Нас просто не было (книга вторая)

Аннотация

За ошибки всегда приходится платить. Особенно если ошибалась от души и со всей страстью…

Он не простил, но отпустил меня. И теперь впереди: новый город, новые знакомства, работа. Дочь.

Но однажды мне пришлось вернуться.

Он другой и я другая. Между нами стена, где каждый кирпичик: несказанные слова и ложь – своя и чужая. Хватит ли нам сил простить друг друга?

Глава 1 Громко. Ярко. Удручающе душно. Первые мысли, как только переступила через порог заведения, были отнюдь не радостными. Да и весь мой чертов настрой совершенно не располагал к таким местам. Огромный, расположенный в самом центре города, Дворец Искусств. Красивый недавно построенный гигант. Сегодня именно ему "выпала честь" встречать нашу тусовку. Прохожу сквозь толпу, киваю знакомым, отрешенно улыбаясь и скользя взглядом по сторонам. Благотворительный ежегодный вечер для золотой молодежи, значит, здесь будут все "наши". Здесь будет Максим и Карина, и все остальные. Зубы сводило от одной мысли, что придется с ними пересечься в очередной раз. Как бы мне хотелось покинуть это место, развернуться, сбежать домой, или раствориться, стать невидимкой и сидеть в углу, чтобы никто не обращал внимания. Сейчас покажусь, покручусь перед камерами, чтобы отец не цеплялся и не выдвигал претензий, и уйду. Как я умею: тихо, молча, никого не предупредив. Вернусь домой – единственное место в мире, где мне хочется быть. К единственному человеку, способному успокоить мое сердце. Смотрю на людей, но никого не вижу. Просто тени, безликие образы, везде только он. И внутри кипит от желания быть с ним. Нельзя так любить мужчину, нельзя настолько растворяться в нем, что все вокруг кажется пресным, неинтересным. Запоздало понимаю, что вчера зря просила его пойти со мной. Фактически сама чуть не затащила в логово к демонам. Лучше одной, с неизменной ледяной маской на лице, барахтаться в этой грязи. Прошла мимо стайки журналистов. Им больше делать нечего? В нашем городке нет событий интереснее, чем слет богатеньких Буратин? Да всем плевать на эту благотворительность, сплошная показуха! Дефилирую мимо них, приветливо улыбнувшись в случайную камеру. Наслаждайся папочка, все для того, чтобы порадовать тебя. Все эти никчемные улыбки, наигранный блеск в глазах, весь этот образ довольной жизнью золотой девочки. Чтобы ты, сидя в своем роскошном кабинете, смог довольно повести бровью и снисходительно произнести "ну, хоть какой-то от нее толк". В голове рождается странная мысль. Пора действительно искать работу. Чтобы ни в чем не зависеть от отца. Последнее время и так трачу его деньги все меньше и меньше. Похоже, настало время покончить с этим окончательно. Чтобы самой отвечать за свою жизнь, чтобы не было пресловутых рычагов воздействия, чтобы в следующий раз не идти на такие вот мероприятия только потому, что господин Антин так захотел, а я не смею его ослушаться. Пора взрослеть и брать свою жизнь в свои собственные руки. Подхожу к барной стойке, присаживаюсь на высокий стул. Размышляю о том, как бы провести этот вечер, не пересекаясь с некоторыми персонажами, и практически задыхаюсь, уловив знакомый аромат дорогих духов. Не вижу, скорее чувствую как на соседний стул опускается Абаева. Волосы на загривке встают дыбом, внутри сжимается тугая пружина. Разворачиваюсь к ней, вопросительно изогнув бровь. Каринка сидит, развернувшись ко мне вполоборота, одной рукой облокотившись на стойку и нервно барабаня ухоженными ноготками по затертой поверхности. Гипнотизируем друг друга взглядами не меньше минуты, после чего она произносит: – Тебе когда-нибудь говорили, что ты сука? В ответ неопределенно повела плечами. Говорили не раз, и не два. И спорить с этим не собираюсь. – Ты испортила мой День Рождения, – не унимается Абаева. – Мне упасть на колени и в слезах вымаливать прощение? – равнодушно спрашиваю у нее, не отводя прямого холодного взгляда. – На хр*н мне твои мольбы сдались! – шипит она. – Не хочешь – как хочешь. А то я уже почти было собралась падать ниц. – Сука, – дорогая подруга констатирует факт, потом недовольно поджимает губы и смотрит куда-то в сторону. Проследив за ее взглядом, наткнулась на проходящего мимо Градова. Он приветственно махнул ей рукой, а меня попросту проигнорировал, не удостоив даже кивка. Иди, иди, с глаз долой! Не особо и расстроилась! И он ухолит, скрывается в толпе. Переведя дух, облегченно выдыхаю, только тут заметив, что сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Пусть он меня игнорирует, пусть лелеет свою обиду. Что угодно, лишь бы не приставал ко мне, не подходил, не говорил. Еще бы Абаева от меня отстала, было бы вообще здорово. К сожалению Карина не собиралась отступать. – Нам надо поговорить. – Мы уже говорим. На миг замолкает, прожигая меня темным взглядом, потом все-таки продолжает, хотя ясно вижу, что с трудом удерживается, чтобы не послать меня подальше. – Я так понимаю, нашей дружбе пришел конец? Просто капитан очевидность! Хмыкаю себе под нос, еле сдержав едкое замечание. Дружба? Сейчас как никогда остро понимаю, что никогда не было между нами никакой дружбы. Правильно Зорин подметил. Мы как люди, которых насильно свели вместе, посадили в одной комнате и дали одинаковые игрушки. В силу социального положения крутились в одной компании. Вот и все. Никакого единения душ, поддержки, вечерних разговоров за кружечкой чая. Ничего. Только фальшивые улыбки, нездоровое соперничество, наигранная радость при встречах. Все. – По-видимому, да, – отвечаю равнодушно. И это равнодушие абсолютно искреннее. Мне плевать на Абаеву, плевать на нашу ускользающую, разрушающуюся на глазах псевдо-дружбу. Так даже лучше. Можно снять фальшивую доброжелательную маску, перестать восторженно пищать при случайной встрече, будто еще чуть-чуть и напустишь тепленькую лужицу, как маленький щенок. Карина кивнула, принимая мой ответ. Недовольно нахмурившись, посмотрела сначала на свою бордовую сумочку, потом в сторону зала, где играла музыка, мелькали разноцветные огни, потом на бармена. Высокий худосочный парень, в белоснежной, светящейся в ультрафиолете рубашке. Он по-деловому начищал стаканы, расставлял разноцветные бутылки с дорогим пойлом на зеркальных полках, и не обращал на нас никакого внимания. Бармены привыкли к тому, что под самым носом у них разворачиваются то драмы, то комедии, то доверительные разговоры. Интересно сколько в его голове чужих секретов и историй? – Ты хотела только уточнить по поводу нашей дружбы, или есть что-то еще? – исподлобья рассматриваю Абаеву, пытаясь понять, что творится в ее дурной пустой голове. – Я хочу предложить тебе мировую. – ??? – в моем взгляде немое удивление. – Мы все равно будем с тобой пересекаться, хочется нам этого или нет. У нас один круг общения. Рано или поздно столкнемся на каком-нибудь вечере, сцепимся из-за какой-то ерунды и опозоримся перед народом, выставив себя сварливым базарным бабьем. В идеале, конечно вообще не контактировать, потому что меня тошнит в твоем присутствии, но это вряд ли получится. Так вот, предлагаю заключить перемирие. Дружбу на хрен. Нам больше не о чем говорить. А вот сдержанный мир – самое то. – С чего это вдруг такие дипломатические потуги? – спрашиваю напрямую, не понимая, какую игру затеяла Карина. – Ты больно кусаешься, – нехотя призналась она, – вытаскиваешь на поверхность такое д*рьмо, что не отмыться. Да, есть такое. Когда пробуждается мой персональный демон, его не остановить. Сжигает все на своем пути, ломает, уродует. Каринка это прекрасно знает. – Если я такая кусачая, то зачем мне заключать с кем-то перемирие? – усмехаясь, спрашиваю у нее, – может, мне проще продолжать кусаться? Чтобы не лезли? Абаева на миг замолкает, а потом улыбается, демонстрируя отбеленные ровные зубы. Наклоняется ко мне и доверительно произносит: – Я могу укусить в ответ. Внутри будто рвется натянутая до предела струна. Она мне угрожает, прикрываясь улыбкой, но в глазах такой холод, что нет никаких сомнений. Абаева готова выйти на тропу войны. В такие моменты в мозгу что-то срабатывает, не давая отступить, пойти на попятный. Голову поднимает внутренний зверь, но я его сдерживаю. Из последних сил. Черт, если бы не Артем, если бы не то, что я наговорила и натворила, если бы не мой страх потерять его, я бы прямо сейчас выпотрошила эту гадину, стерла бы с лица ухмылку. Она бы надолго запомнила это вечер. Если бы… Широко улыбаюсь в ответ. Так же как и она. В глазах ледяное обещание уничтожить. Подруги, мать твою! – Хорошо, пусть будет мир, – бросаю небрежно и отворачиваюсь от нее, всем своим видом показывая, что разговор мне наскучил. – Что, вот так просто? – подленько усмехаясь, продолжает она, даже не думая уходить. – Зачем усложнять? – Может ты испугалась? – хмыкает она. – А может, просто переросла эту куриную возню? – ставлю ее на место, одаривая снисходительной улыбкой. – Я смотрю, ты растешь прямо не по дням, а по часам, – недовольно отвечает Абаева, и делает знак бармену, чтоб налил, – раз уж мы с тобой заключаем мир, то предлагаю скрепить его тостом. На мгновение отворачиваюсь, привлеченная ярким всполохом сзади. Ничего особенного, просто луч проектора попал на стеклянный шар под потолком, озарив весь зал россыпью разноцветных огней. Обернувшись обратно, вижу Карину с двумя бокалами. Смотрю на тот, который она протягивает мне, и внутри в груди змеи шевелятся. «Не бери, – шепчет интуиция, – Эта дрянь способна на что угодно. И мир этот поганый выеденного яйца не стоит. Она не простит того унижения на дне рождения». – Шампанское, – с улыбкой произносит она, по-прежнему протягивая бокал мне. Отрицательно качаю головой и прошу у бармена сделать коктейль: – Нет настроения для шампанского, – поясняю, равнодушно наблюдая за тем, как она с трудом удерживает на губах легкую улыбку. Недовольно ставит мой фужер на стойку. Громко звякнув стеклом. Я смотрю на ленивые пузырьки, поднимающиеся со дна, и меня охватывает какая-то тревога, еще не до конца понятная, но уже вполне ощутимая. Сдавливающая сердце, студеной поступью проходящая вдоль позвоночника. Надо идти домой. Бармен ставит передо мной Пина Коладу. Киваю ему в знак благодарности, принимаю бокал и поворачиваюсь к Абаевой: – Ну, что за перемирие? – За перемирие, – кивает она, и мы звонко чокаемся бокалами. Пьем молча. Карина чуть ли не в два глотка опрокидывает в себя содержимое своего бокала, морщась от пузырьков, бьющих в нос, а я неторопливо потягиваю коктейль через трубочку, наблюдая за тем как уже бывшая подруга снова делает заказ. Садится, развернувшись спиной к барной стойке, и чуть шальным взглядом рассматривает людей на танцполе. – Знаешь. Я бы рада с тобой еще посидеть, помолчать, подумать о личностном росте, – усмехается она, – но извини, скучно. Угу, зато с тобой, бл*дь, очень весело! Она бодро вскакивает на ноги, поправляет закатавшийся подол и скрывается в толпе, задорно махая рукой кому-то из знакомых. Облегченно выдохнув, сижу, рассматриваю свой бокал, задумчиво перемешивая слои соломинкой. Как же хреново! Сил нет! Надо что-то делать, и я имею в виду не этот вечер, а всю свою жизнь, пропитанную горечью, ложью и сожалением. Может все-таки стоит набраться смелости и поговорить с Зориным? Упасть на колени и молить о прощении? Я уже была готова даже на это. Что угодно, лишь бы избавиться от шипов в груди. Не думала, что так сложно что-то скрывать, когда душит чувство вины, когда сожаления о содеянном разъедают изнутри. Я оказывается не настолько сильная, чтобы молча все проглотить, запрятать в темных закутках своей души и идти дальше. Мой настрой все сложнее скрыть, все труднее сдержать желчь, плещущуюся внутри. Артем не дурак, прекрасно чувствует, что со мной что-то не так. Он пока еще не понял, что меня просто ломает, и стоит только прикрыть глаза, набрасываются мучительные воспоминания. Но поймет. Обязательно поймет. Надо что-то с этим делать. Я так долго не выдержу, сорвусь, и тогда все разлетится на осколки. Я люблю Артема и не могу без него жить, но на такой лжи у нас не получится построить что-то большее. Я буду думать об этом изо дня в день, а Зорин будет беситься, чувствуя, что от него что-то скрывают. Рано или поздно это нас сломает. Решено. Я поговорю с Темкой сегодня, после этого гр*баного вечера! И пусть Градов останется моей мерзкой тайной, во всем остальном покаюсь. Смотрю на часы. Минуло пятьдесят минут с того момента, как моя нога переступила через порог этого заведения. Еще немного, еще чуть-чуть и ухожу. Меня все видели, я со всеми поздоровалась, пожертвование на великие благотворительные цели сделала. Я молодец, я умница, я гений. И я не обещала отцу, что проведу здесь весь вечер. Сыграла свою роль, отметилась, хватит. Даю себе установку пробыть тут еще полчаса. Всего тридцать минут. Черт, как же шумно. В висках гудит. Решение принято, сегодня поговорю с Зориным, от этого страшно, хочется прикрыться пустой болтовней с кем-то незначительным, просто чтобы проверить, что я еще жива, что не рассыпалась на осколки. Поднявшись со своего места, иду прочь, намереваясь перебраться в другой зал, где потише. С кем-нибудь пообщаться. С кем-нибудь не из «своих», просто равнодушная беседа ни о чем, что бы заполнить пустоту в груди, не дать себе еще глубже погрязнуть в самокопании. Чтобы отвлечься. Выхожу из зала, где гремит музыка, и оказываюсь в просторном фойе, залитом ярким светом. На стенах зеркала, еще больше раздвигающие пространство. Потолки высокие, и от этого кажется, что в торжественном помещении больше воздуха. Становится легче дышать. Взгляд упорно тянется в сторону широкой лестницы. Может ну его, эти полчаса? Спуститься вниз, забрать одежду из гардероба и уйти. Мысль кажется настолько привлекательной, что ноги сами делают шаги в сторону выхода. К черту все! На губах зарождается улыбка, когда осознаю, что меня никто не может здесь удержать. Я сама себе воздвигла рамки, сама могу их и сломать. И тут, как по заказу, по лестнице, с первого этажа поднимается Градов. С*ка! Да, что за невезение! Заметив меня, останавливается на последней ступени. На лице видимость спокойствия, но в глазах клубится темнота. Заправив руки в карманы брюк, мрачно смотрит на меня, будто преграждая путь к отступлению. Чувствую, что ни за что на свете не заставлю себя подойти к нему ближе. В прошлый раз Максу удалось меня выбить из колеи, испугать. Больше не хочу. По привычке задираю нос к верху, и, смерив его равнодушным взглядом, направляюсь прочь от лестницы, будто это и не я минуту назад мечтала сбежать. Чувствую, между лопаток будто раскаленные угли прижимают. Это он смотрит вслед. Господи, ну почему я не смогла с самого начала разрулить эту ситуацию с Градовым? Что помешало сразу отправить его в отставку, а потом уж ловить Зорина??? Да, была бы обида, скандал, но, по крайней мере, все по-честному, без вражды. Тем более пламенной любви между нами никогда и не было. Не мы первые, не мы последние расстались в этом мире. Справился бы. Побесился, попсиховал и все. Пошел бы дальше, как всегда с небрежной вальяжной улыбочкой на губах. А теперь он один из тех, кто мечтает о моей медленной и мучительной смерти. Тщательно пряча раздражение, захожу в малый зал. Здесь тоже много людей, но все спокойно стоят кучками, общаются. Здороваюсь то с одним, то с другим. Тут обмолвилась парой фраз, там участливо покивала. Будто в теме, будто не все равно. Красивая картинка снаружи и черное отчаяние внутри. Ощущаю себя настолько одинокой, что словами не передать. Я здесь лишняя. Весь мой мир заключен в Зорине. Только в нем. Я не глядя, отказалась от всего, от своей прошлой жизни, окунувшись в наши отношения. И я могу потерять его в любой момент. Могу потерять все. Становится душно, рот наполняется горечью. Отступаю в сторону, чтобы было видно парадную лестницу. Прислонившись к перилам Градов по-прежнему стоит там, разговаривает с кем-то по телефону. Раздраженно жестикулирует, эмоционально высказывая собеседнику. Черт! Будто специально там стоит, пасет меня, чтобы не сбежала! Нервно усмехаюсь. Бред. Паранойя! Сзади раздается вежливое "извините". Развернувшись, хмуро смотрю на молоденькую репортершу, улыбающуюся в тридцать два зуба. – Вести Плюс, – протягивает свою пресс-карту, – уделите мне пару минут? Чуть смущенно киваю. Нет настроения говорить на камеру, но папане это должно понравится. Он будет доволен. И я, в очередной раз надев сияющую маску, напустив на себя доброжелательный вид, старательно улыбаюсь, увлеченно отвечаю на вопросы. Причем ответы в моей голове не совпадают с теми, что произношу вслух. – Как вам сегодняшний вечер? – Отличный вечер. Спасибо огромное организаторам за проделанную работу. «Адская хр*нь». – Как вы относитесь к благотворительности? – Для меня участие в благотворительных мероприятиях всегда многое значит. Приятно осознавать, что делаешь что-то важное, полезное для общества. «Да, бред все это! И мне плевать, как и всем собравшимся здесь! Показуха. Хотите благотворительности – занимайтесь адресной помощью. Переводите деньги на персональные счета тем, кто действительно нуждается!» Может, я и ошибаюсь, но это мое мнение. Правда оно так и остается сугубо моим, не прозвучав вслух. Еще вопросы и такие же лживые ответы. Отвратительно. Все это отвратительно. – Ну и напоследок личный вопрос. Что для вас главное в этой жизни? – Главное? – на секунду задумываюсь, вспоминая зеленые глаза, – главное это семья. Она ждет продолжения, но у меня слова застревают в горле. Теряю мысль из-за шума в голове. – На этом все, извините, меня ждут, – прерываю это нелепое интервью, с милой улыбкой, еле удержавшись от того, чтобы не начать растирать виски. Репортерша не замечает, растерянности в моем взгляде, просто кивает, произнося дежурное «спасибо, за сотрудничество», и переключается на следующего "благотворителя". Медленно выдыхаю, чувствуя ком в горле и внезапную жажду. Надо попить. Окинув взглядом помещение, не вижу ни одного официанта. Конечно, мы же не пузатые толстосумы, среди которых непременно сновали бы стаи, желающих угодить. Статус не тот, малы еще, не доросли. Снова выхожу в фойе, пытаясь отдышаться. Нервно обливаю пересохшие губы, обнаружив на прежнем месте Градова. Разрываюсь между желанием гордо пройти мимо, и страхом, что начнется новый виток разборок. К черту Макса. Не сможет он тут стоять вечно, сейчас кто-нибудь утянет в сторону для беседы, тогда и уйду. Направляюсь туда, где играет музыка. Здесь весело, шумно. Все танцуют, но мне не до них. Здороваюсь с нескончаемой вереницей знакомых, а сама не могу оторвать взгляда от барной стойки. Кое-как отвязываюсь от особо приставучих особей, желающих поболтать и, наконец, тяжело опускаюсь на стул. Жестом подзываю бармена и прошу воды. Он улыбается, кивает, и через несколько секунд передо мной запотевший стакан с холодной водой, от которой сводит зубы и заходится горло. Жадно пью, до дна. Становится немного легче. Совсем чуть-чуть. Жажда отступает, но виски словно сдавливает огромная безжалостная рука. Все, хватит. Ухожу. Разворачиваюсь, скользя по гладкой поверхности стула, и испуганно вздрагиваю, уронив на пол клатч. Рядом со мной Максим. Усмехнувшись, наклоняется, поднимает сумку, и задумчиво крутит в руках. Только его не хватало! Все-таки не удержался, подошел. Эх, надо было раньше уходить, продефилировать мимо него, пока болтал с кем-то по телефону на лестнице и все. Уйти не оборачиваясь. – Спасибо, – протягиваю руку, сжимая непослушные пальцы на черной лакированной коже. – Да не за что, – смотрит в глаза, но не отпускает свою находку. Тяну на себя, результата ноль. – Макс, если тебе нравится моя сумочка, то мог бы сказать раньше – с удовольствием дала бы поносить, – не могу сдержать ядовитую реплику. Настроения и так нет, да еще и голова раскалывается. Раздражает все: и Макс, и этот зал, и музыка, и цветные огни, постепенно сливающиеся в одно сплошное марево. Он недобро улыбается: – Как всегда сплошные колючки. – Удивлен? – Ни капли. – Тогда не смею задерживать, – поднимаюсь, отмечая неприятную тяжесть в желудке, и пытаюсь его обойти. Не выходит. Градов делает шаг в мою сторону, преграждая путь. – Уже уходишь? – спрашивает, пристально всматриваясь в глаза. – Да. – Зря, самое веселье скоро начнется, – хмыкает он, небрежно поглядывая на свои дорогущие золотые часы. – Без меня, – пренебрежительно фыркнув, снова пытаюсь его обойти. – Нет, Крис. Без тебя никак, – бесцеремонно хватает чуть повыше локтя, удерживая рядом с собой. Остановившись, медленно разворачиваюсь, опускаю ледяной взгляд, на его пальцы, спившиеся в кожу, а потом, подняв бровь, смотрю в глаза. – Ох, ты, блин, прямо кобра, – усмехается он, и показательно отводит руку в сторону, – все отпускаю. – Максим, я никак не пойму, чего ты добиваешься? – подхожу к нему вплотную, наблюдая за тем, как он с каждым мигом становится все мрачнее, – ты же не идиот. Понимаешь, что все. Конец. Чтобы нас не связывало раньше – оно осталось в прошлом. Я извинилась, хоть мои извинения тебе на хр*н не сдались. Больше ничего предложить не могу. Клясться в вечной дружбе и обещать общаться семьями тоже не буду. В тебе сейчас самолюбие, оскорбленное играет, не более того. Поэтому будь добр, держи его в узде, не усложняй жизнь ни себе, ни мне. – Да-а-а-а? – протянул он, – серьезно думаешь, что дело в ср*ном самолюбии? – Ну, может еще в самомнении. Все Макс, заканчиваем этот спектакль и расходимся. Он снова не дает мне уйти, не вызывая ничего кроме жуткого раздражения. Музыка эта, будь она неладна, то звучит словно сквозь слой поролона, то нарастает, терзая мои барабанные перепонки. – Черт, – не выдерживаю, морщусь, плотно прижимая руки к ушам, – зачем так врубать?! Парень напряженно смотрит на меня, явно не собираясь пропускать. От шума, и жуткой какофонии звуков начинает звенеть в голове. Желание уйти, становится просто невыносимым, поэтому, примирительно вздохнув, устало произношу: – Градов, скажи, что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое? Он с минуту рассматривает меня, а потом тихо просит: – Потанцуй со мной. – Нет, – отрицательно покачала головой. Я не хочу танцевать, мне нехорошо. – Просто один танец, и я обещаю, что отстану от тебя. Напоследок. Как по заказу грохот клубной музыки сменяется плавным мотивом. Градов усмехается и протягивает мне руку. – Давай, Крис. Помнишь, наш с тобой первый вечер тоже с танца начался. Давай и закончим на той же ноте. Надо же, помнит наш первый вечер! Я вот ни хрена не помню. Ни первый вечер, ни второй, ни то, что было с утра. Странное ощущение, будто мое тело живет отдельно от меня. Мысли путаются, и я с трудом понимаю, что творится вокруг. Сама не знаю, почему рассеянно вкладываю свою прохладную, влажную ладонь ему в руку. Не хочу танцевать, но плетусь следом за ним на танцпол. Музыка медленная, красивая. Кладу руки ему на плечи, а сама растерянно вожу взглядом по сторонам, потому что все кажется нереальным, надутым, выпуклым, будто смотрю на мир сквозь стенку круглого аквариума. Что за бред? Пол словно живой, покачивается, вращается, и я против воли цепляюсь за пиджак Макса, потому что меня раскачивает из стороны в сторону. Градов снова смотрит на часы. – Ждешь кого-то? – спрашиваю, а сама считаю удары своего сердца, которое кажется, пульсирует не в грудной клетке, а в горле, в глазах, на кончиках пальцев. Мотаю головой, пытаясь отогнать наваждение. – Жду, – соглашается Макс. – Кого? – не то чтобы мне было интересно, просто дежурная фраза. Градов склоняется к моему уху, и тихо произносит: – Конца света. – И когда он планируется? – ирония не удалась, голос становится каким-то вялым, тусклым. – Судя по всему, минут через десять окончательно накроет. – Даже так? Здорово. Может, мне занять место поудобнее? В первом ряду? Максим улыбается, тихо смеется, прижимая к себе чуть сильнее, и доверительно сообщает: – Крис, детка, ты и так в самом эпицентре. Мне не нравится выражение его глаз, смысл сказанного ускользает, рассыпаясь на крошечные частички. Надо идти домой. Глава 2 Мне душно. Теплое дыхание на шее. Щекотно, легкие волоски скользят по коже. Выныриваю на поверхность из пучины сна. Все вокруг в дымке, расплывчато, размыто, смазано. Мысли как каша, лениво шевелиться в голове. Я пьяна. Боже, как сильно я пьяна! Где-то отдаленно на заднем фоне гудит музыка, некрасивым низкочастотным гулом, от которого начинает раскалываться голова. Я хочу уйти, мне надо на свежий воздух. Тело не слушается, с трудом сжимаю пальцы, чувствуя что-то мягкое. Что это? Это… это… чьи-то волосы. Да, точно, короткие густые. Пелена чуть отступает, и я могу почувствовать свое тело. Сижу, по-видимому, на диване или в кресле, мягкое сиденье, мягкая спинка. Рядом со мной кто-то есть. Обнимаю этого кого-то, зарывшись рукой в волосы. На моем бедре чужая рука. Мне бы открыть глаза, хоть немного. Клонит в сон так, что нет сил даже моргнуть. Сознание ускользает, но силой воли удерживаю его, и чуть разлепляю дрожащие ресницы. Вижу перед собой размытый образ. Щурюсь, жмурюсь, пытаясь прояснить картинку. Глаза снова закрываются, все вокруг словно укутано мягкой ватой. Выпадаю из реальности на мгновение, или на час, не знаю. Когда опять получается разлепить глаза, картинка кружится передо мной, постепенно замирая, фокусируясь, обретая четкость. Градов. Рядом со мной Градов. Моя рука в его волосах, сплю, уткнувшись носом ему в плечо. Смотрю на него, ничего не понимая, в груди сосущая пустота. Какого хр*на происходит? Максим, усмехаясь, скользит взглядом по моему лицу, и это заставляет бежать кровь быстрее по венам. Она пульсирует, шумит в ушах, разнося по телу ростки паники. – Макс, какого … Что ты делаешь? – хриплый, будто чужой голос приглушенно звучит в голове, и не сразу понимаю, что это я сама говорю. – Я??? – он удивленно разводит руками, – Крис, ты совсем, да? Белую горячку словила? Пытаюсь отстраниться от него, но Градов рывком притягивает ближе, и сопротивляться нет сил. – Не тронь меня, – шиплю, пытаюсь откинуть его руку, удерживающую за талию. Бесполезно. Все движения вялые, замедленные. – Ничего, что ты сама меня сюда притащила? Я? Черт, я не помню. Я ничего не помню. В голове каша, яркие обрывки. Карина. Интервью. Танец с Градовым. Провал. – Ты выпила, наверное, ведро коктейлей, начала виснуть на мне когда танцевали, а потом потащила сюда. Мы шли по длинному коридору, обжимаясь, как сопливые школьники, разбили огромную напольную вазу, пока не оказались здесь, комната за темной, коричневой дверью с надписью только для персонала. Ты лезла с поцелуями, вырвала половину пуговиц, – кивает на себя. Опустив мутный взгляд, смотрю на распахнутую на груди рубашку, – а потом стала отрубаться. И вот я сижу с тобой тут, как дурак, потому что не могу оставить. Я не могла этого делать! У меня есть Артем, мне не нужен Градов. Перед глазами снова ночная трасса и мы с ним в белом ягуаре на обочине. Тогда мой мозг отключился, а сейчас… Нет, не может быть! Не. Может. Этого. Быть. Я конечно дура, но не настолько же! На хр*на я так напилась??? Сознание опять ускользает, проваливаюсь в темную яму, наполненную шумом прибоя. Меня качает на волнах сначала размеренно, плавно, а потом начинается шторм, безжалостно швыряющий из стороны в сторону. Прихожу в себя. Вокруг ничего не изменилось. Все та же комната, тот же диван, рядом все тот же Макс, привалившийся к спинке и рассматривающий меня, как нечто интересное. – Крис, ты помнишь, как мы здесь оказались? – интересуется как бы невзначай, лениво поигрывая брелком от ключей. Ничего я не помню! Танец. Я с ним танцевала! Потом… Не помню. …Длинный коридор, постоянно меняющий свой облик, будто смешиваются кадры из разных фильмов. Дверь. Точно, вижу дверь. Темную. Деревянная или металлическая, не понятно. На ней какая-то табличка. Отрицательно киваю головой. – Мне надо домой, – пытаюсь встать, но ноги не держат. Я пьяна, как сапожник. Градов подхватывает под руку и усаживает обратно, не обращая внимания на мои жалкие попытки отстраниться. Голова кружится, чувствую, что снова проваливаюсь. Макс крепко сжимает плечи и чуть встряхивает: – Кристина, как ты сюда попала? – Не знаю, – простонала, прикрывая глаза. – Что ты помнишь? – снова встряхивает. – Ничего, – голос превращается в шепот. – Крис! Что ты помнишь? – опять трясет, не давая заснуть. – Ничего… – как же хочется забыться, поддаться слабости, заснуть, – Коридор помню, длинный, вазу. – Вазу? – уточняет он. – Да. – Что с вазой? – Разбилась, – мычу, практически провалившись во тьму. – Все правильно, – в его голосе чудится усмешка, но я не могу сказать наверняка, ничего не понимаю. Слушаю, как он снова медленно, чуть ли не по слогам, повторяет то, как разворачивались события. Не верю ему, не могла этого быть. Макс склоняется совсем близко, шепчет мне на ухо. Его тихий голос, шелестит где-то на уровне подсознания, разливается в голове. Не понимаю ни слова. Монотонная речь убаюкивает, сталкивает в сон. Тону в сюрреализме. …Зал, наполненный огнями. Почему-то вижу каждую линию, каждую грань, будто их обводил неумелый художник, дрожащей рукой. …Сижу у стойки, пью коктейль. …Танцую с Зориным, обвив руками его шею. Хорошо, но не покидает чувство неправильности. Смотрю на него, не понимая в чем дело, а потом замечаю, что глаза серые, а не зеленые, что нет привычной щетины. Он ниже, чем обычно, и не такой здоровый. Вглядываюсь в родное лицо, и словно в фантастическом фильме, вижу, как оно меняется, рассыпается на мелкие кубики, которые вращаются, изменяя картинку. Это Макс. Макс??? Не может этого быть. Меня подбрасывает, разворачивает. … Сижу у стойки, пью коктейль. Провал. …Опять длинный коридор. Светлый, устланный длинной красной дорожкой, как в дорогом отеле. Белоснежные стены с лаконичными графическими картинами. Изображение будто передергивает, словно помехи восприятия. Нет стены на самом деле темные, да и весь коридор темный. Вазы, через каждые три метра, высокие до пояса, пустые. Одна из них разбивается, когда мы ее задеваем. Мы? С кем я? Поднимаю глаза на своего спутника. Градов. Отталкиваю его, что есть сил, он злится, не отпускает. Вырываюсь, как могу, кусаю его за руку, изо всех сил сжимая челюсти. Картина снова дрожит, трясется, покрывается серым налетом, начинает бешено вращаться, а потом замирает, будто кто-то нажал на паузу. Я опять за стойкой бара. Улыбчивый бармен готовит Пина Коладу и подвигает ее ко мне. У него добрая улыбка. Он милый. Серая пелена. Да, я с Максом. Только иду добровольно. Вернее не иду. Мы не можем оторваться друг от друга, целуемся как сумасшедшие. Разбиваем вазу, смеемся. Воровато оглядываясь по сторонам, тащу его за собой, пока не вижу темную дверь с надписью "для сотрудников". То, что надо. Дергаю за ручку. Открыто. Вваливаемся внутрь. Льну к Градову, торопливо расстегиваю рубашку на груди. Он покрывает мое лицо быстрыми беспорядочными поцелуями. В голове щелкает. Что-то неправильно, что-то не сходится. Этого не может быть. – За перемирие, – раздается сладкий голос Абаевой. Я ее не вижу, лишь чувствую, как накрашенные липкие губы касаются щеки, и будто со стороны смотрю на оставшийся на коже красный след. …Бармен, улыбаясь, ставит передо мной коктейль. Поднимаю на него глаза, и вижу, что это Градов. В форме бармена, жонглирует бутылками, насмешливо глядя в мою сторону. Выныриваю из сна, испуганно понимая, что не могу пошевелиться, в голове вертолет. Господи, ну как я могла так напороться?! Опять в поле зрения Максим. Снисходительно смотрит на меня: – Ну что, запойная, как с памятью? В голове каша из образов. – Вспомнила? – давит на меня, и я чувствую, в его взгляде еле скрываемое нетерпение. Как же хочется, уйти, сбежать, но не могу. Нет сил, тело не слушается. – Помнишь, как попала в эту комнату? – садится ближе ко мне, пальцами крепко обхватывает подбородок, вынуждая глядеть в глаза. Вялым жестом пытаюсь отстраниться. Бесполезно. Рука безвольно поднимается, и падает на коленку. – Помнишь? – Да, – из груди вырывается стон. Кишмиш из отдельных картинок становится чуть более упорядоченным. Танец, коридор, поцелую, ваза, дверь с табличкой, комната, расстегнутая рубашка. Все серое, размытое, подрагивающее. Помехи. Рябь. Память сопротивляется, пытается избавиться от неприятных образов. Но я это помню. Проклятье, мы ведь не переспали??? Нет?! Я вообще одета??? Прислушиваюсь к своему телу. Одета! На миг затапливает облегчение, все на месте, но, черт подери, меня сейчас стошнит. От отвращения к самой себе. Опять на те же грабли. На хр*на??? Что в моей пьяной голове толкает меня в сторону Макса? Он внимательно наблюдает за мной, видит ужас, панику, отражающуюся на моем лице, и улыбается довольной, ленивой улыбкой: – Вспомнила, – уже не спрашивает, а утверждает, – умница, девочка. Склоняется к моему лицу, по-прежнему удерживая в одном положении, шепчет, практически в губы: – Сама привела меня сюда, сама целовала, даже не вспоминая о своем драгоценном муже, – пресек очередную попытку вырваться, – И если бы не отрубилась из-за того, что слишком много выпила, то, сама бы залезла мне в штаны. Молодец, Крис. Как всегда на высоте. Вот за что тебя люблю, так это за то, что с тобой не соскучишься. Что не встреча, то фейерверк. Может, продолжим то, на чем остановились? Я не против. А ты? А меня тошнит от его прикосновений. Губы сами по себе складываются в брезгливую гримасу, и Градов это замечает. Его глаза сердито блеснули, прежде чем он убрал руку с моего лица. – Что? Недостаточно хорош для тебя? – интересуется отрывисто, зло. – Макс, хватит, – пытаюсь поднять руки к голове, потереть виски. Получается с трудом. Морщусь, когда ледяные словно чужие пальцы прикасаются к коже. Меня раздирают противоречивые желания: задушить саму себя за то, что опять творю ужасную хр*нь и снова заснуть. Провалиться в густой, темный сон, чтобы после пробуждения не осталось ничего. Чтобы все это оказалось жутким ночным кошмаром. Звучит сигнал входящего сообщения, Градов не глядя, протянув руку, берет свой телефон со стола, стоящего у дивана, и некоторое время торопливо переписывается с кем-то, казалось, совсем забыв обо мне. Цепляюсь за остатки сознания. На плаву удерживает только одна мысль. Мне надо покинуть это чертово место. Надо вызвать такси. Надо ехать отсыпаться. Кое-как выпрямляю спину, цепляюсь обеими руками в ручку дивана, и, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. В голове вьюга. Холодная, мрачная, метет, крутит. Глаза сами закрываются, и мысли то и дело прерываются, растворяясь в безликом болоте. Чувство, будто я муха, севшая на липкую ленту. Нестерпимо тянет вниз, все тело наливается свинцовой тяжестью. – И куда это мы собрались? – закончив с перепиской, Градов резво вскочил на ноги, и, подойдя близко, с деланной заботой заглянул в лицо. Отмахиваюсь от него: – Мне надо домой, – каждое слово через силу. Язык ватный. Мозг ватный. Я вся, словно набита гр*баной ватой. – Домой? – участливо спросил он, – а что это мы так быстро сбегаем? А? Может, утюг забыла выключить? Или кота покормить? Крис? Как же продолжение вечера? Смотри как весело. Я не видела ничего веселого. Я вообще почти ничего не видела, сквозь настойчиво слипающиеся веки. Отворачиваюсь от него, делая неуверенный шаг к двери. Главное не упасть, дойти туда, где звучит музыка, где люди. Кто-нибудь да поможет. – Ну что ж так спешить? – чувствую, как Макса обвивает талию, тянет обратно. У меня нет сил освободиться. Прижимает спиной к своей груди, сцепив руки в замок на животе, кладет подбородок мне на плечо. Чувствую теплое дыхание на щеке. Дергаюсь, пытаясь отстраниться. Безуспешно, – эх, Кристина, Кристина. В его голосе, который сейчас просто вызывает содрогание, явно слышатся нотки сожаления, смешанные со злорадством: – Ведь могло все быть иначе. Если бы ты не была такой сукой. – Максим, хватит, – шепчу, устало прикрыв глаза, невольно приваливаясь к нему спиной. Не спать! – отпусти, я пойду. – Зачем? – спрашивает, прижимаясь ко мне щекой. Запускает руку в волосы, и вытаскивает заколку. Густые пряди рассыпаются по плечам, – у тебя такие красивые волосы. Мне всегда нравилось прикасаться к ним, наматывать вот так на руку. Накручивает прядь на кулак, и у меня немеют ноги, от ужаса происходящего. Что если он решит пойти дальше? Я даже оттолкнуть его не могу! – Макс! Уймись, – цепляюсь за его руку, не давая еще туже намотать волосы. Он останавливается, отпускает. Но не потому, что одумался. Нет. Он просто играет, упиваясь моей растерянностью и бессилием. – Знаешь, что мне еще нравилось? Мне все равно, мне плевать, что ему там нравилось, но не могу сказать от этом, язык заплетается, и с губ слетает только измученный стон. – Мне нравилось раздевать тебя. Нравилась твоя гладкая кожа. Внутри все сжимается. Я будто скукоживаюсь, пытаюсь отодвинуться от него. Макс лишь недобро усмехается, ведет кончиками пальцев по руке. Снизу вверх от запястья и выше. По коже мурашки, не имеющие ничего общего с возбуждением. Отвращение. Страх. Горечь. Я сама во всем виновата. Опять. Спровоцировала его на такое поведение. Ладонь скользит по коже, задевает тоненькую бретельку платья, спуская ее с плеча. Потом медленно перемещается к боковой молнии и тянет ее вниз. Чувствую, наглое прикосновение к животу, от чего передергивает, бросает в жар. – Макс, отвали! – шиплю, как змея. Шипеть проще чем говорить. Пытаюсь остановить его руку. – Что так? Передумала? – шепчет на ухо, прикусывая мочку. – Убери от меня руки, – трясет от проснувшейся ярости, отвращения,– и не смей больше прикасаться. – А, то, что? Мужу пожалуешься? – опять ядовитая насмешка в каждом слове,– расскажешь, как висла на мне, тащила в подсобку, а потом передумала? Ну-ну. Внутри настолько хр*ново, что больно от каждого удара сердца. – Мне надо домой! – с трудом, надсадно вдыхаю. Не спать! – Зачем? Думаешь, тебя там ждут? – насмехается Градов. – Ждут, – от этого еще горче. Меня действительно там ждут, а я… Как последняя дрянь… Сама… – Нет, Кристин, ошибаешься, – тянет за волосы, заставляя нагнуть голову в сторону, легко касается губами шеи, – тебя не ждут… За тобой едут. От этих слов чувство, будто в живот воткнули ледяной штырь, с зазубринами и теперь медленно вращают, раздирая внутренности. Сознание опять тускнеет, растворяется. Меня ведет в сторону, и Максу приходится перехватить по-другому, чтобы удержать от падения: – Что ж так нервничать? – с показной заботой говорит Градов, снова усаживая на диван. Я как кукла. Неуклюжая, безмозглая кукла. Отвратительно пьяная, растрепанная, разобранная, дрейфующая в полубессознательном состоянии. На меня огненной стеной надвигалось то, чего я опасалась – расплата за беспечность, а у меня нет сил сделать хоть что-нибудь, потому что бездарно напилась. Я так боялась, что Зорину донесут о моих похождениях, что кто-нибудь расскажет ему грязную правду. И вот оно, пожалуйста. А я даже двух слов не могу между собой связать. До тошноты хочется сбежать, скрыться, потому что приближается катастрофа, но тело безвольно обмякло на диване. Понимаю, что в этот раз мне не выкрутится. Финиш. – Я у тебя тут телефон одолжил ненадолго, ты ведь не против? – с усмешкой спросил Максим, кивая на столик, где рядом с моей открытой сумочкой, лежал мобильник. Словно окунули в ванну со льдом. Понимаю, что звонили Зорину, приглашая взглянуть на непутевую жену. Бл*дь, да что ж я так накидалась-то, а? Именно здесь, именно в окружении тех, кто способен сломать мою жизнь. Надо уйти. Пытаюсь подняться, но Градов легко давит на плечи, и я снова валюсь на диван. Он присаживается на корточки передо мной, сцепляет руки в замок на моих коленях, упирается на них подбородком и, подняв брови, добродушно смотрит в глаза. – Макс, пожалуйста, – не знаю, о чем его прошу. То ли умоляю отпустить меня, то ли прекратить весь этот спектакль. Он лишь улыбается и качает головой. – Максим… У него звонит телефон. Парень прижимает к моим губам указательный палец, вынуждая замолчать. – Да? – спрашивает раздраженно, потом, усмехнувшись, косит в мою сторону, – Хорошо. Я понял. Откинув телефон в сторону, обращается ко мне: – Ну, что, Кристин, соскучилась по муженьку своему, горячо любимому? Уже приехал. Грудную клетку пронзили ядовиты шипы. Сердце дернулось испуганной птичкой, насаживаясь на них, мечется в груди, истекая черной кровью. Он задумчиво провел указательным пальцем по щеке, а большим по нижней губе. Медленно, почти ласково. В этот момент в глубине его глаз проскочило что-то непонятное, но тут же исчезло, растворившись в насмешке. Паника боролась с апатией и желанием заснуть. Чуть дыша, прикрыла глаза, сваливаясь в дрему, мечтая оказаться подальше от реальности, от обреченного ожидания, но Градов встряхнул, не дав заснуть: – Нет, Крис, даже не мечтай. Так просто ты не отделаешься. Я его ненавижу до дрожи. Понимаю, что он сейчас утопит и меня, и все что мне дорого. И его не остановит ни мои мольбы, не угрозы. Он все решил. Он мстит хладнокровно, наслаждаясь каждым моментом. Не понимаю, как могла быть с ним вместе почти год, не замечая того, какая он сволочь… Или это я его таким сделала? Словно завороженная, словно в гр*баной замедленной съемке наблюдаю как опускается ручка двери. Все. Конец. На пороге Зорин, собственной персоной. Сзади мелькает Карина, с застывшей на губах бл*дской улыбкой: – Я же говорила, что она пьяная в дудку, ушла со своим парнем… бывшим. Холодею изнутри от его взгляда, только сейчас пьяным мозгом понимая, что за картина предстала перед ним. Я – растрепанная, пьяная, некрасиво развалилась на диване. С беспорядочно растрепанными волосами, спущенном с плеча платьем, наполовину расстегнутой молнией. У ног на корточках сидит Макс, вольготно расположив руки моих коленях. Макс, чьи волосы взлохмачены моей безумной пьяной рукой, в распахнутой рубашке с оборванными пуговицами. Градов не оборачивается к двери, а с удовольствием наблюдает за тем, как на моем лице меняются эмоции. От растерянности, до ужаса. Пытаюсь скинуть его руки, но выходит вяло, неубедительно, словно делаю это нехотя. Отчаянно мечтаю вскочить и броситься к Артему, мрачнеющему с каждой секундой, но не могу. С трудом отлепляюсь от спинки, сажусь ровно, наконец, отталкивая Градова от себя. Тот усмехается, и бодро похлопав меня по коленке, поднимается на ноги, оборачиваясь к моему мужу: – Боже мой, какая встреча! – в голосе наигранная бодрость, радость, – Муж. Не знаю, помнишь ли ты, мы на выставке пересекались, но нас друг другу не потрудились представить. Градов Макс. Бодро протягивает Зорину руку. Тот игнорирует, не обращает на Максима внимания, словно его и нет в этой комнате. Зеленые глаза неотрывно смотрят на меня. На то, как дрожащими, непослушными пальцами пытаюсь натянуть себе на плечо бретельку, а она раз за разом сползает. Как пытаюсь застегнуть молнию, но ее заедает. Чувствую, как начинают горько жалко дрожать губы, в глазах щиплет. Грудь сдавливает тисками, отчего испытываю настоящую физическую боль. Медленно поднимаюсь на ноги, но меня ведет сторону, и приходится схватиться за край дивана, чтобы не упасть. Перед глазами все меркнет, но, судорожно втянув воздух, удерживаю себя на плаву. Макс, убирает протянутую руку, так и не дождавшись ответа, и смотрит на меня через плечо: – Напилась маленько, расслабилась, с кем не бывает, – в голосе желчь. – Какого х*ра здесь происходит? – будто сквозь стекло слышу мрачный вопрос Артема, произнесенный чуть ли не по слогам. Поднимаю на него пьяный взгляд и иду ко дну, захлебываясь отчаянием. – Тём, – тихий всхлип, это единственное, что мне удается из себя выдавить. Душу рвет в клочья. Что я опять наделала? Вижу, как его взгляд темнеет, дыхание становится тяжелым. Боже мой, я не выдержу этого. Закусив губу, пытаюсь удержать себя в сознании. – Пф-ф-ф, ну как тебе объяснить, – насмехается Градов, демонстративно указывая на разорванную рубашку, – у нас тут… Намечалось. Ну, сам понимаешь, не маленький. Играет, скотина! Строит из себя доброго растерянного парнишку, доверительным тоном рассказывающего фантастические тайны. Заткнись! Градов, с*ка, заткнись! Умоляю… Хочу кричать, что ничего у нас не намечалось, а горло сдавливает спазм. Перед глазами осколки вазы, театрально медленно разлетающиеся по полу, ощущения губ Макса на своих губах. Дура! Пьяная дура! – Хотя вряд ли что-то у нас бы вышло, – Макс задумчиво потер подбородок, – напилась, Королевишна. Сюда летела, как на крыльях. Ну ты понимаешь… страсть, все такое. Давно не виделись. А потом отрубаться начала. На самом интересном месте. Зорин смотрит в глаза, ожидая моей реакции, а меня будто парализовало, все силы уходят на то, чтобы не упасть. – Так, погоди, – Градов продолжает глумиться, забивая очередной гвоздь в крышку моего гроба, – ты не в курсе, да? – Не в курсе чего? – Мы с ней раньше встречались. Еще до тебя. Да и когда ты появился. Убейте его кто-нибудь, пожалуйста, пока он окончательно не раздавил наш мир. Максим с показным удивлением смотрит на неподвижного, словно окаменевшего Зорина, потом на меня и, широко разведя руками, произносит: – Прости, мужик, я думал ты в курсе. Думал, вы это на досуге обсуждали между собой. С тобой ведь можно такими вещами делиться, ты ж вроде как не настоящий муж. Словно удар в живот. Судорожно втягиваю воздух, громко с хрипом, привлекая внимание всех присутствующих к себе. – У вас, насколько я понимаю, партнерский брак? Макс, что ты несешь? Непотребный стон вырывается из груди. Хочу кричать, но голоса нет, исчез. Я будто немая рыба могу только хватать ртом воздух. – Не-не, – раздается медовый голос Карины. Черт, я уже забыла о том, что эта дрянь тоже здесь. Стоит, привалившись плечом к стене, увлеченно рассматривает свой маникюр, – Макс, ты опять все путаешь. Никакого партнерства. – Ах, да, точно! – Градов картинно хлопнул себя по лбу, – извини, перепутал. Крис, у нас, барышня своенравная. Ей партнеры не нужны. Ей рабов подавай. Долбо*бов, которыми можно крутить, как заблагорассудится. Да, Крис? Подойдя ближе, заглядывает в глаза. Вижу, что, несмотря на внешнее бахвальство, у него внутри все кипит. Губы сжаты в тонкую линию, на скулах желваки играют, глаза, как кинжалы, вспарывают на живую: – Ай-ай-ай, Кристин, как не стыдно? Что же ты не рассказала дорогому мужу страшную историю о том, как грозный, суровый батя лишил тебя средств к существованию? И ты перебивалась с хлеба на воду, слезно мечтая о новых красивых бусиках – трусиках? Туфли! Я мечтала о туфлях. Синих. За двадцать пять тысяч. С этих гр*баных туфлей все и началось! – И как он поставил ультиматум? Либо на работу, либо замуж? А? Постеснялась рассказать? Зря! Смотри, – махнул рукой в сторону Зорина, – Он же тебя так любит, наверняка бы посочувствовал бедной девочке, вынужденной прогибаться под отца, улыбаться, играя роль примерной жены. – Кристин? – тихо, мрачно произносит Артем, разрывая сердце в клочья. – А про свои поиски смертника, на роль временного мужа тоже не рассказывала? Зря. Ему бы понравилось, как ты артистично заламывала руки, недоумевая, где же такого лоха найти? Погружаюсь в мрачное болото. Сверху тяжелой плитой придавливает осознание полного краха. – Ой, а видел бы ее сияющую физиономию, когда она прилетела с ошеломляющей новостью. Нашелся, спаситель! – Градов отрывался на полную. Ядовитые слова, пропитанные жестким сарказмом, едкой иронией легко срывались с губ, ломая нашу с Артемом жизнь, – как она радовалась, что доступ к отцовским счетам получила. Помнишь, Карин? Карина по-прежнему стояла у выхода, привалившись спиной к косяку. Сложив руки на груди, смотрела на меня плохо скрываемым триумфом. Она наслаждалась, наблюдая за тем, как Макс полощет меня перед мужем, перетряхивая грязное белье, вываливая всю подноготную. С*ка! Явно половину деталей Максим узнал от нее. Топят, упиваясь каждым моментом, наслаждаясь моей беспомощностью. Сволочи. Это же надо так сильно ненавидеть, чтоб так явно получать удовольствие от моего унижения, моей гибели? Воспользовались тем, что я неосмотрительно накидалась до поросячьего визга. Тем, что перестала соображать. И пока я как последняя бл*дь висла на Максе, намереваясь уединиться с ним в комнате для персонала, Карина вызвонила Артема. – Конечно, помню, – дорогая подруга с удовольствием подключается к игре, – сияла, что отцу нос утерла. Единственно, что омрачало радость, так это необходимость мужика непонятного рядом с собой терпеть. Правда, по ее словам он мирный, с ладони ест. Виляя хвостиком, ловит каждый ее взгляд, и тапочки в зубах приносит. Дрессированный. Хочешь – подзывай, хочешь – прогоняй. Слова ядом растекаются по венам. Разъедают внутренности, превращая все в кровавое месиво, заходящееся в агонии. Артем смотрит только на меня, во взгляде такое откровенное недоумение, что сердце обрывается. Тыльной стороной ладони прикрываю рот, чтобы никто не увидел, как его перекосило от безмолвного крика. – Ну, этого я не знал, – улыбаясь, жмет плечами Максим, – Это уж ваши девчачьи секреты. Вы там всей толпой сидели, обсасывали эту новость, передавая из уст в уста всем подружкам. У меня все проще, я как-то более личное общение предпочитаю. Так сказать в интимной обстановке. Да, Кристин? Например, за городом, ночью. В шикарной машине, пока подставной муженек в разъездах. Все. Достигла самого дна. С огромной высоты, рухнула на острые камни, сломав себе шею. Не получается ни вздохнуть, ни отвести глаза в сторону. Градов словно вскрыл вены тупым ножом. Больно. Особенно оттого, что понимаю – Зорину будет больнее. Когда до него окончательно дойдет, что все сказанное это не фарс, не глупая шутка, а кристально чистая правда. Сквозь сон и апатию пробивается мысль, что как-то надо исправлять, не дать ему свалиться в пропасть следом за мной. – Кристин, ничего не хочешь объяснить? – ледяным голосом спрашивает Артем. И я понимаю, что уже все бесполезно, он поверил. Сложил два плюс два. Вспомнил, как неожиданно сменила гнев на милость. Как внезапно целенаправленно засобиралась за него замуж. Вспомнил наши раздельные вечера, на которых я так отчаянно настаивала. Еще не до конца принял, осознал, в шоке, в растерянности, но уже на грани… Макс все сделал правильно, грамотно. Ни капли клеветы. Чистая правда и ничего кроме правды. Бил моими же словами, вываливал на Зорина мои действия. Ничего выдуманного, только реальные слова и поступки. Лупил наотмашь, лишая меня возможности оправдаться. Как оправдаешься, отмоешься, когда тебя никто не пытается очернить, выставить хуже, чем есть на самом деле, а просто рассказывает без прикрас, показывая уродливую личину? Дрожащие веки, смыкаются. В голове шумит прибой, навевая мысли, что лучше умереть. Прыгнуть с обрыва вниз, разбиться, потому что вынести это невозможно. А дальше будет только хуже. Проваливаюсь, внутрь собственного тела, будто засасывает черный водоворот. Вот и хорошо. Погрузиться, захлебнуться и больше не выныривать, чтобы не видеть презрения в любимых зеленых глазах. Из темной пучины бесцеремонно выдергивают, жестко тряхнув, так что голова как у китайского болванчика мотается из стороны в сторону. Прихожу в себя, и вижу Градова по-хозяйски обнимающего за плечи: – Ну что, Кристинка, смотри-ка, как твой муженек нахмурился. Дома, наверное, руга-а-аться будет, – упивался Макс, разрушая нас обоих. Руки безвольно висели вдоль тела, тихонько подрагивая, и даже если бы постаралась – не смогла бы оттолкнуть его. Я лишь стояла, не двигаясь, обреченно глядя на Зорина. Он ждал от меня ответа, пояснения. Ждал, что я пошлю всех к чертовой бабушке и опровергну всю эту ересь. А я не могла этого сделать. Просто не могла. Стояла и смотрела на него, молила взглядом о прошении, тем самым выдавая себя с потрохами. Захлебываясь собственной кровью, наблюдала, как в его глазах что-то гаснет, а потом на пепелище загорается новый огонь. Огненный шторм, способный лишь разрушать. – Руки от нее убери, – рычит Зорин. – А то что? – Градов хмыкает, заботливо заправляя длинную белую прядь мне за ухо, – забодаешь? Артем не стал пускаться в объяснения. Стремительный шаг к Максу. Настолько быстрый, что мой пьяный мозг даже не смог зафиксировать. Его словно ветром сдувает в сторону от меня. Зорин сильнее, крупнее, злее. Пара ударов неимоверной силы сваливают Градова с ног. Вижу, что Артем с трудом удерживает себя от дальнейшего мордобоя. Шумно выдыхая, смотрит на Макса, растянувшегося на полу, обхватившего ладонями разбитое окровавленное лицо. Бросает в сторону притихшей, прижавшейся к стене Карины свирепый взгляд, от чего она еще больше сжимается и пятится в сторону, а потом пулей выскакивает в коридор. Снова смотрит на Градова, который катается по полу, матерясь от боли. – Тём, не надо, – по щекам медленно ползут пьяные слезы. Зорин порывисто, словно тигр перебрасывает свое внимание на меня. Подходит совсем близко, запускает руку в волосы и рывком, за затылок притягивает ближе к себе: – Жалко еб*ря? Да? Всхлипывая, пытаюсь отстраниться, бесполезно. От моих убогих потуг, он лишь сильнее злится. – Пошла! На выход! – перехватывает под руку и подталкивает в сторону двери. Спотыкаясь, цепляюсь за косяк, с трудом удерживая содержимое своего желудка. Артем, не оглядываясь, вылетает из комнаты, и мне не остается ничего другого, кроме как идти за ним. Три шага через силу, и я вываливаюсь в коридор. Смотрю на широкую стремительно удаляющуюся спину, и чувствую как земля уплывает из под ног. Пошатнувшись, хватаюсь рукой за шероховатую стену. Со стоном упираюсь в нее лбом, а потом медленно развернувшись прижимаюсь спиной. В голове крутит, перед глазами все мчится в бешеном хороводе. Чувствую, что начинаю сползать по стенке вниз. Артем, отойдя уже на десяток шагов, бросает через плечо убийственный взгляд, и заметив мое состояние, останавливается. Со слезами на глазах вижу, как он оборачивается, смотрит на меня, сжимая до хруста кулаки. Я не узнаю его. Он меня пугает. Всхлипываю, когда отрывисто направляется в мою сторону. Останавливается прямо передо мной, придавливая, раздирая на клочья, одним только взглядом. Протягивает руку, чтоб коснуться, но останавливается, боясь не сдержаться, свернуть мне шею. Чуть мотнув головой, сквозь стиснутые зубы, втягивает воздух. Вспарывает вены взглядом, в котором кипит ярость, безумие… ненависть. – Тём, – получается жалобно, жалко, убого, – прости. – Заткнись, – в голосе стужа, сковывающая сердце. – Тём… – Заткнись, я сказал! – уже рычит, бьет кулаком в стену, рядом с моим лицом. Зажмурившись, начинаю беззвучно рыдать, по щекам потоки слез, смешанные с тушью. Сползаю все ниже, пока не оказываюсь на полу, у его ног. Прижимаюсь затылком к холодной шершавой стене, как будто она может меня спасти, подержать. Запрокинув голову, смотрю на Зорина. Он нависает надо мной словно скала. Смотрит с таким презрением, что начинаю скулить от ужаса. – Заканчивай свой цирк, – наклоняется, больно хватает под руку и рывком ставит на ноги. Его прикосновение обжигает, перетряхивает кровавые ошметки в груди. Муж волочет меня по коридору, как последнюю пьянь. Хотя я такая и есть. Ноги заплетаются, я спотыкаюсь, но он, обращая внимания, тащит за собой. Вываливаемся из темного коридора в зал, и тут же попадаем в объективы камер. Яркие вспышки отдают болью в чуть открытых глазах, в затылке. Хочу отвернуться, но не получается. Просто нет сил. Зорин, не сбавляя скорости, тащит к выходу. Ему плевать и на репортеров, повисших у нас на хвосте, и на людей, мешающихся под ногами. Как атомный ледокол прокладывает путь. Опять провал. Очнулась в машине. На заднем сиденье форда, мчащегося по ночным улицам. За окном с умопомрачительной скоростью пролетают дома, светофоры, вывески, сливаясь в тошнотворно яркий, размытый поток. Укачивает. Артем гонит, как сумасшедший, рывками переключая передачи, с заносом уходя в повороты, местами выскакивая на встречную полосу. Ему кто-то сигналит, но без толку, Зорин не реагирует. Мне бы испугаться, но внутри чертова апатия, бессилие, пьяная немощь. Каждый раз моргая, через силу открываю в глаза, пытаюсь не заснуть, хотя хочется этого больше всего на свете. Машина резко тормозит у подъезда. Меня швыряет вперед, больно ударяюсь коленями о переднее сиденье и неуклюже валюсь на бок. В тот же миг дверца распахивается. Чувствую, как он бесцеремонно хватает за куртку, дергает на себя. Ухватившись за лохматый воротник, вытаскивает из машины. Ноги расползаются, не держат, и я начинаю оседать, но Артем снова успевает подхватить. Матерится во весь голос и тащит меня к подъезду, по ступеням, в лифт, к нашей двери. Распахивает ее, чуть ли не волоком втаскивает внутрь. Сдергивает с меня куртку, в сердцах швыряя ее на пол, так что она отлетает до самой кухни. – Тём, – опять пытаюсь хоть что-то сказать, но он затыкает. – Кристина, молчи! Бл*дь, просто молчи! Иначе я за себя не отвечаю! И мне действительно становится страшно. Оттого, что вижу его таким. Оттого, что где-то под сердцем колет. Оттого, что неудержимо накрывает осознание того, что все, конец. Кое-как скидываю обувь, держась рукой за шатающуюся стену. Весь мир кружится вокруг меня все сильнее и сильнее, от этого кружения начинает мутить. Стою перед ним, вся дрожу, трясусь, от ужаса, стыда, страха. Отчаянно мечтаю придти в себя, очнуться. Наша жизнь рассыпается в прах, а я ничего не в состоянии сделать. – Давай поговорим, – умоляю, но получается лишь жалкое мычание. – Не сомневайся, поговорим! – грубо прерывает меня, и в голосе обещание жестокой расправы. Тащит в комнату, толкает на кровать, – когда проспишься. Не удержавшись на ногах, приземляюсь на мягкий матрас, и будто начинаю врастать в него. Сон нападает с удвоенной силой, с остервенением, забирая остатки сил, растворяя волю. Я бы и рада подняться, да не могу. Зорин, брезгливо поджав губы, смотрит на меня, потом резко разворачивается и выходит из спальни. Слышу, как он что-то швыряет в коридоре, слышу звон бьющегося стекла, а потом раздается звук, от которого стынет кровь в жилах. Хлопает входная дверь. Громко, зло, решительно. Он ушел. Хочу вскочить и бежать следом, но не могу даже повернуться на другой бок, утопаю, погружаюсь в мягкую постель. Ненавидя себя в этот момент до дрожи, подыхая от бессилия, проваливаюсь в душный, ядовитый сон. Глава 3 Ощущение будто голова попала под ритмично работающий отбойный молоток. Со стоном переворачиваюсь на спину, прижимая руки к ушам. Хватит, выключите этот чудовищный шум. Больше не хочу. Не надо!!! Во рту горечь, смешанная с отвратительной сухостью, горло будто сковано тисками. …Перед глазами красивая напольная ваза. Через силу сглотнув, открыла глаза, пытаясь сообразить, где я. С трудом опознала в сумеречной обстановке свою комнату и облегченно выдохнула. Я дома. Пытаюсь собрать воедино расползающееся во все стороны сознание. Начинаю считать. Один… Два…Три… Мысль потерялась, не дойдя и до десяти. Надо вставать, идти на кухню, пить, потому что колючей проволокой дерет горло, щиплет обветренные потрескавшиеся губы. …Ваза красивая, с розами, вензелями, позолотой. Хуже всего боль под ребрами. Колет иглой в сердце, и я никак не могу понять почему. Собравшись с силами, приняла сидячее положение, морщась от гула в ушах. Зажмурилась, пытаясь хоть как-то очнуться, прийти в себя. Не знаю, сколько времени прошло, но звон колоколов в голове начал стихать, а сознание оживать. Я дома, сижу на своей кровати, а шум, изначально разрывающий мой мозг – это всего лишь мартовская капель, задорно постукивающая по козырьку балкона. Черт, да что ж так в груди больно?! В темноте медленно, будто во сне, бреду на кухню, наливаю кружку воды. Дрожащими руками подношу ее к губам, по дороге проливая больше половины. Мне все равно, главное сделать несколько быстрых жадных глотков. Вместо свежести воды во рту ощущение непередаваемой мерзости. …По поверхности вазы разбегается узор из трещин. Морщусь, но пью дальше, пока не наступает чувство мнимого удовлетворения. С грохотом поставив кружку на стол, стою некоторое время, прикрыв глаза, мечтая снова лечь спать. А что мне мешает? Кроме кошек, настойчиво скребущих на душе? Ничего. Провожу по сырой одежде, прилипшей к телу. Рука непроизвольно сжимает плотную, чуть колючую ткань. Так… Это что??? Явно не пижама. …Снова ваза перед глазами. Что за ерунда??? В потемках ничего не могу разобрать, поэтому бреду к выключателю. Шарю в его поисках рукой по стене. Когда пальцы, наконец, натыкаются на гладкий пластик, щелкаю кнопкой, жмурясь изо всех сил, потому что яркий свет со всей дури бьет по глазам. – Черт… – в тишине квартиры голос звучит хрипло, измученно. Спустя пару минут приоткрыла один глаз, потом второй и посмотрела на свою одежду, чувствуя, как накатывает ступор. На мне платье. Сырое, помятое. Наполовину расстегнутое. Снова укол под ребра, и ледяной узел затягивается в животе. Чувствую как руки начинают дрожать еще сильнее. …Ваза разлетается на осколки, играющие разноцветными бликами на ярком свету. А мне тяжело дышать. Ощущение будто я в западне. Стены начинают двигаться друг навстречу другу. Выключаю свет, становится чуточку легче. Но накатывает предчувствие скорой гибели, конца. Никак не могу придти в себя, поэтому шатаясь, ползу в ванну умываться. Увидев свое отражение в зеркале, замираю с открытым ртом. Всклокоченные волосы. Тушь черными подтеками покрывает щеки, будто я ревела, не жалея слез. Я ревела? Странно. Я не люблю реветь. Начинаю умываться ледяной водой, с мылом, потому что иначе не отмыть черные разводы, въевшиеся в кожу. …Осколки вазы сияют все ярче, становясь все больше и больше перед внутренним взором, пока не занимают все вокруг. На гранях играет свет, они переливаются, идут волнами, превращаясь в свинцовую поверхность зеркала, из глубины которого стремительно приближается образ человека. Это Зорин. Он все ближе, и вот уже будто стоим лицом к лицу. У него закрыты глаза, сжаты кулаки. Хочу отступить на шаг, но не получается. Страшно. Артем медленно открывает глаза. Они чернее ночи и в них нет ничего кроме ненависти. С всхлипом отшатываюсь в сторону, выныривая из безумного виденья. Понимаю, почему было так больно. Пока мозг дрейфовал, сердце билось в агонии, умирало, захлебывалось кровью. Боль в груди превращается в бушующий пожар, когда вспоминаю события вчерашнего вечера. Про то, как напилась. Про Макса. Про появление мужа. Про убийственный разговор. Истерично мотаю головой, не в силах поверить, что это произошло на самом деле. Последние воспоминания, как он смотрит на меня, не скрывая презрения, а потом уходит. Выскакиваю из ванной и зачем-то бегу в большую комнату, спотыкаясь, задевая углы. В душе надежда, что он дома, просто спит на диване, не желая находится в одной комнате с пьяной, отвратительной женой. Пусто. Я одна в этой гр*баной квартире. Ищу телефон. На тумбочке, в коридоре, в сумке. Включаю свет по всей квартире. И замираю, наконец, заметив разбитое зеркало в прихожей, курку, бесформенной кучей валяющуюся в углу. Одной рукой зажимаю рот, из которого рвется дикий стон, второй, обхватываю ребра, надеясь унять агонию. – Тё-ёма, – жалкий шепот, все, на что я способна. Иду к куртке, не обращая внимания на хруст осколков под ногами. В кармане нахожу телефон. Не помню, как он там оказался, да это и не важно. Как и то, что я, оказывается, проспала в пьяном угаре больше суток. Еще нет и пяти утра. А весь этот кошмар случился позавчера. Не важно… Уже ничего не важно. Руки дрожат так, что не получается набрать заветный номер. Сбиваюсь три раза. После чего глубоко вздыхаю, чтобы хоть как-то успокоиться, собираю остатки себя в бесформенную гадкую кучу и все-таки справляюсь. Секунду-другую меня душит тишина, пока, наконец, не раздаются гудки. Один, второй, пятый десятый. Абонент не отвечает. А мне до ужаса, до тряски хочется услышать его голос, чтобы знать, что я не одна, что он мне не приснился, что где-то он есть, пусть и не рядом со мной. Потому что задыхаюсь от ужаса и одиночества, словно меня вышвырнуло на безлюдный берег необитаемого острова. Хочу услышать теплое "привет". А в ответ раздаются лишь равнодушные гудки. Раз за разом. Снова и снова. Он не отвечает. – Артем, – горько, на разрыв, полустон-полувсхлип, – Темочка… Ну, где же ты? Где? Перед глазами серая пелена. Больно. Страшно. Качнувшись, вскрикиваю, чувствуя, как в босую ступню впивается осколок разбитого зеркала. Как во сне вытаскиваю его, иду за шваброй и начинаю подметать, с каждой секундой все больше задыхаясь. Душу выворачивает наизнанку. Осколки ребер впиваются в сердце, и нет сил сделать вдох. Грудь сводит, зубы сводит, вдоль спины холодными мазками ужас от своей беспомощности, от мысли, что он не придет. Не выпуская телефон из рук, возвращаюсь в спальню. Забившись в уголок огромной кровати, раз за разом набираю его номер, пока в один прекрасным момент не раздается равнодушный голос автоответчика. Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Зорин отключил мобильник. Чтобы не доставала. Я прямо видела, как он недовольно хмурится, решительно жмет кнопку отбой и откладывает телефон в сторону. Он не хочет со мной говорить. Да, какое там! Он знать меня не хочет. Душит осознание того, что все. Конец. Обхватив себя руками, начинаю выть волком, отчаянно мотаю головой, отрицая очевидное. – Нет, нет, нет. Тём, пожалуйста. Просыпаюсь, когда за окнами начинает темнеть. Первым делам хватаю телефон. Сердце замирает, когда виду зеленый мигающий огонек, оповещающий о пропущенном вызове, а потом рассыпается в пепел, когда нахожу с десяток пропущенных от отца и ни одного от Артема. Снова набираю его номер. В ответ опять ледяная тишина, на живую вспарывающая внутренности, острой игрой пронзающая сердце. Не оставляю попыток связаться с ним. Весь вечер звоню, отправляю смс с мольбами ответить, перезвонить. Бесполезно. Зорин игнорирует меня, и хочется реветь от бессилия, рвать на себе волосы, биться головой о стену. Я готова мчаться за ним хоть на край света, но этого желания мало. Прекрасно осознаю, что мне его не найти, он может быть где угодно. Следующий день прошел как в тумане. Я по-прежнему названивала Зорину, попутно игнорируя звонки остальных. Не хочу ни с кем говорить, не могу. Мне больно, страшно, горько. Единственный человек, способный успокоить, замедлить сумасшедший ритм сердца, не хочет меня видеть, не хочет общаться. Как тень бродила по квартире, слонялась из угла в угол, безнадежно прислушиваясь, мечтая о том, как раздастся звук ключа, отпирающего замок. В голове раз за разом проигрывала слова, которые скажу ему. Глупо, но только так удавалось сохранить надежду на то, что еще можно хоть что-то исправить. Он же знает, что я его люблю. Знает! Он должен это чувствовать! Потом как нож под ребра: ни хрена он мне не должен! Это я ему обязана, за то, что стала на нормального человека похожа, на девушку, а не на куклу, манекен для новых шмоток. Даже после того чудовищного вечера, Зорин остался верен себе, не бросил, притащил домой. Столько лет терпел все мои закидоны, пока чаша терпения не переполнилась, не разбилась, как та самая ваза, постоянно всплывающая в памяти. Умираю от клубящейся в груди тоски. Не могу без него. Я не завтракала, не обедала. Аппетита нет, настроения нет, желания жить нет. Желания дышать нет. Кое-как выпила кофе. Горький, черный, как моя жизнь. Очередная провальная попытка позвонить Артему. Очередное фиаско – словно очередной осколок отрывается от сердца. Не вижу его уже три дня. И каждая секунда в одиночестве – маленькая смерть. Голова болит от роя мыслей, сердце рвется от сожалений, и хочется надеяться на лучшее, но не могу, потому что сама понимаю, что лучшего просто не достойна. Неживой куклой, мумией сидела на кровати, уставившись стеклянным взглядом в одну точку на стене, с каждым мигом все больше опускаясь на дно. Так и задремала, обхватив ноги руками и уткнувшись носом в колени. Проснулась, почувствовав сквозь сон, что не одна в комнате. Почувствовав, как по коже от чьего-то взгляда пробежала волна мурашек. Разлепив глаза, сонно прищурилась и с трудом разогнулась, уже в следующий миг забыв, как дышать. В дверном проеме, засунув руки в карманы джинсов, прислонившись плечом к косяку, стоял Артем и просто смотрел на меня. Во взгляде ни одной эмоции, просто отрешенное спокойствие. А у меня сердце зашлось оттого, что снова вижу его, что он вернулся. Закусив до крови губу, смотрела на него, взглядом моля о прощении, а он в ответ, чуть склонив голову набок, рассматривал меня, рассеяно скользя взглядом по моему лицу. Смотрела на него и умирала, чувствуя, что между нами теперь не просто трещина, нет – огромная пропасть, черная бездна, которую не преодолеть. В груди все свело до такой степени, что каждый вздох, словно ножом по живому. Все мои слова, которые я так тщательно продумывала, готовила к его приходу, внезапно рассыпались, как карточный домик, от осознания того, что не простит. Я бы не простила. Землю бы жрала, руками ее рыла, срывая ногти. Подыхала бы от тоски, но не простила. Никогда, ни за что. Нельзя такое простить. Зорин оттолкнулся плечом от косяка и направился в мою сторону, по-прежнему не отводя взгляда. Я вцепилась в подол платья с такой силой, что ткань не выдержала, беззвучно расползаясь на отдельные волокна. Не в силах пошевелиться, затаив дыхание, наблюдала за тем, как он подходит ближе и садится на кровать рядом со мной. Вот он, совсем рядом, но ощущение такое будто между нами тысячи миль бесплодной пустыни. В его взгляде нет ни упрека, ни огня, ни злости. Ничего. Есть только чуть заметное недоумение, будто он пытается что-то понять, решить для себя. Сидим, играем в молчанку, и с каждым мигом все больше понимаю, что это конец. Финал нашей истории, и не могу даже рта открыть, нет сил, произнести даже звук. Не могу ни объяснить, ни оправдаться. Объяснять надо было раньше, когда еще была возможность сделать это самой, а оправдываться нет смысла. Смотрю в его сторону, умирая от желания подскочить к нему, обнять крепко-накрепко, уткнуться носом в шею и никуда не отпускать. Останавливает только мысль о том, что поздно, что он не даст этого сделать. – Скажи мне, все то, что наговорил Градов, это правда? – наконец, спросил он, и я как рыба, выброшенная на сушу, начала хватать воздух губами, не в силах сделать глубокий вдох и перебороть внутреннюю дрожь. Как бы мне хотелось сказать, что все это бред зарвавшегося кретина, специально ломающего наш мир, но не могла издать ни звука. Во всех этой ситуация была только одна кретинка, ломающая все вокруг. И это я. Я хотела бы врать, выкручиваться до последнего, отставая свою невиновность и убеждая в этом Зорина, но не могла. Смотрела в спокойные зеленые глаза и понимала, что не могу врать. Я уже столько врала ему, что в ложь как паутина опутала нас со всех сторон, задушила, закрыла все вокруг, спрятала в сером мрачном коконе. Я, как толстая угрюмая паучиха, плела эту паутину, не понимая, что ради ерунды жертвую действительно важным. Артем бесстрастно наблюдал за метаниями, отражающимися на моем лице. Чуть изогнув бровь, смотрел, как кусаю губы, чуть ли не до крови, как сжимаю кулаки до такой степени, что костяшки белеют от напряжения. – Не играй больше. Не надо, – тихо сказал он, – просто ответь правду. Словно нож в сердце приходит понимание того, что он и так всю эту правду знает, просто дает мне шанс признаться во всем самой, произнести вслух то, что я творила. – Тём, – чуть слышно, на выдохе издаю то ли стон, то ли шепот. – Просто скажи, Градов врал? – Артем, пожалуйста, – умоляю его, хотя сама не понимаю о чем. – Врал? Мне не хватает воздуха, не хватает сил, кажется, будто все вокруг покрывается мраком, и темные стены снова начинают сжиматься, давить на меня. Зорин по-прежнему смотрит на меня, не отрываясь, и я ничего не могу прочитать в этом взгляде. Полный блок. От меня. Впервые за все время нашего знакомства. Если он любил, то не скрывал, если смеялся, то искренне, если злился, то искры в стороны летели. И мне стало страшно оттого, что и ненавидеть он будет так же, от души, без компромиссов. И равнодушие его будет искренним, без наигранности. – Я… Мне… Он.... – Кристин, еще раз спрошу, и, пожалуйста, ответь, хоть на этот раз, откинув свои порывы. Градов врал? Я шла ко дну, глядя ему в глаза. Наконец, чуть слышно, едва шевеля губами, выдавила из себя измученное: – Нет. Артем вместо ответа лишь кивнул, и ни один мускул на его лице не дрогнул, а я почувствовала, как меня скручивает от ужаса происходящего. Не удержавшись, прижала руку к губам, вцепившись зубами в кожу. Боялась, что не выдержу этого равнодушного взгляда, что начну скулить, выть от тоски, от невозможности что-то исправить, от запоздалого раскаяния. Почему??? Почему я не рассказала ему все сама, когда была возможность??? Как могла все довести до такого абсурда??? Ведь знала, что уже все всерьез, что люблю его больше жизни, что привязалась так, что если отдирать, то только на живую, с мясом! Почему я не сделала ничего, чтобы предотвратить такой финал, вместо этого трусливо спрятав голову в песок??? Три миллиона почему и ни одного ответа, а напротив сидит он, спокойный до невозможности. И только чуть подрагивающие руки выдают то, что ему нелегко. Лучше бы орал, закатил скандал, устроил мне разнос, такой чтоб сам ад показался мне ласковым курортом. Пусть бы тряс как тупую куклу, отвесил оплеуху. Что угодно, но только не так. Умоляю. – Ну, прости меня, пожалуйста, – не удержавшись, бросилась к нему, лбом уткнулась в плечо, руками обвила шею, прижимая к себе так крепко, насколько могла, чувствуя, что еще немного и сойду с ума от боли. Артем, так и продолжал сидеть, не шевелясь, не делая попыток ни оттолкнуть меня, ни обнять. Никакой реакции, застыл, словно каменное изваяние. И только сумасшедший стук сердца, бешеный пульс, который я чувствовала каждой клеточкой своей кожи, выдавал его состояние. – Тём, пожалуйста. Не молчи, я не могу так, задыхаюсь. Господи, пожалуйста, Артем! – Крис, не надо, – сдавленно попросил он, – давай обойдемся без этого. Просто поговорим. Крис? Он никогда меня так не называл. Никогда! Я была Крис, там, в волчьей стае, но не здесь, не для Артема. Для него я всегда – Кристина, Тина, Тинка, Тинито, Зараза Упрямая, но только не Крис. Отстранившись, заглянула в его глаза, но по-прежнему ничего в них не увидела. Он не здесь, не со мной, и никогда уже не будет. Смотрю и с предельной ясностью понимаю, что Зорин пришел прощаться, что сейчас он уйдет, и мне его не остановить, не удержать, не отговорить. Мне останется только подыхать, захлебываясь собственной кровью, осознавая, что в это лишь моя вина. Что это я своими собственными руками сломала все, что у нас было, перечеркнув прошлое, сделав невозможным будущее, растоптав настоящее. – Поговорим? – словно умалишенная повторила за ним. – Да. Без утайки, без игр, без вранья. Просто поговорим как два взрослых и не совсем чужих друг другу человека. "Не совсем чужих" от этой его фразы, почувствовала, как защипало глаза. Чужие, но не совсем… Кивнула, отстранившись от него, села на свое прежнее место, обхватив себя руками за плечи. Разговор не клеился, так и продолжали молча смотреть друг на друга, не в силах ничего изменить. Артем заговорил первым: – Расскажи мне, как… Зачем… пффф, – слова давались ему с трудом, шумно выдохнул, поднял взгляд к потолку, потом тряхнув головой, снова посмотрел на меня, – просто расскажи мне все. Как я этого боялась, но обманывать или отмалчиваться у меня не было права, слишком сильно была виновата перед ним, и оскорблять еще больше очередным враньем не могла. И я начала говорить, чуть слышно, уставившись стеклянным взглядом на свои руки, потому что смотреть на него не было сил. Я говорила все то, что давным-давно должна была рассказать, не доводя ситуацию до крайности, не дожидаясь того, когда внешние обстоятельства безжалостно сомнут нас, не давая шанса на исправление. Говорила без утайки, рваными предложениями, потому что на длинные фразы не хватало кислорода. Каждое слово, словно ржавый гвоздь, который я заколачивала в крышку своего собственного гроба. Артем слушал, не перебивая, и я чувствовала, как обжигает его неотрывный взгляд. Не знаю, сколько продолжалась моя исповедь на самом деле, но мне она показалась нескончаемой, невыносимой. Под конец говорила чуть слышно, едва шевеля бледными, дрожащими губами. – Тём, – из горла вырывается сдавленный сип, непохожий на мой голос, – я дура! Прости меня, пожалуйста. Да, вначале была игра, но сейчас все по-другому. Ты же знаешь… Невольно замолкаю, когда он удивленно выгибает брови: – Знаю? – невесело хмыкает, и в глубине глаз проскакивает что-то новое, чего никогда прежде не было, и что заставляло дрожать, вибрировать от стремительно разливающегося по венам отчаяния, – нет, Кристин. Я не знаю. Я ни черта не знаю. И, если честно, уже не хочу знать. Мне больше не интересно. Грудь сжимает тисками. Он уйдет. Прямо сейчас. Осознаю это как никогда ясно, со всей уродливой отчетливостью. – Артем! – получается громко, жалобно с упреком, – не надо, не говори так. Снова подрываюсь с места, вскочив на колени перед ним, дрожащими ладонями прикасаюсь к его щекам. Совсем близко, глаза в глаза, так что внутри дрожь, ураган, цунами. Умоляю взглядом, прошу прошения, пытаюсь донести, что он – это главное, что есть в моей жизни, самое дорогое. В ответ нет никакого отклика. Задумчиво рассматривает меня, спокойно, отрешенно, спрятав все эмоции. Ужас пробирается под кожу. Его молчание разрушает, топит в безысходности, лишает силы воли. Любые мои слова нелепы, неуместны, не нужны. Своим молчанием перекрывает кислород, гасит мельчайшие искры надежды на то, что можно исправить, спасти наши отношения. Медленно обхватывает крепкими пальцами мои запястья и разводит руки в стороны, убирая их от своего лица. В тех местах где прикасается к коже, бегут электрические искры. Вздрагиваю, вырываюсь из его захвата и снова бросаюсь на шею. Мое сердце бьется как сумасшедшее, все быстрее с каждой секундой. А его не берет, ему хоть бы хны. Наоборот взгляд холодеет на несколько градусов, хмурится, будто ему не приятны мои прикосновения. Хотя, наверное, так и есть. Его должно быть тошнит от моего присутствия. Боже, это нереально вынести! Когда на твоих глазах умирают отношения, ставшие самой важной частью жизни. Когда тебе хочется все исправить, спасти, но тебя встречает каменная стена спокойного отчуждения. И хуже всего понимать, что здесь только моя вина и больше ничья. – Кристин, – он немного отстраняется, отклонившись назад, – достаточно. Завязывай со всем этим. Хватит. Не сдержав всхлип, отчаянно трясу головой, сильнее прижимаясь к нему, будто мое отрицание может что-то исправить. – Отпусти. – Нет, – снова отрицаю, прилипая к нему всем телом, – ни за что! – Кристина, вот эти все обжимания – они бессмысленны. Ты сама это понимаешь, не маленькая, – обхватывает за плечи и буквально силой отрывает от себя. Внутри разливается ощущение сосущей пустоты, будто дыру в груди пробили, и засыпали туда ледяных шипов. – Тем, зачем ты так? – умираю внутри, – я оступилась, да… Вначале. Ты не представляешь, как я жалею об этом. Но сейчас, ты ведь знаешь, чувствуешь, что у нас все серьезно, все по-настоящему. – Тин, – все так же спокойно, удерживает меня на расстоянии вытянутой руки, – я ничего не чувствую. Как будто нож поворачивается в ране. Он отказывается от чувств ко мне, отказывается от меня, от нас. – Все, что я тогда делала, говорила… Градов – это все чудовищная ошибка с моей стороны. Я идиотка… Была идиоткой с никчемными целями, убогими ориентирами. Но сейчас все изменилось! Я другая. Что мне сделать, чтобы доказать тебе это, Тем?! Я готова на все. – Кристина, прекрати! Ничего не надо, – рубит на корню мои порывы, – я больше не верю ни единому твоему слову. Рад бы, да не могу… и не хочу. Убейте меня кто-нибудь, сил больше нет терпеть эту боль! Понимаю, что ему тоже хреново, гораздо хреновее, чем мне. Что у него внутри кипит обида, боль, разочарование. Все из-за меня. От этого еще хуже, противнее. Но я продолжаю надеяться, что это еще не конец. Что нас можно еще спасти. Склеить осколки, залатать сочащиеся кровью раны. – Тём, пожалуйста, – снова умоляю, – дай мне шанс. Я попробую все исправить… Я… я сделаю… все, что угодно… ради нас. – Знаешь в чем наша проблема? – чуть наклоняется ко мне, протягивает руку, медленно проводит кончиками пальцев по скуле, по искусанным в кровь, обветренным губам, отчего начинаю дрожать, словно лист на ветру, а потом тихо, почти шепотом произносит, – нас просто не было. Сердце подскочило к горлу, а потом с невообразимой скоростью ухнуло вниз. – Это не так… – сумрачный взгляд останавливает слова, готовые сорваться с губ. Смотрю, как он достает из кармана джинсов кольцо и кладет его на тумбочку. Не дыша гипнотизирую взглядом золотую полоску металла, тускло поблескивающую в свете ламп. Не верю. Не хочу верить. Из другого кармана достает лист бумаги и кладет рядом с кольцом. Раз за разом судорожно пробегаю взглядом по безжалостным строчкам, не в силах остановиться. Это документы на расторжение брака. Удар в солнечное сплетение. Зорин идет до конца, он все решил. – Артем, – стону, – зачем… – Нас разведут через месяц. Раньше не получилось договориться, – равнодушно пожимает плечами, а меня трясет, колотит крупной дрожью. Не могу вздохнуть. Еще не до конца верю, что это конец, крах. Зажимаю ладонью рот, чтобы не завизжать на всю квартиру от тоски и отчаяния. Артем тем временем поднимается на ноги, смотрит на меня, наверное, минут пять, сверху вниз, не отрываясь. В его глазах на миг отражается сожаление, но потом исчезает, уступая место обреченной решимости. Просто кивает мне, прощаясь без слов, и стремительно развернувшись, покидает спальню. Не мигая смотрю вслед, чувствуя как сердце бьется все медленнее и медленнее, захлебываясь кровью. Он уходит! Он действительно уходит! Насовсем! Срываюсь с места и бегу следом, настигая его в прихожей. Зорин уже обут, в куртке. Застегивает молнию, не глядя в мою сторону. Снаружи спокоен, собран, но на скулах играют нервные желваки, и движения резкие, отрывистые. Выдают его внутреннее состояние. Мнусь с ноги на ногу, внезапно растеряв все слова. Я не могу его отпустить, но понятия не имею как удержать, как остановить. – Тём, пожалуйста, остановись, – я была готова упасть на колени, вцепиться ему в ноги и не отпускать, – не уходи. Зачем ты так? Он на мгновение замер в дверях, а потом медленно обернулся, одарив мрачным взглядом. Зеленый теплый цвет. Теплый, мягкий, комфортный. И от этого становилось вдвойне жутко, когда я, заглянув ему в глаза, не увидела ничего кроме льда, арктической стужи. Я не знала, что он умеет так смотреть. От этого взгляда хотелось спрятаться, забиться в угол и жалобно скулить. – Не уходи, – прошептала с мольбой в голосе. Зорин сделал несколько шагов в мою сторону и остановился на расстоянии вытянутой руки, глядя на меня с высоты своего роста. – Кристина, хватит! – голос спокойный, как у человека, который с чем-то смирился, что-то отпустил. Боже, я не хочу, чтобы он меня отпускал! – Не надо, пожалуйста! – Чего не надо? – спросил, чуть склонив голову на бок, и не дожидаясь ответа, продолжил, – Тин, я пытаюсь расстаться по-человечески, без ненужного дерьма, без скандалов и взаимного поливания друг друга грязью. И ты не представляешь, как тяжело держать себя в руках и не сорваться, когда больше всего на свете хочется встряхнуть тебя как безмозглую куклу и орать, какого х*ра ты наделала! Ори, тряси, делай, что хочешь! Только не отворачивайся от нас, не уходи! Умоляю его взглядом, мысленно кричу, а вслух только хриплое надрывное дыхание. Артем снова разворачивается к дверям, и тут выдержка заканчивается. Хватаю его за руку, пытаясь удержать рядом: – Куда ты идешь? – с надрывом спрашиваю у мужа, почти уже бывшего мужа. Замерев, он опускает взгляд на мою руку, судорожно вцепившуюся в его куртку. По коже, словно раскаленным ножом провели. Всхлипнув, разжимаю пальцы, и делаю шаг к нему: – Не уходи, прошу тебя! Мне страшно до тошноты, что если он сейчас переступит через порог, то я больше никогда его не увижу. А еще страшно оттого, что хочет меня забыть, и готов сделать это любым способам, и я не смогу его никак остановить. Зорин стоит, рассматривая мою помятую несчастную физиономию, потом как-то невесело усмехается: – Ты ведь ждешь от меня игры "кто сделает больнее"? – как всегда читает меня, словно открытую книгу. Всхлипнув, отступаю на шаг на зад. В этой игре у него есть все шансы отыграться с разгромным счетом. Я помню как на него западают девушки, как провожают его жадными глазами. Ему ничего не стоит устроить загул, марафон, с целью сделать мне больно. И у меня нет ни каких прав скандалить, устраивать разборки, закатывать истерики. Он просто отплатит мне той же монетой, вытрясет всю душу, всадив нож глубоко в сердце. Зорин прав, я почти не сомневаюсь, что он именно так и поступит, что постарается причинить мне столько же боли, как и я ему. И… я почти хочу этого. Пусть мне будет больно, это справедливая плата за содеянное. Пусть сердце разлетится на куски и истечет кровью. Да, я малодушная! Я хочу этого, потому что так смогу избавиться от чувства вины, разрывающего изнутри. И надеюсь, что Зорин сумеет успокоиться и перестанет смотреть на меня как на врага. Пусть делает, что хочет! Пусть отомстит. Я готова на все, я прощу ему все что угодно, лишь бы в конечном итоге мы снова были вместе. Артем показал головой: – Нет, Кристин. Никаких игр. Какой чужой отрешенный голос! Жалит, проникая в каждую клеточку. – Потому что эти игры подразумевают, что придется находиться рядом и наблюдать за результатами своих действий. Я не хочу. Мне не надо этого. Тём, замолчи, пожалуйста! Но он не слышит моих мысленный посылов и хладнокровно продолжает: – Мы просто ставим точку, переворачиваем этот лист, и каждый идет своей дорогой. Безо всяких дурацких игр. – Артем, – знаю, что выгляжу жалко, но опять тяну к нему руки. – Все, Кристин. Давай. Удачи, – он неумолим. Разворачивается, и, не оглядываясь, выходит из квартиры. Зорин действительно не стал играть в страшную игру "сделай другому больнее". Он поступил жестче. Просто ушел, закрыв за собой дверь. Не оглядываясь, не жалея, не сомневаясь. Как всегда. Он не стал делать мне больнее, он просто убил меня, перерубая одним махом все нити связывающие нас. Смертельно ранил и, равнодушно пожав плечами, ушел, оставив корчится в агонии. Мозг кричал, что это все, конец. Ничего не исправить, а глупое сердце, захлебываясь кровью, не желало верить, надеялось, что он сейчас одумается и вернется. Вот сейчас, еще минуту, и он зайдет обратно. Еще минуту. Еще. Медленно, не отрыва взгляда от двери, опускаюсь на пол, потому что ноги не держат. Обхватываю себя за плечи, пытаясь согреться. Мне холодно, мне безумно холодно. Холод идет изнутри, проникает в каждую клеточку, наполняя безысходностью и отчаянием. Не могу подняться, сил хватает только на то, чтобы онемевшими губами повторять "не уходи. Пожалуйста, не уходи". Он не слышит меня. Для него уже все решено. Он выбрал свой путь и теперь следует ему. Как когда-то раньше Артем хотел достучаться до меня, быть со мной, так теперь он уходил. Смотрю на дверь, молясь, чтобы ручка опустилась, и Зорин появился на пороге, но каждой клеточкой чувствую, что не появится, не придет. Все кончено. Перед глазами сплошным потоком пролетают наши счастливые дни. Наши теплые вечера, уютные рассветы. Вот он поет глупую песню в караоке на день одногруппников, и я там мечтаю его задушить, еще не подозревая, как все обернется. Пляж. Мой развратный, но такой милый купальник и Тёмкин мрачный взгляд из центра реки. Наша первая ночь. Наше тайное бракосочетание и веселое путешествие. Прыжок с парашютом, розочки на мягком месте, безумие в подсобке. Мое признание на кухне, тихое "и я тебя" в ответ. Все в прошлом. Все закончилось. Я задыхаюсь, ловлю воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Ничего этого больше нет! Осколки воспоминаний, не более того. Нас больше нет. Меня нет. А-а-а-а, как же больно. Наверное, так и должно быть, когда душа умирает. Глава 4 Глава 4 Я не знаю, как мне удалось пережить эту ночь. Душевная боль была настолько сильной, что ощущалась на физическом уроне. Разрывала грудную клетку, дробила ребра, острыми клыками впивалась в сердце. В голове мысли словно качели. Метались от наивного "не верю" до отчаянного "не хочу жить". Зорин ушел, а я так и продолжала сидеть на полу, гипнотизируя дверь взглядом, как собака, ожидающая своего хозяина возле магазина. Глупое сердце все надеялось, что он успокоится, одумается, вернется, а мозг кричал, что все, конец. Ушел, и обратно не вернется. Выть бы, жаловаться на несправедливую судьбу, да не могу. Сама виновата, сама ломала, когда надо было строить, и теперь получила по заслугам. От этого еще хуже, еще больнее. Утро было ужасным. Открыв глаза, я не поняла, где нахожусь, ощущая прилив паники. Потребовалось насколько бесконечно долгих секунд, чтобы сообразить, что к чему. Я на полу, в прихожей. Там же провела весь вчерашний вечер. Подняться на ноги не хватило сил, так и сидела до самой ночи в коридоре, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза, слушая тишину. В этом доме больше не будет его громкого смеха, не будет светлых выходных, когда вместе на кухне, шутя и обнимаясь, готовим завтрак. Никто не разбудит легким поцелуем в плечо. И ночью никто не обнимет, согревая, давая ощущение защищенности. У меня перед глазами, будто видения, проносятся яркие образы, настолько отчетливые, что кажется – протяни руку и дотронешься. Улыбка белозубая, зеленые хитрые глаза, в которых искрится любовь, сильные руки. Со стоном ударяюсь затылком о стену. Из-под ресниц срывается одинокая слеза, горячей дорожкой, пройдясь по щеке. Невыносимо знать, что причинил такую боль любимому человеку. Господи, пусть он справится, выберется из бездны, в которую я его столкнула своими собственными руками. Найдет в себе силы жить дальше. Нормально, открыто, как он любит, умеет. Артем не заслужил этой боли, этого кошмара. Пожалуйста. Тело задеревенело, затекло, потеряло чувствительность. Как и душа. Словно предохранители перегорели. Пусто. Темно. Тихо. Апатия. Медленно поднимаюсь на ноги, бреду в спальню и снова ложусь спать. Вот и все. Потому что не хочу ничего. Будто и нет меня. Умерла. Рассыпалась пеплом по ветру. Череда странных дней. Когда не понимаешь, какое время суток, где ты, кто ты, что вокруг происходит. Я не помню большую часть этого времени. Рваные фрагменты. За столом, пытаюсь есть. Вкуса не чувствую, запаха тоже. Бледное измученное лицо, глядящее на меня из зеркала в ванной комнате. Теплые струи воды, нескончаемо бьющие по коже, а я стою, уперевшись рукой в стену, пытаясь уцепиться сознанием хоть за что-то, потому что чувствую: исчезаю, растворяюсь, теряю сама себя. Ночные посиделки у телевизора, стеклянный взгляд в экран и механическое перещелкивание каналов. Не вижу ничего, сплошное марево. Стою на балконе, глядя на темнеющий внизу парк. Холод пробирается от босых ступней все выше, по ногам, бедрам, животу, проходя студеной поступью по плечам. Мне все равно. Стою, вдыхая полной грудью, только сейчас осознав, что все это время бродила по дому в его футболке, которая все еще хранила его запах. Дышу им и снова умираю. Так хотелось позвонить ему, но не могла. Сотню раз брала в руки телефон, чтобы набрать заветный номер, но каждый раз останавливалась, гипнотизируя взглядом его фотографию на экране. Я даже представить боялась, что творится у него внутри. Если мне, виноватой стороне, сейчас так плохо, что же ощущает он? Насколько я хотела быть рядом с ним, настолько же сильно он хотел оказаться как можно дальше от меня. И я не звонила, потому что понимала, мой голос для него как нож в открытую рану. Понимала, что любые мои слова, действия, мое появление все это сделает ему только хуже, больнее. Каково это: узнать, что твоя семья изначально была не более, чем игрой для избалованной стервы? Что эта стерва выставляла тебя полным посмешищем в глазах остальных? Что она, равнодушно наплевав на все клятвы, зажималась с другим мужиком. И узнать не просто так, а от первых лиц, с подробностями, со спецэффектами. Боже, это не нож в спину! Нет! Это атомная бомба в душу. Нервно-паралитический газ. Иприт, времен Первой Мировой. Такого безумия и врагу не пожелаешь, а я умудрилась утопить в этом аду самого дорого человека на свете. Душа рвется к нему каждую секунду, каждый миг. Хочется услышать его голос, увидеть, обнять, уткнувшись носом в шею, заснуть в любимых объятых. К нему хочу и ничего больше в этой жизни не надо. Очередное утро. Пятое или десятое с того момента, как Артем ушел. Не знаю, мне все равно. Серый поток, из которого нет сил вынырнуть, остановиться, вздохнуть. Дрейфую, с каждым днем все больше погружаясь в пучину депрессии. Как робот поднимаюсь, умываюсь, иду на кухню. В холодильнике пусто, даже пельменей нет. Я слишком долго сидела дома, с задернутыми шторами, спрятавшись от всего мира. Понимаю, что так дальше не может продолжаться, но снова плевать. Делаю кофе, сладкий. Нахожу в закромах шкафа старое жесткое печенье. Вот и весь мой завтрак. А мне большего и не надо, все равно ничего не влезает, желудок сжимается, протестуя против пищи. Наплевать. Вливаю в себя кофе, механически пережевываю печенье и замираю, услыхав звук отпирающейся двери. Сердце делает кульбит в груди, и робкая надежда заставляет поднять взгляд. Неужели пришел? Вернулся? Не дыша смотрю на дверной проем, ожидая появления Зорина. И снова разбиваюсь вдребезги, когда на пороге возникает Лось. На мгновение ожившая душа, снова гаснет, покрываясь черной ледяной коркой. Дура. Не вернется он. Никогда. Опять пью кофе, не глядя на амбала, стоящего в дверях. Он меня не интересует. Его здесь нет. Он не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. – Алексей Андреевич, хочет тебя видеть, – без единой эмоции произносит Дима. – Вот она я. Пусть приезжает и смотрит. Взяв кружку, иду к окну. После того, как надежда на миг озарила сердце, снова становится тяжело дышать. Хочу остаться одна, но отцовский телохранитель по-прежнему тут, и уходить не собирается: – Он хочет видеть тебя немедленно. – Ничем не могу помочь, – голос механический, не живой, – я никуда не поеду. Минутное молчание, после чего раздается спокойное: – У меня распоряжение тебя доставить домой. Хочешь того или нет. Разворачиваюсь к нему лицом, и поднимаю одну бровь: – Силой потащишь? – Да, – соглашается все так же равнодушно. И у меня нет никаких сомнений, что может быть иначе. Лось беззаветно предан моему отцу. Слово Антина-старшего для него закон. Он как огромный питбуль, у которого есть только один хозяин, а всех остальных он терпит, но если получит приказ – разорвет, не задумываясь. Вот и меня он терпит, потому что дочь работодателя. Терпит, и не более того. И ему плевать на то, плохо ли мне, в настроении ли я, есть ли у меня свои дела. Это все мелочи. Если велели меня доставить к отцу, значит доставит, закинет на плечо и понесет. Все остальное – несущественные мелочи. Медленно допиваю кофе, не отводя взгляда от Сохатого, со скучающим видом поигрывающего ключами от машины. Ставлю кружку в раковину и иду в гардеробную. Бороться с этой равнодушной махиной бесполезно. Моих слов он не услышит, слезы его не тронут. Бесчувственный робот, которому плевать на истерики, вопли, ругань. Отец знает, кого надо за мной посылать. Собираюсь не торопясь. И вовсе не из вредности. Просто у меня внутри ступор, ледниковый период. Стою посреди комнаты и не могу вспомнить, где и что у меня висит. Не могу выбрать, что надеть. Ничего не могу. Никчемная. Наконец нахожу черные брюки, черный свитер. Вся в черном. Словно в трауре, по любви, по семье, по счастью. Лось ждет меня у входа, терпеливо переступая с ноги на ногу. Не глядя на него, выхожу из квартиры, почему-то чувствуя себя голой, незащищенной перед этим суровым миром, и бесконечно одинокой. Дима направляется к своей машине, ожидая, что я последую за ним. У меня другие планы, поэтому иду к своей красной Ауди. – Куда? – раздается грозный оклик над самым ухом, от которого невольно вздрагиваю. – Я своим ходом. – Мне велели тебя привезти! – Еще раз повторяю: я своим ходом! У меня потом дела. А ты, если боишься, что сбегу можешь ехать следом за мной, и дышать в затылок, – устало огрызаюсь на него, и сажусь в машину. Завожу, пытаюсь вспомнить, как ей управлять. Будто первый раз за рулем. Может, и зря я решила сама ехать. В таком состоянии это не безопасно. Ничего не соображаю, перед глазами пелена, реакция заторможенная. Так и до беды недалеко. Разбиться можно. На смерть. Мысль вдруг кажется такой привлекательной, желанной, что сердце в груди сжимается. Чего плохого в смерти? Не будет больше боли, отчаяния. Ничего не будет. Только тишина, темнота, пустота. Трясу головой, отгоняя наваждение, и все-таки трогаюсь с места. Сохатый, как и ожидалось, словно верный Цербер едет следом за мной. Дорога до отцовского дома заняла непривычно много времени. По городу кралась со скоростью сорок километров в час, а на загородной трассе "разогналась" аж до шестидесяти, потому что внимание расползалось, не могла сконцентрироваться на дороге. Все норовила завернуть ни туда, полосу не могла держать, виляла из стороны в сторону. Ладно, хоть шальной водитель на встречке не попался, а то действительно могла и не доехать. Въехав на территорию отцовских владений, припарковалась у входа, и несколько минут просто сидела, приходя в себя. Дверь с моей стороны резко распахнулась: – Кто так водит? – гневно спросил Лось, – ты пьяная, что ли? – Нет, – равнодушно пожимаю плечами и выхожу из машины. – Не похоже! – Боишься, отец будет недоволен тем, что дал мне сесть за руль в таком состоянии? Печеньку не даст и за ухом не почешет? – обойдя его, направляюсь к дверям. Лось ничего не ответил, только пошел следом за мной. Конвой. Судя по тому, как нагло он себя ведет, меня ждет очень неприятный разговор с родителем. Так всегда, отец в хорошем настроении – Лось сама корректность, отец злится – Лось превращается в хамоватого надсмотрщика, копируя настрой хозяина. Отца встречаю в холле. Он с кем-то говорит по телефону, облокотившись одной рукой на перила парадной лестницы. Заметив меня, мрачно хмурится, недовольно поджимает губы, и кивком приказывает следовать за ним. Идем в его кабинет. Отрешенно думаю, что мог бы дочь встречать и не в столь официальной обстановке. Дом огромный, столько уютных комнат, что выбирай – не хочу. Так ведь нет. Кабинет. Всегда только кабинет. Словно я подчиненный, а он мой начальник. Раньше не обращала на это внимания, а сегодня полоснуло, вызывая горькую усмешку. Заходим внутрь. Пока я прикрываю дверь, отец занимает свое место: кожаное кресло во главе массивного рабочего стола. Присаживаюсь напротив него, чувствуя, как спадает внутреннее оцепенение, как апатия, ставшая постоянным спутником после ухода Зорина, отступает, а под сердцем зарождается трепет. Отец давит меня своей энергетикой, ледяным взглядом, своей позой. Перед ним как всегда теряюсь, превращаясь в маленькую нашкодившую девочку. – Ты почему на звонки не отвечаешь? – раздраженно начал он, срываясь с места в карьер, – Почему я должен за тобой людей посылать??? – Я не могла ответить, – смиренно произношу, чувствуя, как мурашки по спине бегут. Глаза у отца холодные, жесткие. Значит, разговор будет тяжелым. Заранее становится неуютно, не по себе. – Не могла? А что так? – наклоняется в мою сторону, упираясь локтями на стол,– Чем занята была, прекрасная? Сопли на кулак наматывала? Себя жалела? Морщусь. Его слова как когти проходятся по кровоточащей душе. Ничего не отвечаю. Да ему и не нужен мой ответ. – Ну что, Кристина, поздравляю. Ты все-таки умудрилась все про*рать. Браво! Я уж грешным делом, подумал, что звезды как-то особым образом расположились на небе, даровав тебе мозги. Ан, нет! Все как всегда! Не разочаровываешь отца. Держишь планку! От его тона становится холодно, хочется поежится, закутаться в теплый плед. Понимаю, что молчать не станет, все на поверхность вытащит. Стискиваю нервно подрагивающие руки и киваю. Про*рала. И отпираться нет смысла. Упустила важное, размениваясь на мелочах. – Что за хаос ты устроила на благотворительном вечере? Попросил же как разумного человека сходить, достойно себе показать. А ты черт знает что вытворять начала! Напилась как свинья! Засветилась перед всеми по полной! Что там с мужиками твоими происходило, вообще понять не могу! Каждая его фраза, как ком снега за шиворот. – О чем ты вообще думала, когда устроила этот бедлам на мероприятии? – Ни о чем, – смущенно рассматриваю пол. Конечно, ему донесли о том, как дочь отличилась. Иначе и быть не могло, – я не знаю, как это произошло.... – Что ты, вообще, знаешь? – спрашивает, глядя в упор, – где трусы модные купить??? Как ногти красить??? Что, Кристин? Расскажи, может тогда пойму, что в твоей голове творится! Что за мысли бродят. А то у меня подозрение, что там бесплодная пустыня, или горная расщелина, где ничего кроме раскатистого эха нет! Сижу, все больше сжимаясь и краснея. – Ко мне Артем приходил, – дергаюсь как от удара, услыхав эти слова, – через день после того как… увидел тебя во всей красе. Разговор у нас с ним состоялся серьезный. Не думай, он не жаловался, даже не заикнулся о том, какая ты дрянь. Зато прямой как топор, неудобные вопросы задавал прямо в лоб, глядя в глаза. Черт, я от стыда за тебя был готов провалиться сквозь землю! Объясни, какого хр*на я должен был это все расхлебывать, рассказывать? Мне только такого позора на седую голову не хватало! Значит, Зорин решил сначала с отцом переговорить. Был уверен, что я опять врать начну, выкручиваться? – Я тебе когда сказал поговорить с Артемом? В январе! Кристина! В январе, сейчас конец марта! Чем ты занималась два месяца? Тешила себя надеждами, что все само исправится, что все твои косяки сами рассосутся? – Я просто испугалась, – шепчу чуть слышно, – хотела поговорить, но боялась его потерять. – Молодец! Что я еще могу сказать?! Просто молодец! Боялась она. Х*рню творить не боялась, а тут струсила, голову в задницу засунула, – он порывисто встал и подошел к окну. Заправив руки в карманы брюк, стоял, с досадой качая головой и глядя на серый, еще не совсем освободившийся от снега сад, – головой надо думать! Она для этого и дана! А не для того чтобы волосы на ней отращивать и сережки втыкать! Два месяца кота за хвост тянула, и все равно в итоге его потеряла. С трудом сглатываю горечь во рту. – Ладно, сама дура, а парень-то в чем виноват? В том, что идиотку такую полюбил? Без сердца, без мозгов? На нем лица не было, когда приходил. Больно. Бьет по незащищенным местам. Не жалеет. – Хотя, он – красавец. Держал себя в руках, несмотря на то, что крутило. Сильный. Зачем он мне это говорит? Зачем? Добивает, заново вспарывая раны, покрытые кровавой коркой. Это такой педагогический ход? Типа, встряхни непутевую дочь? – Он домой-то пришел? Или все, решил, что с него хватит твоей божественной персоны? – Пришел, – чуть слышно, потому что воспоминания нахлынули заново. Этот наш фатальный разговор, прощание, его отстраненность. Такой холодный, чужой, с мрачной решимостью в глазах. – Ну и как? Поговорили? – отец злится, не отступает, вынуждая снова погружаться в этот кошмар. – Поговорили, – главное не разреветься прямо здесь, на глазах у сурового родителя. Его всегда слезы раздражали, и вместо сочувствия в такие моменты от него прилетало колкое замечание. – Итог? – Он подал на развод, – чуть ли не стону. – Молодец парень, – всплеснул руками, – Уважаю. Знаешь, а он справится. Сейчас его переломает, перекрутит, вывернет наизнанку. А потом дальше пойдет. И другую себе найдет. Умнее, достойнее, порядочнее. А ты будешь все такой же пустоголовой стрекозой порхать с места на место, и смотреть грустными глазами ему вслед, – от его слов дергаюсь, как от пощечины. – Пап, хватит, – осипшим голосом прошу его остановиться. – Статейку-то видела? Понравилось? Видя в моих глазах немой вопрос, подходит к столу, рывком открывает верхний ящик и достает свернутую газету. Швыряет ее на стол, так что она скользит по гладкой поверхности и слетает на пол. Мне ничего не остается, кроме как нагнуться и поднять. Пальцы сводит судорогой, когда натыкаюсь взглядом на большую, в полразворота фотографию. На ней Зорин. Мрачный, как демон. Глаза прищурены, губы сжаты в узкую линию. Смотрит перед собой и больше никуда. Под локоть держит мое вялое тело, тащит за собой. Я отвратительна на этом снимке. На голове шухер, платье задрано по самое не балуйся, да еще и расстегнуто сбоку. В прореху выглядывает белье. Под глазами, на щеках черные разводы. Лицо безумное, пьяное, гадкое. Не могу дышать, глядя на это безобразие. Статья называется "Как отдыхает Золотая Молодежь", а чуть пониже фото крупными буквами моя цитата "Главное – это семья". Боже мой! Непроизвольно зажимаю рот рукой. Представляю, с каким удовольствием все мусолят эту газетенку. Бомба! Никто и предположить не мог, что тухлый, скучный вечер закончится таким представлением, со мной в главной роли. – Что, нравится? – отец продолжает давить, – а мне вот не очень! Только ленивый не позвонил и не тыкнул меня носом в эту статью! Почему я должен постоянно из-за тебя краснеть? Объясни. Неужели так трудно сделать хоть что-нибудь, хоть раз достойно, а не через ж*пу? Тьфу, глаза б мои не смотрели! А у меня круги перед глазами, потому что кислорода не хватает. Не могу выпустить из рук газету, не могу оторваться от жуткой фотографии. Это не просто позор. Крах, полный. Не отмыться. Никому. Ни мне, ни Зорину, ни папаше. Всех подставила, всех опозорила. Хочется разрыдаться. Громко, в голос, с подвываниями. Особенно, как представлю, что Артем тоже видел это д*рьмо! И стыд, жгучий, ядовитый, бежит по венам, сметая остатки самообладания. Господи, лучше бы я разбилась, пока ехала сюда! Лучше помереть, сгореть заживо, чем видеть все это. – Что ж ты за пустышка такая получилась? А? Только я порадовался, что хоть что-то нормально сделала. Что мужа умудрилась найти хорошего. И на тебе, пожалуйста! Семья для нее главное, – последние слова просто выплюнул, презрительно глядя в мою сторону, – пустозвонка! Мне больно, горько, а еще очень страшно. Потому что чувствую, как черная трясина засасывает все глубже, и мне одной не справиться, не выплыть. Внутри что-то разбивается, когда я пригибаюсь под потоком жесткий слов, которыми обливает меня отец. Да, он прав, во всем прав. Я виновата. Перед ними всеми. Я все испортила, испоганила. Я это знаю, понимаю, но мне отчаянно нужна помощь, чтобы окончательно не сломаться. – Пап, неужели, ты не можешь хотя бы раз в жизни просто поддержать? – чуть дыша, спрашиваю у него, – Не макая носом в дерьмо, не возя мордой по столу, показывая, какая я бестолковая, никчемная дура. Я и так это знаю! Я все знаю! Неужели сейчас не видишь, как мне хр*ново? У меня вся жизнь под откос пошла, а ты еще масла в огонь подливаешь. Зачем? – О как. Тебе хр*ново? Как всегда все мысли о себе любимой? Ей хр*ново, и все дружно должны начать жалеть и успокаивать? – снова усаживается за стол, – Говоришь, жизнь под откос пошла? А кто виноват? Напомнить? Надо же, дорогая дочь поддержки возжелала. Знаешь, милая, ее заработать надо. – Не знаю, – горько до такой степени, что уже не могу сдерживаться, – всегда думала, что поддержка родителей – это что-то, на что ребенок всегда может рассчитывать, что бы ни натворил. Видать не наш случай. Неужели сам всю жизнь идеальным был… – Свои выступления оставь для кого-нибудь другого, – бесцеремонно обрывает на середине фразы, – Она творит Бог весть что, позорит на весь город, а потом поддержку подавай ей. С чего вдруг такое желание? Или тебя деньгами поддержать надо? Отвалить кучу бабок, чтобы ты по магазинам пробежалась для поднятия настроения. Такой поддержки тебе надо? – Пап, да хватит уже деньгами попрекать. Можно подумать, меня кроме них ничего не интересует в этой жизни! – Разве это не так? Может хобби какое есть? Увлечение? Хоть что-то?! Ты даже замуж выскочила исключительно из-за своего стремления быть при деньгах и при этом ничего не делать! Задыхаюсь, не понимая, как могут быть два родных человека быть настолько далеки друг от друга. Он меня не видит, не слышит, не чувствует. Да, я хр*новая дочь, хр*новая жена. Полнейшее разочарование по жизни. Провал в его амбициозных планах на жизнь. Но неужели не достойна простого отцовского участия? Вопроса: "ну, как ты"? Неужели просто нельзя посидеть рядом, помолчать. Или сжать руку ободряющим жестом. Не говоря уж про отцовские объятия. Я для него всегда лишь повод для придирок. Пусть зачастую заслуженных, обоснованных. Раньше не обращала на это внимания, а сейчас задыхаюсь. Может если бы он тогда, в январе, не просто мордой в грязь натыкал, открывая глаза на катастрофическую ситуацию, а поддержал, сказал бы: "я с тобой", у меня и хватило бы сил на разговор с Артемом. Нет, я не пытаюсь переложить ответственность за свои поступки на чужие плечи. Ни в коем случае. Просто хочу понять, почему все сложилось именно так, а не иначе. Где мне взять сил, чтобы все это преодолеть, если за моей спиной никого нет? – Ну, так что, Кристин? Денег захотелось, да? И побольше? – отца несет, он уже не пытается держать себя в руках. – Ничего мне не надо! Я вообще о другом говорила! О нормальной, человеческой поддержке, а не о деньгах! – огрызаюсь, чувствуя, как начинаю закипать. Как к нестерпимой боли подмешивается обида. – Ничего не надо, говоришь? – хмыкает он, – и денег в том числе? Что ж, а их и не будет! Представляешь, какая ирония судьбы. Мы снова оказались в начале пути. На том же самом месте, с которого все началось. Горло сдавливает спазм, заранее понимаю, что он сейчас произнесет: – Итак. Кристин, условия все те же. Или на работу, или замуж. А пока три копейки на еду. Задыхаюсь, не веря своим ушам. Неужели он не понимает, что делает со мной? – Что на этот раз делать будешь? Все-таки оторвешь свой зад от стула и пойдешь работать? Или еще одного дурака будешь искать, чтобы женить на себе? Сомневаюсь, что найдется еще один, такой же как Артем. Вскакиваю на ноги так резко, что стул отлетает в сторону: – Прекрати! – рычу на него, – как только язык поворачивается говорить такое?! Тебе настолько на меня на*рать, да? Может я и дура, но живая! Да, делаю ошибки. Много ошибок! И расплачиваться за них буду сама! Но это не значит, что я бесчувственная кукла! Я его любила! Люблю! И мне сейчас сдохнуть хочется от осознания того, что натворила! А ты… ты… По-моему, задался целью добить! Размазать! – Села, быстро! – холодно цедит сквозь зубы. Словно я собачонка, мешающаяся под ногами. – И не подумаю, – все мои эмоции, переживания прорвали плотину выдержки. Может потом, и пожалею о резких словах, но сейчас мне все равно. Слишком больно, слишком страшно. Я как звереныш, которого загнали в угол и ничего не остается, кроме как показывать зубы. Порывисто раскрываю сумку, достаю кошелек. Из него извлекаю отцовские карты и кладу перед ним на стол. Папашин взгляд становится еще холоднее, вымораживая изнутри, но отступать уже некуда, да я и не хочу. – Знаешь, это ты только о деньгах и думаешь, полагая, что они решают все на свете! – произношу, глядя ему прямо в глаза, – сколько я себя помню, просто затыкаешь мне рот своими деньгами, откупаешься, чтобы не мешалась под ногами. Тебе так было проще. Всегда! Зачем тратить время на горе-дочь? Сунул банкноты и отправил восвояси, преисполненный гордости за то, что выполнил отцовский долг. Я не помню ни одного нашего разговора по душам. Чтобы мы сели за чашкой чая, ты бы спросил как у меня дела, спокойно выслушал, дал совет. Ни-че-го! Только претензии и недоумение, как у такого как ТЫ, могло вырасти такое как Я! Да, вот такая я пустышка. И я не уверена, был ли у меня хоть один шанс вырасти другой! – А ну-ка, рот закрыла и извинилась, – взвился отец, окончательно выходя из себя, и тоже поднимаясь на ноги, – еще наглости хватает такие вещи говорить! – Не буду я ни за что извиняться, – голос дрожит от обиды, горечи, осознания того, что я совсем одна. И неоткуда ждать поддержки. Этот суровый мужик, стоящий напротив, никогда меня не услышит и не поймет. – Значит так. Униженная и оскорбленная. Пока свою спесь не уймешь, и не извинишься, чтобы духу твоего в моем доме не было! Поняла? – Как тут не понять? – разворачиваюсь к двери. Не могу здесь больше находиться. Мне плохо. Тоска скручивает внутренности, – Не переживай, твое Позорище уходит! – Иди-иди. Скатертью дорога! Интересно, как быстро надоедят вольные хлеба, и приползешь обратно. На пороге останавливаюсь, бросаю на него прощальный взгляд, полный сожаления и, качая головой, произношу: – Не приползу. Сдохну, но не приползу. Я не слушаю, что он там еще говорит. Развернувшись, выбегаю в коридор, слетаю по лестнице, перескакивая через три ступени, и налетев на дверь, вываливаюсь на улицу. Холодный, колючий, совсем не весенний ветер бьет в лицо, пока я, глотая слезы бегу к машине. Меня словно разобрали на кусочки. Содрали броню, засыпав на кровоточащие раны сухой щелочи. Хуже всего неописуемое чувство одиночества. Осознание того, что абсолютно одна. Что весь мой мир рассыпался в прах. У каждого человека жизнь строится на нерушимых "китах": семья, любовь, друзья, работа, увлечения. Если исчезает один кит, остальные подхватывают, не давая пойти ко дну. А у меня нет никого и ничего. И это настолько страшно, что словами не передать. Глава 5 Разговор с отцом послужил для меня пощечиной, оплеухой, выбившей из полусонного царства. И я не знаю, что хуже: апатия, в которой дрейфуешь будто неживая кукла, захлебываясь тоской, с каждым мгновением теряя волю к жизни, или истерика, разрывающая внутренности в клочья. Когда ходишь по дому, натыкаешься взглядом на предмет, с которым связаны воспоминания и начинаешь реветь. Рыдать навзрыд. Биться, словно птица в клетке. И с каждым днем все хуже. Все отчаяннее тянет к нему, потому что иначе никак, не могу, не хочу. Зачем я в него влюбилась? Зачем? Ведь изначально было ясно, что все испорчу, испоганю. Лучше бы играла дальше, равнодушно использовала, не думая ни о чем. Да, я эгоистка, и всегда ею была. Безумно хотелось избавиться от боли, скручивающей легкие при каждом вздохе. Забыть. Перестать чувствовать. Но это не возможно. Куда ни глянь – везде его след. Все воспоминания живые. Режут тупыми ножами, вспарывая и без того незатягивающиеся раны. Никак не могу смириться, надеюсь не понятно на что. Не верю. Не может все закончиться вот так. Окончательно. Бесповоротно. Отрицание – первая стадия принятия неизбежного. Истерика сменялась приступами гнева, когда злилась на всех, пыталась оправдать себя, но ни черта не выходило и от этого злилась еще сильнее. Била посуду, устраивала погром в квартире, швыряла вещи. В доме не осталось ни одной нашей общей фотографии. Разорвала, сожгла, надеясь, что боль утихнет, уляжется. Конечно же, не помогло. И вместо желаемого облегчения, рыдала над горсткой пепла, оставшейся от наших счастливых моментов. Ненавижу весь мир и больше всех себя. И Артема! Почему он так просто отказался от нас? Неужели не видел, не чувствовал, что стал для меня всем? Какая разница, что было раньше? Ты же победил! Влюбил в себя. Приручил. Мы в ответе за тех, кого приручили. В ответе! Как ты мог просто взять и уйти??? Как? До ломоты в груди, до исступленных криков хотелось его увидеть, услышать голос. Просто набрать номер и услышать родное "привет". Однако совесть и разрушающее чувство вины не давали мне этого сделать. Врала. Шлялась с другим мужиком. В пьяном угаре опять полезла к Градову. Виновата по всем пунктам. Без права на помилование. Без права посмотреть ему в глаза. Заслужила. Но как же холодно внутри. После разговора с отцом еще несколько дней просидела дома, в четырех стенах. Упиваясь своей болью, мечтая, что в один прекрасный момент просто сдохну от разрыва сердца. Умру, и может тогда он пожалеет о своем решении, поймет, как сильно я его любила. Идиотка. Эгоистичная идиотка. Выдумывала триста причин, чтобы поехать к нему, поговорить. И ни одна из них, в конечном итоге, не казалась убедительной. Потому что реальность, в которой я – законченная сука, разрушившая нашу жизнь, не изменить. Неожиданно масла в огонь подлила сестра. Ее звонок раздался однажды вечером, застав меня во время уборки, после очередного приступа гнева. – Да, – отвечаю, продолжая раскладывать вещи по местам. – Что у вас происходит? – с места в карьер начала она, – Денис сказал, что вы разводитесь! Денис. Они с Темкой сразу нашли общий язык, сдружились. И сейчас продолжают общаться. Почему-то захлестнула ревность. Нет, не такая, как к представительнице женского пола. Другая. Я ревновала ко всем, кто мог быть просто рядом с ним. Разговаривать. Смотреть на него. Я – больная. – Разводимся, – холодно отвечаю в ответ, прекрасно понимая, что Ковалева сейчас выдаст речь, лишний раз просветив, что я дура. Я и так знаю! Не хочу ничего слышать! Никого! Даже сестру. – Ты все-таки все пр**бала? – Марина никогда не стеснялась в выражениях, – я же тебя предупреждала! – Да, все как ты и говорила, можешь радоваться! – огрызаюсь, чувствуя, что в глазах снова темнеет от злости. – Чего зубы скалишь?! – в тон мне отвечает она. Мои перепады ее никогда не пугали, – могла бы позвонить! – Я перед тобой отчитываться должна? – не много ли руководителей и надзирателей на меня одну? Надоели все. Оставьте меня в покое! – Что у вас стряслось? – игнорируя мой выпад, продолжает сестра. – Какая разница? У Дениса своего спроси. Он наверняка в курсе событий. – Кристин! – Все, пока! – швыряю трубку в сторону. Сижу на полу, обхватив пульсирующую голову руками. Неконтролируемый Гнев – страшная вещь. Во мне кипит агрессия, протест против всего мира. Ненавижу. Всех ненавижу! Ведь неправа. Сто раз не права. Маринка не хотела зацепить, она на моей стороне. Схожу с ума, отталкивая от себя всех, кто еще остался. Чтобы никто не мешал идти ко дну. Я этого не выдержу. Вторая стадия. Гнев. Спустя неделю заставила себя выйти на улицу. Распахнула дома все окна, чтобы проветрить. Потому что в квартире душно, нечем дышать. Атмосфера пропитана моей болью, отчаянием. Стены давят, лишая последних сил, высасывая остатки тепла из стынущих вен. С этого дня стала гулять в парке. Подолгу, по нескольку часов утром и вечером. Полной грудью, вдыхая свежий воздух. Бродила по грязным слякотным апрельским аллеям. До тех пор, пока не переставала чувствовать пальцы от холода. И только после этого шла домой. Все мои мысли были заняты только одним. Неужели нельзя хоть как-то исправить? Зажечь хоть немного света в этом аду? Хоть маленький лучик? Искорку? Может, все-таки позвонить? А если не ответит? А если ответит? Вдруг он умирает в разлуке, так же как и я? Мечтает услышать мой голос? Хоть на миг оказаться чуточку ближе? Что ему сказать? Я не знаю. Я уже ничего не знаю, не понимаю, но так хочется хоть капельку надежды. Хоть крохотную крупицу. Пожалуйста. Ведь это так просто. Неужели даже такой малости недостойна? Третья стадия. Торг. Все как по учебникам. На двадцатый день все-таки сдаюсь и набираю заветный номер. Не дышу, считая гудки, и совсем не уверена, что получу ответ. – Да, Кристин. Разбиваюсь вдребезги, услыхав родной голос. Ледяная лапа когтями впивается в сердце и медленно поворачивается, стараясь нанести как можно больше незаживающих ран. Боже, как же я его люблю! Руки трясутся так, что с трудом удается удержать телефон: – Здравствуй, Артем, – голос тоже дрожит. Молчим оба. Минуты три не меньше, пока я не нахожу в себе сил спросить: – Как дела? – Нормально, – ни единой интонации. Ни раздражения, ни злости, ни показной холодности. Тихо, спокойно… равнодушно. Слезы бегут по щекам: – Чем занимаешься? – В командировке. В Калининграде. – Да? – удивляюсь. Боже, как он далеко! От осознания этого словно становится меньше кислорода, – тебя же перестали отсылать в такие поездки. Во время которых твоя никудышная жена может раздвигать ноги перед другими мужиками. Сейчас точно зареву. – Не перестали. Я сам отказывался. – А теперь? – Теперь? – секундная пауза, – теперь нет смысла. Так даже лучше. Сбежал, подальше от меня, не желая находится рядом, пресекая все возможные столкновения. Прикрываю динамик рукой, потому что не могу сдержать всхлип. Кое-как выдыхаю и севшим голосом спрашиваю: – Когда обратно? – Не переживай, к нужной дате успею. Закусываю губу, ловя стон, готовый вырваться из груди. Это не мой Артем. Чужой. Бесконечно далекий. – Понятно, – банальная фраза, но на большее не хватает. – Что-то еще? Господи, как отвратительно он спокоен. Будто автоответчик, робот. – Нет, – еле выдыхаю, чувствуя, как ледяные змеи внутри все сильнее скручиваются в колючий ком. – Тогда пока. – Пока. Он отключается, а я еще долго сижу, прижав к уху мобильник, слушая быстрые гудки, словно отсчитывающие секунды перед окончательной гибелью. Ничего уже не изменить. Не исправить. Конец. Заново осознаю эту ужасную истину. Заново умираю, разлетаюсь пеплом по ветру. Плавно перехожу на четвертую стадию. Оставшиеся десять дней меня полощет депрессия. С*ка. По всем правилам, во всей красе. Начиная от нехватки сил, чтобы встать с кровати, бессонницы, отсутствия аппетита и заканчивая неспособностью здраво мыслить, сделать простейший выбор. Черный хлеб или белый? Все равно. Ведь есть не хочется. Разворачиваюсь и ухожу из магазина. Потому что не могу видеть других людей, не могу их слышать. Они мне неприятны, меня тошнит от них. Во всем мире только один человек, к которому я рвусь, словно одержимая. И он сейчас бесконечно далеко от меня. На другом конце вселенной. На такси подъезжаю к ЗАГСу. Почти десять. Уже пора. Хотела прогулять, не придти, проигнорировать, спрятаться, только это все не имеет смысла. Бесполезно. Нас все рано разведут. Обратной дороги нет. Как бы я не хотела повернуть все вспять, Артем не отступит. Для него все решено. Включить бы гордость. Подойти к нему, задрав нос кверху. Одарив надменным взглядом поставить небрежную подпись, и со словами: "Гуляй, мальчик. Счастье свое ты уже профукал", уйти прочь, не оглядываясь, не вспоминая. Только от гордости давно ничего не осталось, как и от меня самой. Поднимаюсь на ватных ногах по лестнице на второй этаж. Фигуру Зорина замечаю сразу. Стоит в конце коридора, смотрит в окно, повернувшись ко мне спиной. Каждая клеточка, каждый нерв заходятся в агонии, в исступленном отрицании происходящего. Еле превозмогаю желание подбежать к нему, обнять, уткнуться носом в широкую спину. Тише, Кристина, тише. Все пройдет… Когда-нибудь… В следующей жизни. – Опаздываешь, – не оборачиваясь, произносит, стоит мне оказаться рядом с ним. Убийственно спокойно. – Прости, – горько, чуть дыша. Извиняюсь за опоздание, за свою нерешительность, за причиненную боль, за разрушенную сказку. – Идем, – направляется к двери, и я тенью следую за ним. Заходим внутрь. Та же женщина, что и расписывала нас. Ирония судьбы. Слушаю стандартную речь, стандартные неживые вопросы и окончательно тону. Напрасно пытаюсь поймать его взгляд, мысленно кричу, умоляю, чтобы посмотрел на меня, хоть раз согрел теплом любимых глаз. Не смотрит. Словно меня нет в этой комнате. Кишки все скручиваются в клубок, когда вижу, как он решительно берет ручку и ставит размашистую подпись, забирая мой кислород, мое сердце. После чего отходит в сторону, уступая мне место. Во рту горько до омерзения. Чувствую себя на борту тонущего корабля. Бросаю на Зорина беспомощный взгляд. Я не хочу ничего подписывать. Хочу остаться с тобой, быть твоей женой. Внутри меня все кричит, бьется в конвульсиях. Снаружи лишь лихорадочно блестящие глаза и слегка подрагивающие руки. Тема. Темочка, пожалуйста. Он не здесь. Я его не чувствую. Полностью закрылся от меня, спрятался за высоченной стеной из колючей проволоки. За которую мне больше не пройти. Как это непривычно тянуться к нему и не находить отклика. Это не ледяная броня. Нет. Холод еще можно как-то почувствовать, растопить. Меня встречает пустота. Темная, беспросветная, глухая. Прикрыв глаза, выдыхаю. Беру в руки ручку. Мне кажется, она еще хранит его тепло. Безумие. Дрожащая рука замирает над бумагой, а потом выводит корявую, неровную закорючку. Вот и все. Достигла дна. Конец. Словно кукла, механически переставляю ноги. Выхожу из кабинета, спускаюсь по лестнице, иду к выходу. Зорин идет следом. Не торопится, не обгоняет, не прикасается, не говорит. Выходим на улицу. В лицо бьет свежий весенний ветер. Стеклянным взглядом смотрю по сторонам, как-то отрешенно замечая, что природа давно проснулась. На газонах пробивается сочная зеленая трава, украшенная россыпью ранних цветов. Набухшие почки начинают раскрываться. А у меня в душе лютая зима, завывающая, бьющая колючей черной вьюгой, вымораживающая остатки души. – Ну, – произносит Зорин, и мне чудится, что равнодушный голос все-таки дрогнул, – удачи, Кристин. Лишь киваю в ответ. Горло сковало ледяным ошейником, с шипами, впивающимися в плоть. Смотрю, как он разворачивается и быстро идет к своему Форду. Заводит его. Выруливает с парковки и вливается в поток разномастных машин. Вот и все. Я одна. И нет смысла дергаться, бороться, сопротивляться. Все закончилось. Стадия пятая – Принятие. Следующий месяц был похож на нелепый сон. Я все воспринимала отрывками, никакой цельной картины. Отдельно в памяти утро, отдельно вечер, и не знаешь, к какому дню они относятся. То ли сегодня это было, то ли вчера, то ли неделю назад. Училась жить без него. Училась дышать без него. Не скажу, что достигла успехов на этом поприще. Нет. Скорее одна провальная попытка за другой. И каждый поворот выталкивает на мысли о нем. Самое страшное, что голова никак не могла принять, отпустить. Все казалось, что он рядом со мной. Это страшно. До дрожи. До ужаса. Запомнился случай, когда шла по торговому центру, пустым взглядом скользя по витринам. Раньше бы порхала мотыльком, а сейчас ни одна струна души не дрогнет. Все равно. И вдруг проходя мимо магазина спортивной одежду, вижу мужской манекен. На нем футболка, темно-бордовая с золотыми буквами. В голове точно всполох, образ Артема. Она ему идеально подойдет, сядет как влитая, обтянув мощный торс. Тороплюсь внутрь. Подзываю продавщицу и прошу принести нужный размер. Искренне радуюсь, когда оказывается, что как раз он и остался. Везение неимоверное. Хватаю вожделенную тряпку и с улыбкой иду к кассе. Один шаг, второй, третий… Футболка падает на пол, а я стою, будто окаменела, потому что потоком обрушилась жуткая истина. Мне некому ее покупать!!! У меня больше нет Зорина! Нас с ним нет! Внутри все переворачивается, и, не обращая внимания на удивленные взгляды девушек-консультантов, бегу прочь, зажав рот рукой, чтобы опять не разреветься. Он настолько глубоко пророс в меня, что я никак не могла привыкнуть к своему одиночеству. Надо открыть банку – вместо того, чтобы взять консервный нож, зову Зорина. Замираю, потому что в ответ неизменная пустая тишина. И так раз за разом. Доводя саму себя до безумия. Я как наркоман, которого ломало от нехватки наркотика. Как человек, потерявший конечность, но еще чувствующий ее. Каждый день вставала с мыслью: сегодня должно стать лучше. Не становилось. Все держалось на одном уровне. Так плохо, что словами не передать. Безумно хотелось поддержки, хоть чьей-нибудь, хоть небольшой. Чтобы просто сжали руку и сказали: "Тин, ты справишься. Все пройдет". Только рядом со мной не было никого. Совсем одна. Никому не нужна. Май. Погода почти летняя. Даже мне не хочется сидеть дома. Солнце согревает душу, и кажется, что становится чуть-чуть лучше. Самую малость. В парк идти не хочу. Сегодня выходной. Там людно, шумно. Никакого покоя. Любимую лавочку у пруда наверняка облюбовала какая-нибудь сладкая парочка. Сажусь в машину и просто бездумно катаюсь. Неторопливо, кружась по улицам, бесцельно перемещаясь из одного конца города в другой. Останавливаюсь на светофоре вторая. Равнодушно жду. Мне некуда спешить. И тут, уже под самый занавес, на желтый свет, справа на перекресток вылетает белоснежный Ягуар. С громкой музыкой, нагло снует между рядами и уносится прочь. В животе все сводит. Градов! Вцепившись побелевшими пальцами в руль еду дальше, до следующего перекрестка. Сердце ходуном ходит, рот наполнился горечью. Сама не понимая что делаю, разворачиваюсь и еду за ним. К нему домой. Здесь недалеко, всего несколько кварталов. Спустя десять минут подъезжаю к элитному дому. Паркуюсь на внешней парковке и иду к знакомому подъезду. Захожу вместе с кем-то внутрь. В просторном холле за столом, уставленном аппаратурой, сидит охранник. Заметив меня, кивает. Конечно же, он меня знает. Сто миллионов раз видел в обнимку с Градовым. Горько усмехаясь, иду к лифту. Надо же, меня до сих пор считают своей в этом мире богатых золотых девочек и мальчиков, хотя я давно отщепилась, выпала из обоймы. Видать сучью породу не сотрешь, как не пытайся. Поднимаюсь на самый верх. У Макса двухэтажная квартира. Роскошная, гигантская. С панорамным видом на город. На первом этаже огромная гостиная, размером со спортивный зал, объединенная с кухней, и кабинет. Наверху три спальни. Чуть робея, нажимаю на звонок. Не знаю, что скажу ему. Просто хочется заглянуть в глаза человеку, который меня уничтожил. Дверь широко распахивается. На пороге Макс, прижимающий к уху телефон: – Оп-п-а-а, – тянет он, изумленно уставившись на меня, – Серега, перезвоню позже. У меня внезапные гости. Убирает телефон в карман и, чуть улыбаясь, спрашивает: – Чем обязан? Неужто соскучилась? Как всегда вальяжный, брови насмешливо подняты. Смотрю на него и умираю еще раз, вспоминая, как он разложил всю мою подноготную перед Темкой. – Зайдешь? – предлагает Градов и, не дожидаясь ответа, идет вглубь квартиры, оставив дверь распахнутой. С опаской захожу внутрь, словно в логово дракона. Зачем я сюда пришла? Мне даже сказать ему нечего, кроме того, что ненавижу его каждым фибром своей измученной души, каждым нейроном мозга, каждой клеточкой кожи. Макс стоит у бара, наливает любимый виски: – Будешь? – сама гостеприимность. Отрицательно мотаю головой, обхватываю себя руками, рассеянным взглядом скользя по сторонам. Обычная обстановка, ничего не изменилось с моего последнего визита. Мне неуютно здесь, неприятно, хочу уйти. Макс, развернувшись ко мне лицом, приваливается задом к столешнице и молча рассматривает меня, неторопливо потягивая крепкий напиток. – Плохо выглядишь, – наконец произносит, глядя поверх стакана. Лишь пожимаю плечами. Я знаю. Похудела килограмм на пять. Кожа да кости остались. Волосы тусклые, под глазами залегли синие тени. Косметики ни грамма. Совсем не похожа на привычную холеную Кристину. Огонь в глазах погас. – Слышал, тебя можно поздравить с разводом? – внезапно произносит он, и я дергаюсь как от пощечины. Его взгляд меняется. В нем не остается привычной расслабленной насмешки. Только металл. Рассматриваю его, как будто первый раз вижу. Хищный, жестокий, расчетливый. А ведь было время, когда я считала его тюфяком, прилетающим по щелчку моих пальцев, танцующим на задних лапках и пытающимся угодить. Ни черта он не такой. Сволочь. Как и я. Как и любой в нашей компании. Зачем, интересно, притворялся другим, позволял манипулировать собой? Прогибался под мои капризы? Что за игры? – Я, пожалуй, пойду, – выдаю первую умную мысль за сегодня. – Блеск, – с грохотом ставит стакан на стол, – а зачем приходила-то, скажешь? – Я не знаю. – Не знаешь? – хмыкнул, – ну-ну. Тогда, не смею задерживать. Делаю несколько шагов в сторону выхода, но останавливаюсь, разворачиваюсь к нему: – Скажи, Максим, ты доволен тем, что сделал это? – Более чем, – подходит ближе, упирается рукой в стену, рядом с моей головой. Склоняется ближе. – Почему? – интересуюсь, бесцветным голосам. Это уже не имеет значения, но хочу знать. Знать, что для него значила моя гибель. – Это было… весело. – Весело? – словно штырь в груди поворачивают, – тебе было весело? – Даже не представляешь насколько. Ублюдок! Смотрю на него. Боже, когда-то он казался мне приятным, а сейчас вижу перед собой лютого демона. Циничного, хладнокровного. Ненавижу. Взглядом скольжу по руке, упирающейся в стену рядом с моим лицом. Хмурюсь, заметив на предплечье на загорелой коже бледные рубцы. Два полукруга. Будто… Укус. Мутит. Перед глазами снова тот длинный коридор. Мы с ним, в обнимку, жадно целуясь. Картина дрожит, скачет из угла в угол. Судорожно мечется, отдавая тупой болью где-то в затылке. Почему-то эти шрамы кажутся мне важными. – Что это? – голос внезапно сел. Макс следит за моим взглядом, тоже смотрит на рубцы. Потом в недоумении на меня, на мою растерянную физиономию. И начинает смеяться. Громко, заливисто от души. – Фантастика! – чуть ли не стонет сквозь смех. – Не вижу ничего смешного. – Крис, ты это серьезно? Хочешь знать, что это? Детка, это твои острые зубки. Неужели не помнишь? Картинка переворачивается, наотмашь лупит по глазам. Все тот же проклятый коридор, я бьюсь в него руках, зубы впиваются в кожу. – Я не понимаю, – хватаюсь за виски, пытаясь уловить суть происходящего. Картинки сменяют одна другою с такой скоростью, что не могу распознать, где реальность, а где иллюзия. – Слышала про ложные воспоминания? – ухмыляется он, – нет? Очень интересная вещь. Советую почитать на досуге. Смотрю на него, еще не до конца улавливая суть происходящего. – Я помню как мы шли… как оказались в комнате… Вазу… – Вазу? – опять смеется он, – Кристин, не было никакой вазы. Все, что ты помнишь – это мои слова, которые твой обдолбанный мозг перевел в картинки. Вот и все. А ваза – это просто маркер, по которому я определял результат. Черт, я уж думал, ты давно все вспомнила, а оказывается, даже просвета не было. Хм, забавно. У меня нет слов, начинаю хватать воздух ртом, словно рыба: – Скотина! Воспользовался тем, что напилась до свинского состояния, и запудрил мозги?! Внушил то, чего не было? – задыхаюсь. – Эх, Кристина, Кристина. Вот вроде смотришь на тебя – стерва непрошибаемая, а на самом деле дурочка наивна, – усмехаясь, качает головой. Идет к кухонному шкафу. Открывает один из них, что-то ищет. Недовольно бурчит не найдя желаемого, открывает следующий. Слышу, как довольно цокает языком. Развернувшись, бросает мне белый пластиковый пузырек. Непроизвольно ловлю его, в недоумении кручу в руках. Диметилбром-и-еще-чего-то-там-на-две-строчки. Даже прочитать не могу. Коротко Араспан*. Выжидающе смотрю на Градова. По плечам липкими мазками проходит что-то гадкое, наверное, понимание того, как сильно мои представления о том злосчастном вечере отличаются от реальности. – Ты за весь вечер всего один бокал выпила. Детская доза. Размазало тебя вот с этого, – кивает на пузырек. – Ты меня накачал? – смотрю на него, широко распахнув глаза. – Я??? Упаси, Боже. Неужели ты обо мне такого плохого мнения? Я расстроен, – насмехается надо мной, – Карине спасибо скажи и бармену. Не знаю, денег она ему дала или за щеку взяла. Мне плевать. Главное, что этот хр*н с милой улыбкой подсыпал тебе адского дерьма. Максим подходит ближе, останавливается всего в шаге от меня, и с абсолютно непроницаемым безжалостным выражением глаз вываливает на меня правду: – Я лишь дождался, когда тебя скрутит. Как истинный джентльмен, между прочим, следил, чтоб не попала ни в чьи дурные руки. Сука. Да хуже твоих рук, оказывается, и нет! – Надо отдать должное. Даже когда тебя накрыло по полной, единственной твоей мыслью было – свалить домой. Под бок к своему драгоценному мужу. Я вызвался тебя проводить. Вывел в безлюдный закрытый коридор. Тут у тебя вроде как проблеск интеллекта случился. Дошло, что идем не туда. Начала вырываться. Рубашку разорвала к чертям собачьим, кусаться начала. Пришлось скрутить, и на руках нести. Чем больше он говорит, тем холоднее внутри становится. Все время считала себя самой умной, самой классной, самой коварной. Самой-самой. Одним словом – Королевой. Снисходительно поглядывала на окружение, будучи уверенной, что все они вместе взятые и в подметки мне не годятся. Иллюзия, в которой сама себя убедила. Дура. Да, на фоне их я маленькая девочка, наивно решившая сунуться в жестокие игры. Сунулась и проиграла. В ноль. Подчистую. – А дальше дело техники. Ты же не думала, что я позарюсь на твою полудохлую тушку? Тебе ли не знать, люблю качественный секс, и вялые куклы совершенно не в моем вкусе. Просто сидел с тобой пару часов, раз за разом повторяя одно и тоже, до тех пор пока твой куриный мозг, – прислонил указательный палец, к моему лбу, – не воспринял мои слова за чистую монету. – Зачем??? – отшатываюсь от него. – Зачем? Так интереснее. Карина просто предложила раздеть тебя и подложить рядом со мной. Меня передергивает от довольной улыбки, с которой он рассказывает об их грязных планах. – Но это было бы слишком просто, так ведь, Крис? Я бы даже сказал, что банально. Банальности никто не любит. Впрочем, от Абаевой другого и ждать не следовало. Еще большая дура, чем ты. У меня была иная цель. Убедить тебя, что ты пришла сама, что по своей воле висла на мне, как последняя шалава. Зажимаю рот рукой, чтобы сдержать вопль. Убедил! С*ка. Еще как убедил! Я подыхала от мыслей, что снова к нему потянулась. А он… Боже, какая грязь! Меня сейчас вывернет наизнанку. – Макс, – сдавленно шепчу, не в силах поверить, – ты намеренно лишил меня возможности оправдаться! – В точку, дорогая моя! Браво! Ты меня раскусила, – несколько раз медленно, демонстративно хлопает в ладоши, и кланяется. – Расскажи я ему о твоих публичных выступлениях – он бы пожал плечами, потому что не дурак и в курсе того, что жена у него, мягко говоря, с приветом. Ну, поорал бы вечерок. Ты бы его ублажила, хлопая своими бесовскими глазами, и все. Если бы я ему рассказал, как трахал тебя в своей машине – вы бы и через это смогли перешагнуть. Потому что ты его полюбила. Он знал, что та Кристина, что была в начале, и та, что сейчас – это два разных человека. Подложи мы тебя без трусов под бок во мне – ты бы с таким усердием отпиралась, что в конечном итоге убедила бы своего благоверного в подставе. Потому что была бы уверена, что не могла этого сделать. Он тебя любил, как идиот, – дернулась от прошедшего времени, – поверил бы тебе, почувствовал, что не врешь. А так… Мне просто нужно было заткнуть тебе рот, чтобы притихла, почувствовала себя виноватой. Вот и все. И уже тогда вывалить всю правду, приправив твоим пикантным видом. Поверь, шансов устоять у вас просто не было, – удовлетворенно развел руками, – ни один мужик такого не сможет спустить. – Скотина! – сорвавшись на крик, подскакиваю к нему и с силой толкаю в грудь. От неожиданности Градов отступает. Ублюдок! Я подыхала от стыда, сжигала себя заживо от чувства вины. Все из-за него! А мой разговор с Темкой? Когда, помирая от отвращения к себе, признавалась в том, чего на самом деле не было, убивая нас обоих. Хочу дать пощечину, ударить по ухмыляющейся роже, но он перехватывает мою руку и с силой, больно, заводит за спину. – Даже не думай! Я после твоего м*дака полтора месяца в Европе морду в порядок приводил, кости сращивал. – Мало он тебе врезал! – кричу, вырываясь из его захвата, – знала бы, не останавливала. Глядишь, убил бы на хр*н. – Поздно, моя дорогая, шанс упущен, – усмехаясь, отталкивает от себя. Не реву, но из глаз льются слезы. От злости. Разворачиваюсь и бросаюсь к двери. Мне нужно увидеть Артема, рассказать ему все. Я должна… – Уж, не к муженьку ли бывшему собралась? – издевка в голосе останавливает, заставляет подобраться и снова повернуться лицом к этому скоту, – я бы так не спешил. Знаешь, как это будет выглядеть со стороны? Думала-думала два месяца и, наконец, придумала себе оправдание. Меня опоили, сознание подправили, платье насильно расстегнули. А на самом деле я белая и пушистая. Проклятие! Он прав. Тысячу раз прав. Зорин даже слушать не станет этот бред. Подскакиваю к Градову, хватаю за грудки и гневно шиплю: – Значит, ты пойдешь со мной, и во всем ему признаешься. Сам! – Сейчас! Х*ев тебе тачку! – скидывает с себя мои руки и возвращается к бару. Шарит в ящиках в поисках сигарет. Наконец находит пачку и закуривает, прямо дома. Для него это табу. Всегда под запретом, несмотря на то, что курильщик со стажем. Но сейчас быстро, нервно, глубоко затягиваясь, выкуривает первую сигарету и тут же тянется за второй. Вывела его из состояния равновесия. Пытается успокоиться, взять себя в руки, а я так и стою в прихожей. Трясусь, вся в слезах. И мне плевать на гордость, на чувство собственного достоинства, на все. Жалкая. Разбитая. Раздавленная. Повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь шумными затяжками с его стороны и судорожными вдохами с моей. – Максим… – уже нет сил говорить,– за что ты меня так ненавидишь? Да, я была неправа… Он дернулся и раздраженно покачал головой. – Но… я ведь признала это… Извинилась. Пусть запоздало, но… Почему ты настолько жестоко обошелся со мной? Я не понимаю… – Не понимаешь? – хмыкает и переводит на меня холодный взгляд, – ты как всегда ни хр*на не понимаешь, и дальше своего носа не видишь. Только твое извечное я, мое, мне. Тушит сигарету о пепельницу и идет в кабинет. Через минуту возвращается и решительным шагом направляется ко мне. Непроизвольно отшатываюсь, испугавшись бешеного выражения глаз. Хватает за руку и рывком дергает на себя. Охаю, зажмурившись, уверенная, что он собирается меня убить. Ничего не происходит. Просто вкладывает в мою ладонь что-то шершавое. С опаской открыв глаза, вижу красную бархатную коробочку. – Что это? – отталкиваю, пытаюсь всучить ее обратно. Будто это комок змей. – А ты открой и посмотри, – рычит, встряхивая за плечи. Меня уже колотит изнутри. Дрожащими пальцами открываю футляр и вижу там роскошное кольцо. Стоимостью не одну сотню тысяч. С огромным голубым бриллиантом. – Нравится, дорогая? – голос глухой, страшный, – под цвет твоих глаз выбирал. – Это что? – повторяю, как попугай. – Кольцо, Крис. Обручальное, если до тебя не дошло. Сглатываю. Коробка жжет ладонь, а я не могу пошевелиться, в ужасе глядя на Максима. – Представляешь, дурак какой, жениться на тебе хотел, – зло всплеснул руками, – кольцо купил, с духом собрался. А ты раз – и пропала. И месяц от тебя ни слуху, ни духу. А потом возвращаешься. Красивая, загорелая, довольная, и на пальце, где должно быть это, – кивает на коробочку, – сидит кольцо какого-то м*дака! Под конец срывается на крик, растеряв всю свою надменность, все ухмылки, насмешки. Вижу его настоящего, злого, взбешенного с болью в глазах. Невольно отступаю: – Ты хотел жениться на мне??? – Удивлена? Да! Хотел! Жениться. Семью. С тобой, – он себя уже почти не контролирует. Как бык роющий копытом землю перед броском, – представь себе! Кретин влюбленный. Что глазищами моргаешь? Этого тоже не знала? Что любил тебя, с*ку, до одури? Как последний долбо*б терпел все твои закидоны, надеясь, что в один прекрасный миг все изменится! Этот разговор убьет меня. Не могу больше. – Разве так любят? – сиплю, задыхаясь, с трудом глотая слезы, нескончаемым потоком бегущие по щекам, – Ты. Меня. Полностью. Уничтожил. – Ты первая это сделала! Ты! – с силой швыряет футляр в стену. Коробочка раскалывается. Кольцо со звоном падает на пол и закатывается куда-то под мебель. Градов не обращает на это никакого внимания. Ему плевать. Стоит, прожигая бешеным взором, надсадно втягивая воздух в легкие. Мне, наверное, надо заткнуться и уйти, но не могу. Я должна попытаться спасти хоть что-то у нас с Зориным. Хоть крупицу хорошего. Пусть и не вернется ко мне, но хотя бы будет знать, что в конце был только он. Никого кроме него. – Ты должен во всем признаться Артему! Градов теряет контроль. Бросается в мою сторону, хватает под руку и будто куль с мукой тащит к двери. Распахивает ее пинком и выталкивает меня в коридор, так что чуть не валюсь на пол: – Проваливай на х*р! И чтоб больше я тебя никогда здесь не видел! Со всей силой, оглушительно хлопает дверью. Мне плохо. Меня разрывает на куски. Уперевшись рукой в стену, согнулась в три погибели. Взбунтовавшийся на нервной почве желудок стремится избавиться от скудного завтрака. Меня тошнит. Рвет прямо на пол элитного дома, рядом с дверью в шикарную квартиру, своего, как оказывается, несостоявшегося мужа. Не могу остановиться. Выворачивает до тех пор, пока в животе не остается ничего. Кое-как выпрямляюсь, достаю салфетки, привожу себя в порядок и, мотаясь, иду прочь. В зеркальном лифте прихожу в ужас от своего вида. Морда зеленая, опухшая от слез. Нос покраснел, губы алые, искусанные. Бегом преодолеваю холл, выскакиваю на улицу и несусь к своей машине. Господи, как плохо-то! На смену разрушающей вины приходит ужасающее чувство беспомощности. Как же ловко меня обыграли, подставили! Градов, с*ка, хитро придумал. Я сама даже не заподозрила, что что-то не так, что-то не сходится. Дура! Тупая дура! Ведь все как на ладони было. Все очевидно! Рывком трогаюсь с места и, чуть не спалив резину, мчусь прочь из этого двора, подальше от чудовища, с которым встречалась целый год, наивно полагая, что он у меня под каблуком. Ударяюсь затылком о подголовник. Раз за разом, пытаясь унять агонию в груди, переключиться. Снова тошнит. Едва успеваю притормозить у обочины и добежать до кустов. Скотина, довел! Тошнит минут пять. Из глаз ручьем бегут слезы. Болезненные спазмы скручивают желудок. Ну хватит уже! Сколько можно?! Там и так ничего не осталось! Прохожие подозрительно косятся на блюющую в кустах девицу и торопятся мимо, пока, наконец, одна сердобольная женщина не подходит ко мне: – Вам плохо? Киваю, потому что говорить не получается. Стоит только открыть рот, как тут же начинаю давиться. – В соседнем доме частная клиника, – машет в сторону, – может вам туда обратиться? Поднимаю взгляд и вижу то, на что сначала не обратила внимания. Совсем близко вывеска "Частная клиника Медицина+". – Спасибо, – хриплю, вытирая рот тыльной стороной ладони. Еле разогнувшись, забираю из машины сумочку, и, поматываясь, иду в сторону клиники. *– название препарата вымышленное. Понятия не имею, есть такое или нет. Глава 6 Стоило мне некрасиво, громко ввалиться внутрь клиники, как ко мне подлетела медсестра. С начала с воплями. Дескать, что за безобразие, что за вопиющая наглость, разве можно так дверями хлопать. Потом она увидела мою бледную перекошенную физиономию и начала метаться вокруг, задавая тысячу вопросов одновременно. Что я, как я. Болит. Где болит. Как болит. Я лишь отрицательно качала головой и твердила, что не знаю, что со мной. Усадила меня в широкое кожаное кресло и протянула стакан воды. Опасаясь повторных спазмов пила по чуть-чуть. Мелкими глотками с перерывами. Во рту стоял неприятный металлический привкус. – Будете проходить обследование у нас? Равнодушно киваю. Мне все равно где, лишь бы помогло. – Доктор вас скоро примет. Давайте-ка пока кровь сдадим, чтобы время не терять. Все равно отправят. Киваю и медленно поднимаюсь на ноги. Делайте со мной что хотите. Хоть уколы, хоть промывание желудка, хоть капельницы. Только избавьте от этого муторного состояния. Ведет меня в лабораторию, где быстро и практически безболезненно отбирают кровь из вены и пальца. Пока жду врача, заполняю бумаги. Процедура недолгая, отточенная. Все для удобства клиентов. Это вам не в муниципальном заведении, где выстоишь очередь, чтобы узнать, к какому кабинету надо занимать очередь. Не успела оставить последнюю закорючку, как уже пригласили в кабинет. Меня встретила женщина врач лет пятидесяти. Сухая как палка, подтянутая, строгая. Люблю таких. Чтобы все по делу, без сюсюканий. Давление, температуру измерили, она меня опросила, всю обмяла. Начиная от лимфоузлов на шее, заканчивая животом, неприятно сжавшимся от ее прикосновений. Деловым тоном, без эмоций задает вопрос, от которого впадаю в ступор: – Беременная? Моргаю и отрицательно качаю головой. Хмурится и снова мнет живот. От ее прикосновений снова становится дурно. Еле успеваю скатиться с кушетки и нырнуть в уборную. Может давление? Или отравилась чем-то? Например, общением с Градовым. При мыслях о нем в глазах темнеет и меня ведет в сторону. Цепляюсь за бачок, пытаясь удержать равновесие. Не хватало еще упасть в обморок в чужом сортире. Собираясь силами, выхожу в коридор. Несколько неуверенных шагов и снова темно в глазах. Тяжело опускаюсь на лавочку, чувствуя, как лицо покрывает испарина. Сейчас точно отрублюсь. Сквозь подступающую пелену вижу врача. Она что-то говорит, но ничего не понимаю. Улавливаю отдельные слова. Отдохнуть. Обезвоживание. Капельница. Позволяю себя поднять на ноги и отвести в один из кабинетов. Вроде даже ногами сама переставляла, хоть и пыталась периодически повалиться. Укладывают на кушетку, которая в данный момент кажется мягкой и бесконечно уютной. Ставят капельницу с физраствором, глюкозой. Приносят таз, на тот случай если снова вздумаю давиться. На лицах врача и медсестер появляются маски. Вдруг я еще и заразная? Подцепила какой-нибудь ротовирус или еще хр*н знает чего. Опять крутит. На этот раз просто мутит, без тошноты. Будто перепила. Вертолет в голове. Прикрываю глаза и чувствую, как проваливаюсь в серую мглу. Кажется, прошла секунда, но когда открываю глаза, вижу, как сместились тени деревьев за окном. Времени прошло порядочно. Взгляд утыкается в часы, висящие на стене. Ого! Выпала почти на четыре часа! Обалдеть! Ехала, ехала и… бац! На полдня в клинику заехала. Поспать! Осторожно шевелю рукой. Капельницы уже нет, на месте укола повязка. Даже не почувствовала, когда вынимали иглу, когда бинтовали. Медленно поднимаюсь на ноги, боясь, что снова станет плохо. Зря. Все нормально. После сна, а, может, после капельницы почувствовала себя бодрой, здоровой и немного смущенной. Надо же было так распсиховаться, чтобы сначала самозабвенно блевать, а потом спать, не пойми где. Нервно приглаживаю волосы, поправляю одежду и покидаю кабинет. Надо поблагодарить медперсонал за помощь и уходить. Медсестра, увидев, меня в коридоре громко произносит: – Зайдите к Ирине Львовне, там результаты готовы. Результаты? Какие результаты? Ах да, я же кровь сдавала. Иду к уже знакомому кабинету, стучусь и, дождавшись приглашения, захожу внутрь. Врач кивает на стул, приглашая сесть. С вздохом опускаюсь на твердую поверхность, локоть кладу на край стола, печально подпирая щеку. – Ну, что у меня там? – грустно интересуюсь, пытаясь краем глаза заглянуть в результаты. Какие-то числа, закорючки. В общем, не понимаю ни черта. – Кровь хорошая. ВИЧ, RW— отрицательны. Гемоглобин чуть ниже нормы, зато ХГЧ зашкаливает. Молчу, ожидая продолжения. Ирина Львовна смотрит на меня пристально в упор, и, видя, что ничего не понимаю, поясняет: – Все-таки беременная. – Не может быть, – категорично качаю головой, – у меня никого не было. – Судя по уровню гормона, кто-то да был. Недель так десять назад. У меня шевелятся волосы на затылке, за шиворот, будто комья снега бросают. – Десять недель??? Я бы заметила. У меня даже задержек не было. Все по плану. – Такое редко, но бывает, – терпеливо поясняет она, – Не скажу, что стоит паниковать, но лишний раз провериться, не помешает, чтобы исключить патологии, внематочную беременность. Возможно, организм просто ослаблен. Может, был какой-нибудь сильный стресс? Сильный стресс??? Серьезно??? Да вся моя жизнь это один сплошной гребаный стресс!!! И сейчас походу начинается очередной виток, под названием "полный абзац"! – Пойдем-ка, дорогая моя, навестим нашего гинеколога. Посмотрит, УЗИ сделает. Заодно убедишься, а то смотрю, не веришь моим словам. Не верю. Не хочу верить. Иду за ней. Вернее бегу, готова обогнать и галопом ворваться в этот проклятый кабинет. Чтобы мне твердо и однозначно сказали: никакой беременности нет. – Наталья Сергеевна, принимайте. Ваш клиент, – бодро произносит врачиха, внутрь, – вот, привела вам Фому Неверующую. Уходит, оставляя меня наедине с полноватой, миловидной блондинкой лет тридцати пяти. – Давай, посмотримся, – ласково приговаривает она. Торопливо раздеваюсь и буквально взлетаю на кресло. Сама не заметив как, начинаю нервно грызть ногти, вытягиваю шею, наблюдая за ее работой. – Расслабься, не мешай. Откидываюсь на подголовник. Сумасшедшим взглядом скольжу по потолку по стенам, по цветным плакатам. Пожалуйста, скажите, что у меня внутри никого нет! Что там абсолютно пусто! Пожалуйста! – Да, – удовлетворенно произносит врач, – поздравляю. Беременность есть. Матка уже большенькая. Сердце сжимается в комок и проваливается вниз, наверное, до этой самой матки. – Пойдем теперь послушаемся маленько, – выбрасывает в корзину одноразовые перчатки. Как в тумане, словно желе, сползаю с кресла. На ватных, еле держащих ногах бреду следом за ней в соседнюю комнату. Пока Наталья Сергеевна включает аппарат УЗИ, укладываюсь, задираю кверху кофту. Вздрагиваю, когда холодный гель касается кожи. Она неторопливо водит по животу датчиком, то надавливая, то ослабляя. – Вот. Попался, – с улыбкой констатирует факт и разворачивает ко мне экран. Квадратными глазами смотрю на серую картинку. Ничего не понимаю, в ушах звенит. Она показывает на какую-то пульсирующую, подрагивающую штуку: – Это ваш ребенок. Знакомьтесь. Нажимает что-то на приборе, и я слышу какой-то непонятный ритмичный гул. – Сердечко. Захлестывает паника, когда, наконец, понимаю, что никакой ошибки нет. Я беременна. У меня в животе растет ребенок. Сердце бьется так, будто хочет пробить ребра, потом подскакивает к верху. К горлу. Отдает колокольным звоном в ушах. В этот момент не ощущаю ни намека на радость. Только страх. Жуткий едкий страх. Вытираю живот специальными салфетками, поднимаюсь на ноги и иду за врачом. Она усаживается за свой рабочий стол, а я напротив нее. У меня стучат зубы громко, сильно, словно я на морозе. С трудом сжимаю челюсти, и дрожь тотчас спускается по плечам. Сжимаю ладони коленями, уже подрагивая всем телом. Нервы гудят. Заполняет какие-то бумаги, попутно задавая вопросы. О моем здоровье, о здоровье родителей, о здоровье отца. Дергаюсь, осознав, что Зорин часть этой пульсирующей креветки у меня в животе. Механически отвечаю. Да. Здорова. Нет. Наследственных заболеваний нет. Отец здоров. Мать погибла в аварии. Наркотики не принимаю, не курю, не пью. Тут останавливаюсь, вспомнив про злосчастный вечер, ставший началом моего конца: – Два месяца назад пила шампанское, – не узнаю свой хриплый, надломленный голос, – и вот этот препарат. Извлекаю из сумочки белый пузырек, который на автомате вынесла из квартиры Градова. Наталья Сергеевна читает, что написано на этикетке, хмурится: – Страшного ничего нет. Разовое применение никак на плод не повлияет. Но! В дальнейшем, если не нужны проблемы, настоятельно рекомендую воздержаться от приема столь сильнодействующих препаратов. Есть более мягкие, деликатные аналоги. Еще минут пятнадцать тщательных расспросов. Отвечаю медленно, невпопад, словно по голове пыльным мешком настучали. Наконец она пристально смотрит на меня поверх очков, и, со вздохом откладывая ручку в сторону, произносит: – Судя по выражению вашего лица, беременность незапланированная? Втянув воздух, киваю головой. – И нежеланная? Замираю, не зная, что ответить. Я не думала о детях, никогда. Мы с Зориным даже в шутку не планировали стать родителями. Эта тема у нас вообще не находила отклика. Молодые, непоседливые, жили всегда для самих себя. Я даже не знаю, как Артем относится к детям. Хочет ли он их, любит ли? Или на дух не переносит. Может, когда-нибудь потом желание и могло возникнуть, но конкретно этого ребенка никто из нас не планировал, не ждал, не хотел. Опускаю голову, потому что стыдно за свои мысли. Но они есть, и от них никуда не деться. – Понятно, – сдержано отвечает врач, – будешь делать аборт? Передергивает от непонятных эмоций. – Не знаю, – чуть слышно, глаза в пол. Наталья Сергеевна молчит, дав мне время придти в себя, а потом аккуратно спрашивает: – Молодой человек? Муж? – Развелась месяц назад, – понуро опускаю голову еще ниже. Утыкаюсь лицом в ладони и не дышу. Да почему же все так складывается? Шиворот-навыворот? У меня больше нет сил. – Я обязана предупредить, что срок уже не малый. Еще пара-тройка недель и аборт будет делать нельзя. Только преждевременные роды. Но все-таки еще время есть. Подумай хорошенько, что делать дальше. Ты молодая, сильная, здоровая. Справишься. А вот после аборта могут быть проблемы. Начиная воспалением и заканчивая невозможностью иметь детей в дальнейшем. Подумай. Иди домой, посиди в тишине, взвесь все за и против. Это серьезный шаг, и после него жизнь уже не станет прежней. Главное запомни: мужики приходят и уходят, а дети остаются. – Я подумаю, – шепчу, еле удерживая себя на месте. Трясет так, что руки-ноги ходуном ходят. Видя мое состояние, она недовольно качает головой: – В любом случае выпишу тебе витамины и легкое успокоительное. Забираю рецепт, благодарю и выхожу из кабинета. Будто робот иду к выходу, глядя только перед собой. Все остальное вне поля моего зрения. Словно лошадь в шорах. Расплачиваюсь за оказанные медицинские услуги и покидаю клинику. Словно прозрачная безликая тень. Забравшись в машину, полчаса не моргая, смотрю в окно, пытаясь собрать себя воедино. В мозге полный разлад. Крутится только одна мысль. Как так-то? Что вообще происходит с моей жизнью? Кто-нибудь может мне это объяснить? Вселенная решила меня добить? Доломать окончательно? Съездила, блин, покаталась на машинке. Теперь возвращаюсь домой, получив порцию помоев от Градова, да вдобавок еще и беременная! Отличный день, твою мать! Пойти с моста, что ли прыгнуть? Как добиралась до дома – вообще не помню. Только хлоп – прихожу в себя на кухне, за кружкой чая. Ошалелым взглядом смотрю в одну точку, не моргая, не двигаясь, как статуя. Полный ступор. В отличие от внешнего спокойствия – внутри землетрясение. Каждую кость перекручивает, переламывает, каждую жилу рвет на волокна. И что мне теперь делать? Что??? Рожать? Куда? Я со своей-то жизнью справиться не могу! Барахтаюсь, пытаясь не захлебнуться в дерьме, а тут еще ребенок. Аборт? Черт, да меня трясет от одного этого слова. Видать кто-то когда-то все-таки успел в меня вложить хоть немного понятия, что такое хорошо, и что такое плохо. Так вот, аборт – это плохо. Очень-очень плохо. Только от осознания этого не легче. Не хватает смелости на выбор. И то, и другое кажется гибелью. Боже, как же плохо! Я не могу это решить одна. Не хочу. Мысли ходят кругами. Раз за разом проигрываю в голове тот момент, когда на сером экране показали что-то темное, непонятное. Снова накатывают сомнения. Может сбой в системе? Ошибка? Может, все-таки ничего во мне нет? Вернее никого? Вскакиваю с места и бегу в гардеробную, на ходу стаскивая с себя домашнее платье. Встаю перед зеркалом в одних трусах. Рассматриваю себя долго, придирчиво: прямо, сбоку, с другого бока. Ну, какая из меня беременная? Какие десять недель? Живот чуть ли не к спине прилипает! Или общая потеря веса пока компенсирует? Да нет, ошибка! Конечно же, это ошибка! Занесло просто в какую-то зашарпанную неизвестную клинику, к не пойми каким врачам… Осекаюсь. Нормальная клиника и врачи хорошие… Просто я не хочу быть беременной. Не могу. Вспоминаю любимые зеленые глаза, до боли закусывая губу, до солоноватого привкуса крови во рту. Черт, ну почему я не залетела, когда мы еще были вместе? Вернее залететь-то залетела. Настрогать ребенка мозгов хватило, а вот дальше. Если бы обнаружилось раньше, то все могло быть иначе. Я бы не попала на этот гребаный благотворительный вечер. И наша семейная жизнь могла перейти совсем на другой уровень. На взрослый. Когда нас в этом мире уже не двое, а трое. Внутри, под сердцем заныло. Или хотя бы до развода узнать правду. Может, и развода тогда бы не случилось. Смогли бы удержаться рядом. Хмурюсь, упрекая себя в наивности. Еще ни один брак не был спасен внезапной беременностью. Что сломалось – уже не склеить. Ничего бы не изменилось. Также бы и разошлись. Разве, что Артем навещал бы… Не меня… Своего ребенка. И тут, словно легкие обожгло. А кто вообще сказал, что он мне поверит? Примет на веру мои слова о том, что ребенок его. Не чужой, не нагулянный в пьяном бреду? Положа руку на сердце – я бы на его месте не поверила, и винить его в этом не имею права. Весь вечер металась по квартире, нервно заламывая руки, пытаясь решить, что же делать. Как быть дальше. С одной стороны понимала, что надо все сказать Зорину, вне зависимости от его реакции. Он имеет право знать. И решать надо вместе с ним. С другой стороны моя извечная трусость. Вдруг не поверит? Прогонит, отмахнется. Равнодушно пожмет плечами и скажет "Мне все равно. Решай сама". Что тогда? Что, если за волосы потащит делать аборт? Или, наоборот, в приказном порядке заставит рожать? При этом не захочет даже видеть меня. Будет жить дальше, как ему вздумается. Я конечно идиотка, но прекрасно понимаю, что если эта новость и обрадует его, ко мне он не вернется. Ему неприятно находиться со мной в одном помещении и этого уже не исправить. Как же я устала. Неужели не будет перерыва в этой непрекращающейся пытке? Так хочется остановиться на минуту, отвлечься от тяжких мыслей. Сделать глубокий вдох, расправить плечи. Не могу. Обстоятельства давят со всех сторон, раз за разом лишая точки опоры. Окончательно измотав себя сомнениями, иду спать. Разбитая, усталая, глубоко несчастная. Слишком много нервов я сегодня потратила. Засыпаю еще до того, как голова коснулась подушки. Стремительно проваливаюсь в глубокий сон. Темноту. Без сновидений. Без метаний. Просто сон. Отдых. Забвение. Утро меня встречает свежей головой и боевым настроем. Мне надо поговорить с Артемом, а еще лучше увидеть. Лично. Заглянуть в глаза. Все ему рассказать. Хватит бояться. Моя трусость и так уже слишком дорого обошлась нам обоим. Не могу предугадать его реакцию. Обрадуется. Рассердится. Придет в ярость. Прогонит. Не важно. Утаивать не имею право. Он должен знать. Что делать дальше решим вместе. Хорошо меня Макс вчера потрепал, качественно. От души. Но сам того не желая, он протянул мне руку помощи, выдавил из того тупика, в котором я погибала. Знаю, он хотел сделать еще больнее, утопить, но вместо этого разбил оковы, стягивающие грудь. Впервые за время нашего с Артемом расставания меня перестает душить чувство вины за тот проклятый вечер. Да, я много сделала ошибок, разрушила нашу жизнь, обидела его. Но теперь я могу хотя бы посмотреть ему в глаза, потому что любя, не предавала. Не разменивалась на других. И это придает мне сил. Словно открывается второе дыхание. Раньше даже не могла позвонить Зорину, нормально поговорить с ним, потому что чувствовала, как отвращение к самой себе затапливает с ног до головы. Я словно вывалялась в грязи и не могла себе позволить даже приблизиться к Артему. Не могла и двух слов связать, потому что они казались нелепыми, пустыми. Не могла сказать, что люблю его, потому что это звучало как издевка, жестокая насмешка над нашими чувствами. А теперь… Я по-прежнему грязная, по-прежнему гадкая. Но твердо знаю, что на одну чудовищную ошибку у меня меньше. Правильно говорят, что все познается в сравнении. Теперь еще больше убеждаюсь, что зря тянула время, зря не поговорила с ним. Я должна была сразу прилететь к Артему, как только отец открыл мне глаза на мои выкрутасы. Признаваться во всем, каяться, ползать у него в ногах. Потому что Градов был чертовски прав – мы бы справились. Пережили. Потому что любили друг друга до безумия. А так получилось, что я не верила в нас, не доверяла Зорину. Он ведь знал меня как облупленную, с первого курса. Знал, на что я способна, видел во всей красе и не раз. Я поеду к Артему, поговорю с ним. Чего бы мне этого не стоило. Если надо, буду ночевать у дверей, дежурить у подъезда, добиваясь встреч. Что угодно. Теперь я могу это сделать, и меня ничто не остановит. Пусть отмахивается, игнорирует, прячется. Я не отступлю. Костьми лягу, но докажу ему, что изменилась, что люблю его больше жизни. Нервничая и чуть дыша, набираю номер Зорина. В ответ тишина. Раз за разом. Весь день. Меня это раздражает, бесит, но я не сдаюсь. Он может игнорировать меня сколько угодно. Я все равно не отступлю. После обеда все-таки начинаю терять терпение. Боевой запал постепенно сходит на нет. Темка не откликается, хотя набирала его миллион раз. – Ну, пожалуйста, – гипнотизирую трубку горьким взглядом, – ответь мне. И тут, словно услышав мои мольбы, приходит сообщение. «Кристин, хватит названивать! Уймись уже, наконец! Надоела!» Словно ледяной водой окатили. Насколько чужое, раздраженное письмо. Перед глазами образ сердитого Зорина, пишущего мне это послание. На глаза наворачиваются слезы. Только не реветь, только не реветь! Сейчас не до этого. Не до завываний, не до жалости к себе несчастной. Торопливо собираюсь, хватаю ключи и выскакиваю из дома. Хватит звонков. Надо ехать к нему. Поговорить, глядя в глаза. Попытаться хоть как-то сделать шаг навстречу. Глава 7 Что такое пять секунд? Иногда пролетят – не заметишь. Иногда их достаточно, для того чтобы все исправить, начать заново. А иногда именно они становятся нашим приговором, надолго определяя дальнейший путь. *** Кто бы знал, как я ненавидел эту с*чку. До ломоты в теле, до безумия, до красной пелены перед глазами. Почти так же сильно, как и любил… и от этого ненавидел еще больше. За то, что никак не отпускает, вцепилась когтями в душу, и сколько не отталкивай, не отдирай от себя – бесполезно. Она внутри, под кожей, в каждом биении сердца. Замкнутый круг. Бл*дь. Надо было тогда не в армию бежать от нее, а в другой город. Насовсем. Навсегда. Забыть дорогу в этот город. Глядишь, не пришлось бы нырять с разбегу в такую кучу дерьма. Хотя… Все равно бы нашел способ вляпаться, притянуться к ней, как гвоздь к гигантскому магниту. Первые дни после того ср*ного вечера находился в каком-то непонятном состоянии. С одной стороны, клубилась злость, ревность, ярость, желание придушить эту лживую гадину. А с другой – изумление, идиотское ощущение того, что все это ошибка, ложь. Непонятная клевета. Что не могла она быть такой, как говорил Градов. Гр*баный пижон, с которым она… за моей спиной… Ну, не верил, хоть ты тесни. Был уверен, что знаю ее, чувствую. Не могла она так врать. Не могла так дрожать в моих руках, признаваясь в любви… Я бы понял, почувствовал фальшь. Зверею, оттого что пытаюсь оправдать ее. Перед глазами образ: в расстегнутом платье, с небрежно растрепанными волосами, искусанными припухшими губами. Растерянная, испуганная моим внезапным появлением. Руки этого кретина, спокойно лежащие у нее на коленях. С*ка! Что-то мычала, ревела, хотела поговорить. А я закипал, раз за разом возвращаясь к тому моменту, как открыл комнату и увидел ее на диване. Разморенную, почти невменяемую, разобранную. Сбежал на несколько дней, опасаясь, что не сдержусь. Убью в состоянии аффекта. Размажу по стенке. Сломаю. Наделаю глупостей, о которых потом сам буду жалеть. Первый шок постепенно отступал, а вместе с ним и моя нелепая уверенность в ошибке. Вспоминал все наши дни, то, какой она была в начале. Ее горящие глаза, которые начинали буквально светиться, стоило только зайти в торговый центр. Тогда казалось забавным, а сейчас понимал, что ни черта забавного. Она была готова горло перегрызть, извернуться как угодно, лишь бы дорваться до денег, до шмоточного безлимита. Даже со мной была готова жить, спать, чтобы папаша кормушку не прикрыл. Черт, противно-то как, до блевоты. Знал, что преследует какие-то цели, выходя за меня замуж. И меня это не останавливало. Был рад, что "поймал", и даже не особо заморачивался относительно причин. Мало ли, что это может быть? Отцу досадить, перед подругами выпендриться. У девушек же есть такая фишка: выскочить замуж раньше других. Да что угодно! Но только не так. Не ради новых трусов. Все еще надеялся на что-то, поэтому поехал к ее папане. Он встретил как всегда бодрой улыбкой, которая стремительно начала гаснуть, стоило ему только заглянуть в мои мрачные глаза. Как-то сник. Сел за свой царский стол, недовольно нахмурился, взял ручку и неосознанно начал ее крутить, выдавая свое напряжение. Первый раз видел его таким разобранным, но было наср*ть. Если все, что сказал Градов – правда, то он соучастник. Прекрасно знал о проделках дочери, сам ее к этому толкнул. И молчал, улыбался в глаза, зная, что творится за моей спиной. Они одной породы. Антины. Задавал вопросы, в лоб, не юля, не щадя. С каждой минутой все больше холодея внутри. Андреич не стал отпираться, ходить вокруг да около. Признался, во всем, честно, хоть и был не в восторге от беседы. Хотелось ехать к ней, устроить такой разгон, чтобы стены рушились. Вывернуть, вытрясти из нее всю правду. Разорвать. Выжечь. Причинит боль. От ярости дымился, гнал как сумасшедший. Но чем ближе к городу, тем горче становилось внутри. И на смену желанию крушить, пришло нестерпимое желание избавиться от нее. Отвернуться. Забыть как кошмарный сон. Сам виноват. Во всем. Ведь изначально знал, что ничего у нас не нет общего. Но самоуверенно полагал, что хватит сил ее перекроить, переделать. Что главное – удержать ее рядом, а там уж справлюсь, достучусь. Хватит. Настучался уже по уши. Знать ее не хочу! Она, как символ моей неискоренимой беспечности, символ моего провала. Видеть не могу больше. А дальше как в бреду, вместо того, чтобы завернуть к ней, доехал до ЗАГСа и подал заявление на развод, еще до конца не веря, что сделаю это. Разорву нашу связь. Что все закорчилось. Нам дали месяц на раздумья. Гр*баный месяц. Все осмыслить, разобраться в себе и если передумаем – забрать заявление. В чем здесь разбираться? В том, что наивный влюбленный дурак? Ничего не замечающий из-за своей одержимостью этой заразой? Так я знал это давным-давно. Просто отрицал очевидное. А она, вон какая молодец. Взяла и махом все доказала, расставила по местам. Самое странное, что хотелось забрать обратно это проклятое заявление, сразу как только подписал. Сдержался. Ругая себя, на чем свет стоит, ушел, сжав в руке поганый лист бумаги. Она звонила. Тысячу раз. Не отвечал. Игнорировал. Сбрасывал звонки. Писала – удалял сообщения, не читая. Не надо мне такого общения. Хочу глаза в глаза. Слышать голос. Видеть ее эмоции. В последний раз. На третий день успокоился достаточно, чтобы вести себя адекватно, и поехал к ней. Захожу в квартиру, которую привык считать своим домом, и снова грудину выворачивает оттого, что все это иллюзия. Для нее все это не важно. Имеет значение лишь третья комната, до отказа набитая шмотьем. Сам себе не верю. И ей не верю. И Градову. Никому не верю. Вспоминаю наши последние месяцы. Ведь было здорово. Или я опять х*рни навыдумывал? И она просто подстроилась? Научилась читать меня между строк и вести себя соответствующе? Так, чтобы я добровольно был готов положить весь мир к ее ногам? Пока она с ним… Черт, даже думать об этом не мог, потому что образы душили. Один гаже другого. В квартире тишина, но знал наверняка, что она дома. Как всегда чувствовал ее каждым атомом. Обнаружил Кристину в спальне. Спала, прислонившись спиной к изголовью. Полусидя, прижав к себе ноги. Вроде маленькая такая, слабая, а внутри все разворотила хуже атомной бомбы. В тот момент отчаянно захотелось, чтобы Тинка как-то оправдалась. Сказала, что все это бред. Чтобы объяснение нашлось. Неважно какое. – Градов врал? – задаю один единственный вопрос, важнее которого просто нет. Она мнется, жмется, но ответ и так вижу. В голубых прозрачных глазах, умоляюще смотрящих на меня. О чем просишь, родная? Не мучить тебя словами? Пожалеть? Зря. Жалости у меня не осталось. Дожимаю ее, заставляя говорить. Хотя уже все равно. Я и так знаю истину, чувствую ее каждой клеточкой. Нет никаких ошибок, никакой лжи. Этот хр*н сказал чистую правду. Ничего, кроме правды. Она чуть ли не ревет, тянется ко мне. А меня словно парализовало. Не могу заставить себя шевельнутся. Руками обвивает шею, а мне кажется, будто по мне ползут змеи. Снаружи. Внутри. Под кожей. Все. Не могу больше. Не хочу. Сдохну, если останусь рядом с ней. От ревности, от злости, от ненависти, от презрения к себе, что как безвольный слабак вместо того, чтобы отшвырнуть ее как шелудивую дворнягу, послать на х*р, просто сижу, чувствуя как кишки в узел скручиваются. Кое-как встаю. Выкладываю уведомление о предстоящем разводе. Кольцо. Жжет до кости. Нестерпимо хочется избавиться от него. Собираюсь. Кристина что-то лопочет, пытается удержать, остановить. Отталкиваю ее, осаживаю и не оборачиваясь ухожу. Все. Хватит с меня. Наигрался. Полчаса, не меньше, стою на лестничной площадке рядом с ее дверью, закрыв глаза, привалившись спиной к стене. Потому что непреодолимо тянет обратно. Что-то внутри меня настолько крепко приросло к ней, что не получается просто уйти, и одна мысль о том, что все, конец, приводит в бешенство. Как безумный окунулся в работу, на износ, чтобы ни о чем не думать. Хватался за командировки, за внеплановую работу, за все. Лишь бы отвлечься. Везде она мерещилась. Ее голос, запах, улыбка. На живую от себя отдирал, выкорчевывал каждое воспоминание. Каждый жест, каждое слово из памяти вырывал. Старался избавиться от нее, оттолкнуть. Не выходило ни черта. Она внутри, пульсирует по венам, обволакивает. Душит своей ложью, подлостью. С*ка. Ненавижу. И при этом отчаянно мечтаю снова увидеть. Бред. Гр*баный, непрекращающийся бред. Уму непостижимо, во что я тогда превратился! Каким злобным психом стал! Срывался постоянно, орал на всех. Мало того, в драки несколько раз влезал. Все те эмоции, что разрывали меня изнутри, требовали выхода. Требовали жечь, крушить, разрушать. Хорошо, что в тот период Тинито ни разу на глаза не попалась. Убил бы наверное, и сам бы потом застрелился, к чертям собачьим. А сколько раз ловил себя, останавливался в последний момент, чтобы не набрать ее номер? Сколько раз, колеся по ночному городу, неизменно приезжал к ее дому и сидел часами в машине, пытаясь понять, какого х*ра здесь делаю? Не отпускала. Поймала на крючок и держала, вцепившись мертвой хваткой. Сбегал, уезжал. Боясь, что если окажусь рядом, то потеряю контроль, сорвусь. Потому что адски хотелось прикоснуться к ней и одновременно уничтожить, растоптать, как это сделала со мной она. И я бы уничтожил. Рано или поздно внутренний зверь вырвался бы на волю, с одной единственной целью: порвать, раздавить, отомстить, причинить столько боли, чтобы дышать не могла. Как я сам. И Кристина притихла. Затаилась, не подавая признаков жизни. Один раз только позвонила, когда был в длительной командировке. Странный разговор, ни о чем. Чувствовал, что хочет сказать что-то другое, важное. Но этого не произошло. Хорошо, что в тот день был далеко от нее, а то бы не выдержал, примчался. И чем это все могло закончиться – не известно. Не надо мне этого. Хватит. Надо завязывать с этой затяжной болезнью, возвращаться к нормальной жизни. В город вернулся в день, когда нас должны были развести. Специально тянул до последнего, чтобы не было шансов пойти на попятный. Не заезжая домой, отправился в ЗАГс. Прибыл туда первым на полчаса раньше срока. Ждал ее, следя взглядом за котами на дереве. Тощие, изгулявшиеся… можно подумать, мне есть до них дело. Плевать. На все плевать. Ближе к назначенному времени начал переживать. Неужели не придет? Решила проигнорировать? Забыла? Внутри раздражение смешивалось с каким-то нелепым облегчением. Может мне тоже уйти? И будь что будет? Идиот. Ее появление почувствовал сразу. Теплой волной по спине проходит ее взгляд. Не оборачиваюсь, по-прежнему стою как истукан, гляжу в окно, только тут с ужасом осознав, что ничего не изменилось. Все так же дурею от одной мысли о ней. Люблю, как ненормальный, несмотря на все, что она творила. Становится противно от самого себя. Дебил неисправимый! До жути хочется освободиться, избавиться от ее власти надо мной. Вздохнуть полной грудью, и идти дальше по жизни. Играючи. Как это было раньше. Вижу, как ее трясет, как она пытается встретиться со мной взглядом. Игнорирую. Смотрю куда угодно, но только не на нее. Потому что это смерть, конец моей выдержки. Выходим на улицу. Молча, как два чужих человека. Я свободный, она – свободная. Как птицы. От этого выть хочется. А еще хочется, чтобы сказала хоть что-нибудь, чтобы сказала заветное проклятое "люблю", чтобы сделала шаг в мою сторону. К ней до безумия хочется. Люблю ее по-прежнему. Может и больше. За месяц, что не видел, истосковался до дрожи. Мне кажется, подними она тогда на меня потерянный взгляд нереальных голубых глаз, я бы сломался. Простил бы все то дерьмо, что произошло. Презирал бы себя, но остался с ней. Сдерживаю себя, снова напоминая о произошедшем. Насильно вытаскивая на поверхность картинки с того вечера. С нездоровым упоением проигрываю в мозгу монолог Градова. Нет. Все правильно. Надо отпускать ее. И самому все начинать заново. У нас ничего не осталось. Все растратили. А может, ничего и не было. Лишь мои фантазии. Ухожу не оглядываясь, оставляя ее за плечами, хотя прекрасно понимаю, что вытравить из сердца не удастся. Въелась давно, намертво. Потом был самый тяжелый месяц в моей жизни. Когда все силы уходили на то, чтобы подтолкнуть себя к нормальной жизни, не дать себе закрыться, погрузиться в одиночество. Потому что там, на дне, была только она, мысли о ней, воспоминания. Выжигал их, избавлялся, как мог, насильно возвращаясь к старым привычкам. Самое странное, что никто из моих друзей не удивился такому исходу. Встретили с распростертыми объятиями, как будто и не выпадал из жизни на полгода, растворившись в Кристинке. Антоха похлопал по плечу, со словами "С возвращением из ада", а я удивился. Разве это был ад? Нет. Как ни странно – самое счастливое время в моей жизни. Жаль только, что пробуждение от иллюзий стало таким болезненным. И все закрутилось. Понеслось. Не давая оступиться, потерять себя. Словно волной вынесло наверх, к чистому воздуху, к кислороду. Локомотивом вытолкало из грязи. На буксире вытащило из болота, не позволив хлебнуть еще больше. И с каждым днем легче дышать, и утраченное внутреннее равновесие постепенно возвращается. Иногда закрадывались мысли, а как там дела у Кристины? Все так же порхает или тоже, споткнувшись, пытается встать? И кто ей в этом помогает? Что-то не припомню у нее большой группы поддержки. Разве что сестра, или Машка. На папашу там точно надежды нет. Скупой на эмоции мужик, требовательный. Скорее добьет, чем поднимет. И следом мысль. А вот не н*срать ли? Что она там делает, как… Все отпустил и забыл. Живу дальше. А может, нашла себе очередного болвана, пускающего слюни и ничего не соображающего в ее присутствии? Запудрила ему мозги и снова живет припеваючи… Все. Хватит. Меня это больше не волнует… Но бесит неимоверно. От одной мысли о том, что у нее кто-то появился, кишки скручивает. Головой понимаю, что все, претензии не принимаются. Разошлись. И каждый имеет право делать, что захочет. И я, и Кристина. Я свободный, и она теперь девушка свободная. От этих мыслей просто мутит. Противно. Мир тем временем не стоит на месте. Движется вперед, меняется. День сменяется днем, и вот уже два месяца пролетели, оставив за собой горький след. Чем больше времени проходит, тем призрачнее становятся те события. Злость постепенно растворяется, уступая место тоске. Сначала она тихо, еле заметно скребется на задворках сознания. Потом все сильнее и сильнее. Набирая обороты, преследуя, изводя. Долго боролся с собой, отрицал очевидное. Бесполезно. Я по ней скучаю. И воспоминания, от которых с таким остервенением пытался избавиться, медленно, но верно пробиваются наружу. Они никуда и не уходили, просто прятались от моей ярости, от моих внутренних демонов, сжигающих все на своем пути. Стоило только немного успокоиться, придти в себя, и они тут как тут. И снова Стервь моя Белобрысая хозяйничает в мыслях. Улыбается. Смотрит в душу своими голубыми глазищами. Вот только она больше не моя. Да и не была моей никогда. После развода между нами тишина. Не из тех мы пар, что после расставания общаются, дружат семьями. Нет. Разлетелись к разным полюсам. Иногда на грудь давит мысль. А что, если позвонить. Просто так. Пообщаться. Только какой в этом смысл? И она молчит. Словно и не было ее никогда рядом. Невольно ловлю себя не мысли. А чтобы я сделал, если бы она позвонила сама? Сейчас, когда красная пелена спала с глаз, когда желание разрушать, ломать, мстить притупилось? Я не знаю. И не узнаю, потому что она не звонит. И я не позвоню. Несмотря на то, что в груди сосет от желания услышать ее голос. Правильно говорят, что любовь зла и не подчиняется законам логики. Вот вроде эталон стервы, без стыда и совести, а все равно люблю. И буду, наверное, любить всегда… но уже на безопасном расстоянии, не приближаясь. Гнев растворяется, уступая место не то смирению, не то принятию. Попробовали – не получилось. Что ж, это жизнь, и она иногда бывает очень жестокой. Вот только иногда хотелось бросить все и поехать к ней. Знаю, что сам себе противоречу, мечусь из крайности в крайность. То отпускаю, отворачиваюсь, то тянусь к ней всеми фибрами души. И не могу этому противостоять, да и не хочу. Потому что кроме последних событий у нас было много хорошего. Улыбки искренние, вечера теплые, уютные. Иногда вечерами, против воли начинаю размышлять на тему, а можно ли в нашей ситуации попробовать перешагнуть через прошлые ошибки и дать еще один шанс. Не знаю. Уже ничего не знаю. *** Телефон Зорина лежит на тумбочке и светит ярким экраном. Сначала истошно голосил, потом гудел на вибро, теперь просто светит на бесшумном. Сколько можно?! Голова уже раскалывается. Затишье пять минут и снова она. Раз за разом только она. Да что за с*ка такая? Почему не может просто заткнуться и исчезнуть? Какого хр*на она ему названивает? С маниакальным упорством, не прекращая. Весь день. Кто дал ее такое право? Неужели так и не дошло? Плохо она его знает, если думает, что своими звонками сумеет снова привлечь внимание. Он определился, сделал свой выбор, четко обозначив позицию. Оступился, извлек из случившегося урок, идет дальше. На экране снова ее бл*дская физиономия, и возникает практически непреодолимое желание швырнуть телефон об пол, разбить вдребезги и прыгать на обломках, истошно вопя на всю квартиру. Хр*ново до такой степени, что хочется выть и биться головой о стену. На языке привкус горечи, смешанный с солоноватым вкусом крови из прокушенной от отчаяния губы. Ревность такая, что не продохнуть. Капканом сдавливает грудную клетку, причиняя физическую боль. Перед глазами картина, как он держит ее за руку, не скрываясь, с довольной улыбкой. И ему плевать, что загоняет нож в сердце по самую рукоятку, медленно поворачивая, заставляя корчиться от боли, захлебываясь агонией. Он этого даже не понимает, не замечает. Никогда не замечал. Страшно до дрожи, что снова посмотрит в ее сторону, а эта тварь не упустит ни единого шанса вновь запустить в него свои когти. Как ее отвадить? Как донести до этой непроходимой идиотки, что все, поезд ушел и больше ловить нечего? Да, Зорин совершил ошибку, спутавшись с ней. А кто безгрешен? Кто не ошибался? Главное, что понял это, признал, не стал отпираться. И это хоть немного, но усмиряет боль в груди, дает надежду, что со временем все может измениться. Опять звонок. Да что ж эта гадина никак не заткнется? Не оставит его в покое? Все, хватит. Минута сомнений, яростный всплеск эмоций. Здесь все: и ревность, и страх, и ненависть. По голове он, конечно, за такое не погладит, но плевать. Это необходимо, и в первую очередь для него самого. Потом поймет. Дрожащие пальцы обхватывают телефон Артема, и спустя несколько мгновений адресату улетает раздраженная СМСка: «Кристин, хватит названивать! Уймись уже наконец! Надоела!» *** Подъезжаю к его дому. Останавливаюсь у подъезда. И понимаю, что не могу дышать. Нападает самый настоящий ступор. Все силы исчезают, не могу даже пальцем пошевелить, не говоря уж о том, чтобы выйти из машины и подняться к нему. Снова тяжелой плитой придавили сомнения, страх. Господи, какая же я никчемная трусиха! Только на словах боевая, а стоит только дойти до дела – все, от смелости не остается и следа. *** Черт. Вот я дурак. Поехал в командировку в соседнюю область и только на середине пути обнаружил, что телефона-то и нет. Забыл. А там все. Номер контактного лица, адрес. Вообще все. Ладно, хоть на заправке добрался до стационарного телефона и позвонил в офис. Эта рассеянность уже задолбала. Стоит только немного отвлечься от работы, расслабиться и все. В голову врываются ненужные мысли. О ней. Все время только о ней. Вроде все, расстались. Но иногда настолько сильно тянуло к ней, что балансировал на грани. Вот как сегодня. Думал, вернусь из командировки часов в пять вечера. Не вышло. Одни переговоры, вторые. Тысяча дел, миллион документов. Вместо одной встречи две. Так и затянулось до самого вечера. Выехал обратно, когда начинало смеркаться. А к родному городу подъезжал уже в темноте. Еду по пустынным улицам домой, вот только на сердце давит. Потому что домом считаю совсем другое место. То самое, где обитает властительница моих кошмаров. Туда тянет. Останавливаюсь на светофоре. Казалось бы так просто: выверни руль вправо. И все. Дорога выведет к ее дому. Усмехаюсь и еду прямо. Не оборачиваясь, не глядя по сторонам. *** Опустила рассеянный взгляд на панель управления. Часы равнодушно показывали, что я просидела в машине уже час. Целый час, вцепившись потными ладонями в кожаную оплетку руля, не отрываясь смотрю на его окна, словно они – единственное, что осталось в этой вселенной. Ровный, чуть приглушенный занавесками, свет, льющийся из них, говорит о том, что Артем дома, занят своими делами. До него рукой подать. Казалось бы, что проще, выйти из машины, подняться на седьмой этаж, нажать на кнопку звонка, но я не могу себя заставить сделать первый шаг, нет сил даже пальцем пошевелить, словно приросла к салону машины. Я боюсь. Боюсь, что он уже все для себя решил, окончательно, бесповоротно. Боюсь, что он закрыл дверь, оставив все в прошлом, и в первую очередь меня. Боюсь того, что, поднявшись к нему, увижу в глазах, ставших до боли родными, приговор. Мне страшно, что я зря сюда приехала, что уже поздно пытаться что-то изменить, исправить, склеить осколки того, что с таким упоением сама ломала. Не ценила, не берегла, размениваясь на несущественные мелочи, а когда опомнилась, было уже поздно. Каждый мой поступок, каждое слово, каждая ложь, казавшаяся незначительной, сбились в один огромный снежный ком, который уже было не под силу остановить ни ему, ни мне. Этот ком, набрав колоссальную скорость, со всей своей ужасающей мощью врезался в нас, беспощадно раздавил все то светлое, что между нами было, раскидал в разные стороны. Кто же знал, что эта нелепая афера, поначалу казавшаяся глупой игрой, в конечном итоге так сильно ударит, в первую очередь по мне самой? Разве я могла тогда предположить, что спустя почти год после памятной встречи бывших одногруппников, буду сидеть в машине, гипнотизировать отчаянным взглядом его окна, не находя в себе сил подняться, поговорить с ним? Мне есть, что сказать, но захочет ли он меня слушать? Я день напролет обрывала его телефон, а в ответ тишина, равнодушные гудки, сообщающие, что абоненту нет никакого дела, до меня и моих жалких попыток поговорить. Мечтала увидеть его, но вместе с тем хотелось сбежать отсюда, спрятаться, или заснуть, а, проснувшись, с облегчением обнаружить, что все это лишь сон, неприятный, выматывающий душу, но все-таки сон, из которого надо сделать соответствующие выводы и жить дальше. Нелепая убогая мечта. Мое вечное стремление спрятать голову в песок после того, как натворила глупостей. Отвернуться, сделать вид, что ни при чем и ждать, пока кто-нибудь исправит мои ошибки. В этот раз исправлять некому, и кажется, будто весь мир восстал против меня, решив наказать за мои проступки. По ту сторону баррикад все: отец, Карина, Макс, а здесь осталась только я. Одна. И как бы ни хотелось оправдаться, отбелить себя, понимаю, что все правильно, все так, как и должно быть. И эта боль в груди – заслуженное наказание. Я не могу уехать, не имею права на это. Мне надо поговорить с Артемом, мне надо его увидеть, услышать голос, без этого просто не могу, умираю от тоски, пронизывающей все мое тело. Этот разговор нужен как воздух, потому что глубоко внутри живет вера в то, что все еще может измениться в лучшую сторону, стоит только поговорить. Немеющими пальцами открыла дверь, и на ватных ногах побрела к подъезду. Какой-то мужчина выходил на улицу и галантно придержал для меня дверь, в ответ лишь рассеянно кивнула и зашла внутрь. Вызвала лифт, чувствуя, что сердце бьется где-то в горле, что меня всю трясет, потому что сейчас увижу его. На цифровой панели одна цифра лениво сменяла другую, и этот подъем до седьмого этажа показался мне длинным, словно путь на Голгофу. Наконец, двери плавно скользнули в стороны, и я оказалась на лестничной площадке, выкрашенной в светло-зеленый цвет. Темная дверь с блестящим номером 35 в самом углу. Вот она – финальная цель моего пути. Остановилась перед ней, чувствуя, что еще немного и не выдержу, сломаюсь, не смогу нажать на звонок, отступлю. Так и замерла, словно неживая, гипнотизируя ее взглядом, отчаянно молясь, чтобы он сам все понял, почувствовал. Мечтая, что сейчас, как в романтическом фильме, она распахнется, а на пороге будет стоять Артем, с улыбкой на губах и словами "как же я скучал". Это все трусливый бред, иллюзии того, что все может исправиться само собой. Нет, так не бывает. В жизни все сложно, на разрыв, через личный ад, через агонию. Подняв руку, замерла в сантиметре от звонка. Давай же, давай, звони! Смелее! Сомнения, страхи, опасения, затопили с ног до головы. Что, если он не откроет? Не станет говорить? Даже на порог не пустит? Что тогда делать? Стоять под его окнами и кричать о своих чувствах до тех пор, пока не охрипну? Или пока он не сжалится и не согласится уделить хотя бы пару минут? Если потребуется, я готова даже на это. Мне уже плевать на все, на ненужные принципы, на репутацию, на извращенную гордость. Это все пустое. Я пойду на все, лишь бы он дал еще один шанс, пусть крошечный, пусть призрачный, но все-таки шанс все исправить, доказать, что мои чувства настоящие, что люблю его. *** Уже выворачивая на свою улицу, вспоминаю о том, что у меня холодильник пустой. Дома почти не бываю. Есть готовить некогда. Все второпях, набегу. Надо хоть что-то купить. А в выходные добраться до супермаркета и хорошенько затариться. Пожрать-то я люблю, что ни говори. Останавливаюсь у небольшого сетевого магазина. Неторопливо брожу между полок, выбираю продукты, расплачиваюсь. Забрасываю покупки в багажник, и только тут замечаю, что фары заляпаны грязью. Нормально я по трассе прокатился. Может до дома доехать? Тут рукой подать. Три минуты – и я в своем дворе. Но потом решаю. А чего откладывать? На парковке пусто. Торопиться некуда. Достаю специальную щетку и начинаю счищать грязь. *** Закусив губу, обреченно наблюдала, как мой палец, словно в замедленной съемке приближается к поверхности звонка, а потом давит на нее сильно, отчаянно, будто от этого зависит моя жизнь. За дверью послышалась замысловатая птичья трель, а внутри все оборвалось, от осознания, что пути назад нет. Что сейчас я, наконец, увижу его. Что от этой встречи зависит, буду ли я пылать или сгорю дотла, разлетевшись по ветру. Я не знала чего ждать. До безумия хотела его увидеть, и этого же боялась больше всего на свете. Стояла, не в силах пошевелиться, боясь даже предположить, что я увижу в его глазах: холод, пренебрежение, может ненависть, а может отголоски тех чувств, что он ко мне испытывал. Послышались легкие шаги, звук поворачиваемого в скважине ключа, и эта темная дверь, ставшая для меня рубежом между прошлым и будущим, распахнулась. Я смотрела на человека, стоящего на пороге и чувствовала как медленно тону, иду ко дну, и нет сил сделать вдох, легкие словно стянуло железными обручами, покрытыми острыми шипами. Каждый удар сердца как последний, с надрывом, через силу, причиняя неимоверную боль. Прижала руку к груди, надеясь хоть немного уменьшить ее, прогнать. Бесполезно. Это был не Артем. Это была Светлана. Обмотанная кремовым полотенцем, чуть ли не сваливавшимся с груди, едва прикрывающем пятую точку. Капли воды блестели на смуглой коже, сырые волосы разметались по плечам. Только не она! Кто угодно, но только не она! Пожалуйста! Она была здесь, с ним. И от этих мыслей хотелось удавиться, упасть на колени и реветь белугой, понимая, что проиграла. Что сама своими руками толкнула его в чужие объятия. Что я там говорила о том, что лучше бы он кого-то нашел себе, потому что это притупит удушающее чувство вины? Что готова позволить ему все, что угодно? Бред! Пустые слова! Нет никакого облегчения! Только жгучая боль в груди, ревность ядовитая. Ощущение, словно упала с высоты на каменную плиту, переломав каждую кость. Я опоздала! И только остатки гордости, не позволили сломаться у нее на глазах, зареветь. Закусив губу, умирая внутри, стояла, превратившись в каменное изваяние, это единственное на что меня хватило. Стояла и смотрела на нее не в силах уйти, не имея права остаться. Она в ответ глядела на меня с холодной снисходительностью, равнодушно скользя взглядом по искусанным от волнения губам, по красным из-за бессонных ночей глазам: – Тебе здесь больше не рады. Уходи, – наконец произнесла Горлова, в полной мере насладившись моим жалким, потерянным видом. – Мне надо увидеть Артема, – чуть дыша. Сипло. Через силу. – Серьезно? Зато ему этого не надо. Он избавился от ненужного мусора, и оборачиваться на прошлое не собирается, – говорит со мной моим же тоном. С той же интонацией, что я с ней тогда, в дамской комнате "Зеленого". Поменялись ролями, – ты нас сегодня достала своими звонками. Совесть бы поимела. Или у Кристины очередная блаженная идея и все срочно должны метнуться навстречу? Все, дорогуша, поезд ушел. У него теперь другая жизнь. И тебе в ней нет места. Что же до тебя это никак не дойдет? Он вроде четко тебе днем написал, чтобы отстала. С трудом сглатываю, горло шипами раздирает. – Мне надо его увидеть, – снова повторяю, словно ой попугай. – Если хочешь, позову, конечно. Он в душе, ворчать будет, что ради ерунды дергаю,– пожимает плечами, – Хотя, пусть еще раз повторит, прямым текстом. А я постою рядом, послушаю. Не могу себе отказать в удовольствии посмотреть, как он тебя пошлет в открытую. А потом мы вернемся к тому, от чего ты нас отвлекла, – в глазах торжество искрится. Думала, что хуже быть не может? Больнее не станет? Черта с два! Там был детский лепет, легкая разминка. Апогея я достигла именно сейчас, глядя на уверенную в себе Светлану, обмотанную в его полотенце. Светлану, находящуюся в его доме, если уж не на правах хозяйки, то на правах девушки точно.

Конец ознакомительного фрагмента.