Шрифт:
А я, прежде чем пойти следом, сделал еще одну вещь, которую собирался сделать сразу после того, как призвал к себе кинжал.
Согнул безымянный и средний пальцы, вдавил ногти в ладонь и представил, как из них вырастают голубые иглы, как они соприкасаются с мановодами, прокалывают их и начинают вздрагивать в такт толчкам потоков маны в моем организме.
Но ничего не произошло.
Я не почувствовал маны.
Тут же повторил на другой руке – и опять ничего! Значит, мне не показалось. Значит, ощущение, что я чего-то лишился, преследовавшее меня с того самого момента, как я пришел в себя, не было наваждением.
Помимо кинжала я потерял еще и магию…
Глава 2. Призыв
– Прошу в машину.
Доктор распахнул передо мной одну из дверей железного агрегата на четырех маленьких колесах.
Внутри стояли кресла, а значит это что-то вроде кареты, только без лошадей.
«Машина»…
Надо запомнить.
Я сел в неожиданно мягкое кожаное кресло, в стыках швов тут же появились крошечные лужицы натекшей с меня воды – как-никак я был насквозь мокрый.
Может, меня это и не волновало, и не беспокоило, поскольку было сущей мелочью, особенно на фоне всего остального, но самого факта промокания это не отменяло.
Впрочем, дискомфорт длился не очень долго – сев на соседнее кресло, доктор чем-то пощелкал, что-то покрутил, и буквально через несколько секунд я почувствовал, как сиденье под задницей нагревается, а по ногам начинает приятно дуть теплым ветром.
А неплохо.
Сам доктор снял пальто и шляпу, прежде чем сесть на свое место, и остался абсолютно сухим – видимо, они отлично его защищали, в отличие от моей плохонькой одёжки.
Под пальто у доктора скрывалась белая рубашка с длинными рукавами, поверх которой он носил серую жилетку со множеством карманов, и строгие серые брюки с такими стрелками, будто штанинами доктор собирался резать само пространство.
Волосы Громова, доселе спрятанные под шляпой, оказались короткими и седыми, бросались в глаза высокие залысины и глубокие межбровные морщины. Короче говоря, налицо облик такого себе серьезного человека, серьезность которого начинается аж прямо с внешнего вида.
Доктор снова что-то сделал – и наша повозка под мягкое, едва слышное урчание, тронулась с места и покатилась вперед, а я прилип к боковому окну, рассматривая округу.
Хотя что там рассмотришь, при таком-то дожде?
Он лил стеной, да так сильно, что дальше нескольких метров разглядеть что-то было просто невозможно. Несколько минут промучившись, я решил не ломать глаза и прикрыл веки, делая вид, что прикорнул.
На самом же деле я внимательно проверял собственное тело.
Все свои мановоды, все манохраны.
Последовательно прощупывал магический организм, который десятилетиями любовно и внимательно выращивал внутри себя самого… и ничего не находил.
Ни единого следа маны!
Ни единой частички!
Будто это не со мной что-то не так, а во всём мире вообще нет никакой магии. Но это ведь невозможно – я же чувствую свой кинжал, а это тоже магия, только немного… персонализированная, скажем так.
Значит, дело не в магии. Дело во мне.
С одной стороны, это плохо. С другой, хорошо – ведь если бы в этом мире не существовало магии вовсе, это означало бы, что мне не светит вернуть себе способности.
Я закончил с попытками разобраться в себе самом как раз к тому моменту, когда наша поездка завершилась. Машина остановилась, мягко качнув меня в кресле, и я открыл глаза.
Дождь за окном ослабел, и я смог рассмотреть, что мы остановились возле пятиэтажного здания с вычурной входной группой, украшенной четырьмя колоннами.
– Вот и наша больница, – с радушием сказал доктор Громов, глядя на меня. – Вы этого, конечно, не помните, но не далее, как сегодня утром, вас из этой же больницы и вынесли, правда через задние двери. Никто же не будет выносить через парадный вход… э-э…
– …мертвецов, – закончил я за него. – Ладно, доктор, чего уж. Называйте вещи своими именами.
– Будь по-вашему, – с облегчением кивнул тот. – Ну что, идем?
Он открыл дверь и вышел из машины.
Я подсмотрел, как он это сделал, и тоже дёрнул за кривую тонкую ручку, открывая дверь и выбираясь наружу. Дождь снова хлынул на меня, пытаясь выгнать из тела только-только приютившееся в нем тепло, но до козырька больницы было всего десять шагов.
Мы вошли в высокие прозрачные двери, разъехавшиеся перед нами в стороны, и оказались в большом светлом холле.