мне.

– Спросите у нашего директора, – побледнев от обиды, дрожа губами, тихо сказала Света и быстро ушла.

Аккуратно склеенную отлично отреставрированную афишу в раме под стеклом я забрал через два дня. К оборотной стороне рамы была приклеена узкая бумажная лента записки без подписи: «Желаю счастья». Но увидел эту записку не я. Мама развернула мой подарок и ахнула. Потом как в детстве ласково растрепала мне волосы и заплакала. Я думал, что от радости, но ошибся. За вечерним чаем, мама очень сдержанно сказала, что врачи обнаружили у нее неоперабельную злокачественную опухоль, а мне пора жениться. Это я ревел, а не она, а она меня утешала. Потом показала мне записку.

– Почерк женский, – определила она и спросила, – это кто?

– Да наверно девчонка художник реставратор из мастерской, – глухо ответил я.

– Симпатичная?

– Да вроде ничего так, – растерянно ответил я, – А что?

– Возможно это твоя судьба, иди и сделай ей предложение, – посоветовала мама.

– Да я ее не знаю совсем! – слабо возмутился я.

– Всех кого ты узнал, ты познав быстро оставил, а тут сначала женишься, а потом узнаешь, может тебе и повезет, – слабо улыбнулась мама и точно таким же тоном каким иногда говорю и я, властно и сухо заявила:

– Можешь считать, что это моё последнее желание. Я умру, а ты так и останешься, вечно одиноким и неустроенным. Женись.

– Ну а если эта девушка мне откажет? – попытался я бежать от судьбы под алыми парусами.

– Не откажет, – мама понимающе усмехнулась, – поверь мне сынок, если девушка пишет такие записки незнакомому мужчине, то она пишет ему, что он ей нравится, а она готова к семейной жизни. Ей нужен муж и семья, а тебе нужна жена, как видишь всё просто.

– А как же алые паруса?

– Жизнь не кино, сынок, – мама встала из-за стола и теплой ладошкой погладила меня по голове, – я думаю, ты это уже знаешь.

Знаю. И на войне побывал и адвокатом уже поработал. Женщины тоже были и вполне хорошие в том числе. Уже сполна я хлебнул свою долю сладкого, а чаще всего горького отрезвляющего пойла. А жениться? Ладно, рискнем! Со снайперами в огневых дуэлях состязался, на противотанковых минах подрывался, раненый в полевых госпиталях валялся, рискнем, может семейная жизнь не страшнее.

Утром в отлично сшитом парадно выходном костюме с букетом роз в руках я громко, отчетливо чеканил каждое слово:

– Светлана, здравствуйте! Выходите за меня замуж!

В небольшом захламленном помещении реставрационной мастерской кроме нас были и другие люди. Что они делали и как на нас смотрели, не знаю, в моём сознании они отражались как неразличимые тени. Я сильно волновался, но не от любви, а от дурацкого положения, в котором по доброй воле очутился сам, и в которое поставил эту девушку в чистеньком аккуратном рабочем халатике. Если сравнить по ощущениям, то также я волновался при первом прыжке с парашютом: и страшно прыгнуть в бездну и стыдно не прыгнуть. А ещё томило странное предчувствие: если не сейчас, то уже никогда.