Запрет на тебя

Аннотация

– Тоха, твою мать… Можешь спать с кем угодно. Но о девчонках Чарушиных забудь.

– Зачем ты мне это говоришь? – киплю на эмоциях. – Сам знаю.

– Чара нам как брат. Значит, и они почти сестры. Понимаешь? Маринка, мать твою, тоже!

– Знаю, – высекаю повторно. – Не собираюсь я ее трогать, ясно?

Безусловно, не собираюсь. Никогда не собирался. Но стоит только увидеть ее, все мое благоразумие летит к черту.

Особенно после того, как у нас с ней появляется секрет. Один нестирающийся из памяти секрет, который моими трудами намотает на себя еще тонну порока.

1 Марина Чарушина – это святое. – Твою мать, Марина… – выдыхаю резко севшим голосом, слабо догоняя, как с той же секунды тяжелеет сердце и гулким массивом долбится мне в ребра. Редко вспоминаю, что оно – не просто механический мотор. Что-то вырабатывает… Какие-то чувства… У меня, блядь? Смешно. Очень смешно. – Твою мать… Твою мать… – заряжаю в полной бессознанке, на каких оборотах это происходит. Мелкая зараза. Спецом ведь эту эсэмэску закинула. Дерзкая ведьма. Безбашенная провокаторша. – Шатохин, – обрывает поток моих мыслей Жора. Сверкая белозубой ухмылкой, толкает мне в руку стопку непонятного пойла. – Валерьянка[1] в разгаре, а ты еще одет? – На все пуговицы, блядь, – поддерживаю его юмор, игнорируя взрыв хаоса за грудиной. Ворот белой рубашки, которую я напялил, вдруг ощущается удавкой. – Чарушины же. В их доме не беспредельничаю. Табу, – поясняю весомо. Но опрокинув в горло пойло, верхние пуговицы все же высвобождаю. Веду взглядом по шикарному саду. Учитывая то, что моим родакам на меня давно похрен, с пятилетки тут каждый куст знаю. Сегодня, конечно, все иначе. Немного помпезно смотрится – все в цветах, шарах и прочей мишуре. Младшей дочери Чарушиных восемнадцать. Той самой, черт ее дери, Марине, образ которой в последнее время чересчур часто стал возникать в моем сознании. Мелкая кобра – так зовет ее старший брат, один из моих лучших друзей. Собственно, он и его семья значат для меня многим больше, чем те люди, фамилию которых я с показной гордостью таскаю. Ну вот, получается, и Маринка тоже – навсегда в сердце. Прицепом, конечно же. Без всяких странных финтифлюх, которыми обладают все остальные нормальные люди. Просто она в моем списке. Точка. Сердце, блядь… Намахивает, гонимое, стоит воскресить ту дичь, что эта ведьма якобы по ошибке мне прислала. Мариша Чарушина: Все! Сегодня я запускаю новый лист задач. Первая цель: оргазм. Мариша Чарушина: Соррян. По ошибке тебе отправила. Надеюсь, ты не трепло. Иначе я отомщу, знаешь же? Мариша Чарушина: Ладно… Ладно… Пожалуйста, никому не рассказывай. Пожалуйста! Я, блядь, так охренел, что даже не нашелся с тем, как должен ей ответить. Сразу ринулся искать. Зачем? Сука, самому бы понять. – Марина, – выбиваю ее имя вслух. По привычке, с нажимом. Разливающий очередную порцию пойла Жора вскидывает на меня удивленный взгляд. Моя рожа если и краснеет, то только потому, что я киплю от ярости. Стыд в арсенале моих личных качеств отсутствует напрочь. – Не видел, с кем она ушла? Куда? Жора прищуривается. – А тебе что? Смотрю на него, а мозг закорачивает. Ничего стоящего выдать не способен. – Тоха! Привет! – вопит какая-то девчонка. Тряхнув головой, будто просыпаюсь. Поворачиваясь, выкатываю одну из подходящих случаю ухмылку. Рыжая, едва трусы не роняет, счастливая. Все, как всегда. Она и остальная сотня самок ее вида – привычная среда охоты. Впрочем, в последние годы мне даже утруждаться не приходится. Слава идет впереди меня. Самочки сами на мой член запрыгивают. – Так зачем тебе Маринка? – бубнит Жора недовольно. – Да так, – бросаю неопределенно. Туплю нещадно. В голове полнейший вакуум. Совсем не туда засасывает. В карантинную зону. – Поздравить хотел. – Угу, ясно, – еще крепче хмурится Жора. Повезло же именно на него наткнуться, он после разрыва со своей кралей таким душнилой заделался, что порой поперек горла встает один его взгляд. – Маринка танцует, где-то тут… С тем холеным балеруном, своим партнером. Чара говорит, с ним порядок. Можно не кипишевать. До сегодняшнего дня с Чарой согласен был. Ничего против «зализанного» не имел. У него, верняк, яйца размером с перепелиные, а член – стручок, пригодный только для того, чтобы сливать мочу. Но, блядь… После Маринкиных листов задач, вес этого дятла стремительно возрастает. Парит меня, что она с ним. И ничего я, сука, с этим поделать не могу. Закидываю очередную дозу пойла. Слабо ощущая, как алкоголь обжигает гортань и резко согревает грудь, планомерно тяну в легкие кислород. По телу огненным потоком разливается трескучее тепло. – Пойду, найду их, – выталкиваю несдержанно, почти яростно. – Слушай, – тормозит меня Жора, выставляя шлагбаумом руку. – Скажу прямо, Тох, а то у тебя, походу, взлетела температура и кровь не в том направлении ушла. – Ну, – реагирую еще агрессивнее. В последний момент торможу себя. Стискиваю челюсти и тупо жду, пока Жора толкнет свою гениальную мысль. – Тоха, твою мать… – выдыхает душнила реально обеспокоенно. – Можешь трахать кого угодно. Но о девчонках Чарушиных забудь. – На хрена ты мне это говоришь? – по интонациям вроде как оскорбленно возмущаюсь. – Сам знаю. – Чара нам как брат. Значит, они почти сестры, – проталкивает Георгиев бесяче-назидательным тоном. – Маринка тоже, твою мать… – Знаю, – повторяю с тотальным раздражением. Двинув друга в плечо, решительно тулю в сторону танцевальной площадки. Пространство качает попсовая, чисто девчачья музыка. Помню, что это Маринкина любимая группа. Она частенько орет в ее комнате. Ничего удивительного, что и на ее празднике заряжает. Долго искать не приходится. Она же как лампочка. Луч солнца золотого, блядь… Облако невинности. Вся из себя принцесса. Май литл пони, вашу мать. Моя фея Динь-Динь. Сука, я ведь все еще помню, как она все это смотрела. А теперь что? «Первая цель: оргазм…» Смотрю на нее и не верю, что могла такое написать. Похрен кому! В ее голове не должно быть подобного. В моей, относительно нее, тоже. Только поздно, блядь. Маховик запущен. Процесс пошел. Я слишком долго держался. Марина оборачивается. Сталкиваемся взглядами – мое тело высоковольтными волнами тока пробивает. Дыхание спирает. Вдохнуть не получается. В груди будто дыра образуется и лишает возможности тянуть кислород. Она слишком красивая. Причем не той пустой красотой, которой богаты многие. В ней есть что-то особенное. Правда, что именно, я понять не способен. Марина медленно моргает – на меня действует как колдовство. Чарует Чаруша, это давно известно. Ведьма же, дочь колдуна. У них, очевидно, это в крови. Как у меня – стремление и умение трахаться. Да, если ее семья – образец красоты, любви и могучей верности, то моя – адский очаг разврата. Конечно, Жора прав. Я хочу ее трахнуть. Бесспорно, хочу, но каким бы испорченным мудаком я не был, Марина Чарушина – это святое. У меня на нее собственный запрет. Чертов запрет. Гашу вспышку животного бешенства в организме. Ухмыляюсь свободно, будто все путем. Будто не стоит перед глазами ее сообщение. Будто вообще не стоит, блядь. Будто я не пытаюсь представить, как она говорит подобное вслух, и как моими стараниями кончает. – Потанцуем, кобра? – выдавая это предложение, инстинктивно толкаюсь в ее сторону бедрами. – Есть разговор. – Нет уж, – сычит Маринка. – Я с Эдиком танцую. Веду взглядом на застывшего рядом балеруна. – Эдик, – давлю в меру жестко. Почти на чиле, блядь. Хотя за грудиной резко вскипает. – Свободен. «Прилизанный» краснеет. Марина негодует. – Пошел ты… – шипит приглушенно, но явно разъяренно. – Куда? – интересуюсь лениво. Охота тупо закинуть ее на плечо и утащить, но я стараюсь помнить, где мы находимся. – Серьезно, Дань, не порть мне праздник, – высекает Чарушина, в очередной раз давая понять, как я ее кошмарю. Абзац, конечно. Потому как на моей памяти она единственная, кто от меня не то что не в восторге… Она меня презирает. И не стесняется этого демонстрировать. – Ничего я тебе не испорчу, – толкаю уже сердито. Стопорю себя изо всех сил и все равно выдвигаю ультиматум: – При условии, что ты пойдешь со мной танцевать. Марину, естественно, подобное бесит. Едва из платья не выпрыгивает, отделяясь, наконец, от приклеившегося к ней упыря. – Зачем тебе?! Прожигаем друг друга взглядами с такой интенсивностью, что кажется, все вокруг на хрен спалим. Чувствую себя будто перед дракой. Мозг на холостых пашет. Зато сердце намахивает усердно. Кровь бурлит по венам. Топит адреналин, а с ним еще чертова туча упоротых гормонов. «Первая цель: оргазм…» Не должен этого использовать. Не должен, но использую: – Обсудим наш секрет. [1] Здесь: Валерьянка (местный сленг) – вечеринка. 2 Так только он умеет. Только он. Едва Шатохин подходит, по моему напряженному телу сумасшедшая дрожь летит. А уж когда он обжигает ладонями голую спину и решительно притягивает к себе, меня и вовсе будто разрядами тока пронизывает. Эдик где-то теряется. Весь окружающий мир исчезает. Я глохну, задыхаюсь, раскаляюсь, плавлюсь… Но в реальности этого, конечно же, никогда не выдам. – Фу-у… – выдыхаю, с трудом улавливая за безумным стуком пульса сдавленный звук своего голоса. – Не прижимайся так близко, фу… – В смысле «фу»? – ощетинивается Даня. Смотрю в его взбешенное лицо и смеюсь, разрывая напряжение. – Кобра, – все, что выдает на это Шатохин. – Ты забыл отодвинуться, – напоминаю ему, не прекращая улыбаться. – Я не забыл, – наконец, и его губы растягивает привычная ухмылка. Мое сердце тотчас пропускает удары. Боже, как хорошо, что Шатохин этого никогда не узнает. – Я не собираюсь отодвигаться. С Додиком танцуешь, и со мной потерпишь. – Его Эдик зовут, а не Додик. – Похрен, – выталкивает с таким видом, что становится сразу понятно: на весь мир ему положить. Ничего нового, расстраиваться смысла нет. – У тебя такие заросли вместо бровей, – оценивая, прицокиваю языком. Торчат не только его брови. На голове тоже взрыв, словно какая-то блядь совсем недавно таскала его за волосы, пока он… Пока он делал ей приятно. – А у тебя какие? Там… М-м-м… – толкает Шатохин незамедлительно. Неудивительно, что переводит разговор на пошлости. Не первый раз. Самый конченый из друзей моего брата. Понимаю это и все равно горю от волнения. Сексуальность – его основная черта. Дьявольская суперсила. Это невозможно игнорировать даже столь неискушенному человеку, как я. Неудержимая мужская энергетика и особый порочный магнетизм Даниила Шатохина сокрушают, вызывая целую бурю неизведанных никогда прежде чувств. Я пугаюсь. И жажду повторения. – Знаешь, что говорят о таких бровях? – продолжаю свою мысль, игнорируя его вопрос, как нечто непонятое. – Что их обладатель крайне ревнив. Даня щурится. Припекая меня взглядом, жестко тянет носом воздух. – Хуйня, – реагирует грубо, но ровно. – Кого мне ревновать? А? Мне на всех поебать. – Какой же ты все-таки отвратительный! – Обычный. – Да нет, Данечка, совсем ты не обычный … – роняю это, и замираем. Не разрывая зрительного контакта, продолжаем двигаться под музыку. Но даже с моими танцевальными способностями, умудряемся то и дело сбиваться с ритма. Честно говоря, мы его вообще не держим. – Чаруша, – тянет Шатохин тем самым остро-волнующим меня тоном, заливая при этом еще и зверски жарким взглядом. – Итак, твое сообщение… Так только он умеет. Только он. Молнии шпарят мое тело насквозь. Простреливают даже кончики пальцев на ступнях. Хорошо, что Шатохин держит. Иначе я бы свалилась со своих десятисантиметровых шпилек. «Боже… Боже, он сказал «сообщение»!» , – догоняю с опозданием. – Не собираюсь это с тобой обсуждать! – выпаливаю задушенно. – Сказала же, ошиблась абонентом! Отвали! Даня прищуривается и склоняется ближе. А у меня ведь без того легкие одним его запахом забиты. Огнем горит грудь, дожить бы до полуночи. – Нет, так не пойдет, – заявляет абсолютно уверенно. – Либо ты вываливаешь все, либо я показываю твое сообщение Чаре. – И что, интересно, мне сделает брат? Ты забыл, что мне восемнадцать?! Шатохин выгибает бровь и корчит свою порочную физиономию, как самый настоящий паскудник, коим, несомненно, является. – Ну, как минимум, ему будет интересно. Может, вопросы тебе какие-то позадает. Не все же мне бдеть. – Ты скотина! Всегда знала! – выхожу из себя. Но очередные приливы жара явно не от злости меня топят. – Угу, – соглашается Даня, облизывая в предвкушении губы. Мои мурашки в связке с бабочками реагируют незамедлительно. Активизируются, вызывая у меня на пике своего бешенства головокружение. – Ну, так что, Лолита? Я жажду подробностей. Что у тебя за план? «Тот самый момент, когда нужно менять тактику» , – щелкает в моем мозгу автоматически. Потянувшись к Шатохину, касаюсь его уха губами. – У меня план, который тебя в себя не включает, – напеваю приторным голосом. Он замирает. Сгребает в кулаки платье на моей спине. Тяжело вздыхает. – Поверь, Чаруша, не только твой план включает меня… Скоро твое тело меня в себя включит. Это заявление, конечно, шокирует. Но ответ для Шатохина я всегда быстро нахожу. Только озвучить его не успеваю. Вскрикиваю, когда он неожиданно дергает на себя. Теряюсь, пугаюсь и еще какими-то странными чувствами захлебываюсь, едва ощущаю, как в живот мне упирается эрегированный член. Боже, какой большой… Мамочки… Ох… Ох… Эдик второй раз меркнет. Даже в моей памяти. В два раза разница. В два! А может, в три? Жаль, другие ко мне не прижимались. Не могу определить точно. Срочно нужно посмотреть картинки в интернете. Или почитать что-то такое… Обучающее! – У тебя там гангрена? – выдыхаю рвано и совершенно незапланированно. – Чего?! Отталкиваясь, смотрим друг другу в глаза. Воздух между нами трещит, а как это остановить – я не в курсе. – Впрочем, неудивительно, учитывая то, скольким ты совал, – реабилитируюсь после своих неуместных охов и вздохов. – Натаскал зэпэпэшек, отекло? Фу… – Еще раз в мою сторону фукнешь… – шипит Шатохин угрожающе. – И что ты мне сделаешь? Второй раз вскрикиваю, когда он вдруг кусает меня за щеку. – Ты дурак, что ли?! – толкаю, ощущая, как на глазах выступают слезы. – Больно, маньяк! Но, вместе с тем, заливает тело какими-то вибрирующими и трескучими волнами. – В том и смысл, кобра, – снова этим своим взглядом прожигает. – Не только же тебе кусаться. – Я тебя, по крайней мере, фигурально! – Фигурально я с тобой другие вещи делаю, соррян. Уровень моего волнения достигает той самой критической отметки, после которой я от Шатохина обычно сбегаю, чтобы запереться в своей комнате, отдышаться и тысячу раз перемотать наш мини-скандал. Так и сейчас намерена поступить. – Отвали, короче, – толкаю решительнее, почти разъяренно. Все равно давно не танцуем. Стоим посреди площадки и привлекаем ненужные взгляды. – Отвали, сказала! – повторяю громче, когда понимаю, что он не собирается отпускать. – Мне в туалет нужно. – Пойдем, проведу. – Еще чего! Но Даня уже хватает меня за руку и тащит сквозь толпу гостей к дому. На меня отчего-то накатывает паника. Только и она несется вкупе с каким-то нездоровым труднопереносимым восторгом. Что он там со мной собирается делать? Что? Страшно, конечно… Но, черт возьми, как же не терпится узнать! – Пусти, идиот… Придурок, извращенец, козел, долбанутый, маньяк, тупой баран, гнусный мерзавец… – запальчиво тарабаню ему в спину по пути к дому. Однако… Как жестока, порой, бывает судьба! Даже в день твоего рождения! На террасе заднего входа сталкиваемся с братом и его женой. Трус Шатохин тотчас выпускает мою ладонь. Бросает ее, словно земное проклятие. Еще и отшагивает от меня в сторону. Артем, уставившись на нас, растерянно хмурится. Лиза краснеет и опускает взгляд. Не знаю, что именно ее смущает: то, что мы с Шатохин поймали их за поцелуем, или конкретно мы. Порой она розовеет, просто глядя на нас с Даней. Уж не знаю, что видит. Я, вроде как, себя не выдаю. А Шатохин… Он со всеми ведет себя одинаково. – Что случилось? – разрезает затянувшуюся тишину голос брата. – Ничего! – выталкиваем с Даней в один голос. Артем замирает, переводя взгляд с меня на друга и обратно. Уровень волнения во мне достигает кипения. Готова взорваться. – Вы, блин, нормально не можете? – выдыхает Тёма. – В смысле? – опять в унисон получается. Брат тянется за сигаретами, неторопливо выбивает одну для себя, другую подает Шатохину. – Не скандалить хотя бы в праздник можете? – задает этот вопрос не впервые, сегодня почти лениво. – Можем! – заверяем мы с Даней. Он берет у Тёмы сигарету. Я убегаю. Продвигаясь по темным коридорам дома, не пытаюсь успокоить дыхание. Натужно циркулирую воздух. Разят мои хриплые учащенные выдохи пространство, пока не добираюсь до ванной. Там упираюсь ладонями в пьедестал раковины, смотрю на себя в зеркало и шепотом приказываю себе остановиться. – Хватит… Хватит… Будет больно… Даниил Шатохин испорченный. Он не способен на настоящие чувства. В силу той извращенной среды с изобилием секса, в которой вырос Даня, полностью нормальным человеком он не будет никогда. Я же изучала вопрос с точки зрения психологии. Шатохин, скорее всего, всю свою жизнь будет довольствоваться только сексом. Мне же… Мне подобного недостаточно. Именно поэтому о моей к нему любви рано заявлять. Зачем тогда я отправила ему ту эсэмэску? Черт… Черт… Хлопнув по смесителю, подставляю под струю холодной воды руки. Грудь все выше вздымается. Грозит вырваться из тугого корсета на волю. Мое дыхание становится настолько свирепым, что походит на какую-то паническую атаку. Не исключено, что так и происходит. У меня паника. Артем с Лизой остаются у нас на выходные. Значит, останется и Даня. Боже… Что дальше будет? 3 Ты нарываешься. – Есть одна сучка. Ей где-то тридцатник, – мету языком по привычке, прикидываясь перед самим собой, что мозги не забиты охотой на кобр. – Су-у-ука, видел бы ты, какая она голодная, – тяну с ухмылкой, прежде чем опрокинуть в горло бухло. Сливаю без закуски. Только губы облизываю и зажимаю зубами. После короткой паузы продолжаю: – И мужик есть, а баба каждый раз просто бешено течет. – Какой мужик? – переспрашивает Жора, тряхнув головой. Бухой в хлам. Вот-вот под стойку уйдет. Чую, предстоит тащить бугая в спальню. Если сам к тому времени не набросаюсь, тогда придется задрыхнуть на террасе. Чарушин за нами вряд ли выйдет, прошли те времена. Сейчас, верняк, нализывает своей Лизе. Ничего против не имею, но, блядь, немного стремно, когда компания вот так разваливается. Бойка – нахрен, Чара – нахрен, Филя – нахрен… Сука, по сути, если бы у Жоры с Сонькой не разладилось, я бы вообще сейчас один сидел. Тело резко холодный пот пробивает. – Так какой мужик? – точит Жора заплетающимся языком. Сглатываю. Вдыхаю. – Мужик, который типа муж, – выталкиваю раздраженно, окончательно теряя интерес к заданной теме. Жора же выкатывает на меня глаза, будто я, блядь, его мать оприходовал. – Ты ебешь замужнюю? Душнила, блядь. – Ну да, и че такого? Рюмки слетают со стойки, когда этот бык встает. С покерфейсом слушаю звон разбивающегося стекла. – Да нихуя, блядь, – толкает Жора разъяренно. И уходит. Остаюсь-таки один. Какое-то время еще клею невозмутимость. Беру новую стопку. Наполняю до краев. Делаю снимок на фоне бело-розовых шаров, закидываю в Лайфграм, не забыв при этом тэгнуть Маринку. Мультяшная кобра, хэппипёздей – все дела. Даже какое-то мутное сердце накладываю. Зло выпиваю. Сам не понимаю, отчего киплю. Маринка… Сучка в ответ скидывает свое селфи. На кровати в розовой пижаме с бокалом шампанского. Ведьма. Красивая. Наивная, невинная и, на фоне всего этого, пиздец какая сексуальная. Роковая. Меня, мать вашу, просто на куски рвет, как сильно я хочу ее выебать. Именно так, черт возьми. Трахнуть – слишком слабое слово для того, что я ощущаю в отношении кобры. Со стоном запрокидываю голову к плетеному потолку Чарушиных. Это ведь и мой дом. Моя семья, пусть и не кровная. Я не могу так нагадить. Лучше сразу застрелиться. Иначе как потом Чаре в глаза смотреть? А маме Тане? А бате Чарушу? Нет. Нет. Нет. На это дно я никогда не скачусь. Я ведь не такой, как мои предки. Не такой, блядь! Это у них ни принципов, ни морали… У меня же, мать вашу, список! Список людей, которых я никогда не трахну, не раню и не подведу. Закрыли тему. Закрыли ли? Закусывая губы, задерживаю дыхание. Сука, почему я такой долбанутый извращенец? Почему Маринка? Только не она, блядь. Только не она! Зеленый круг на ее аватарке светится как маячок. Не спит… Не спит, блядь. А вот остальные по-любому уснуть успели. Никто не увидит, если пойду к ней. Поговорить чтобы, обсудить этот ее план. Не успели же во время торжества. Нет, сука… Нет! Хреновая идея ночью к ней соваться. Не пойду я к ней в комнату. Что за утопия вообще? Мне к ее спальне и днем приближаться нельзя. Надо просто забыть об этом сообщении. Это не мое дело. Я не должен ее трогать. Какой-то период лучше вообще не общаться. Да, надо дистанцироваться. Подождать, пока эти гребаные строчки исчезнут из-под моей роговицы. Еще одна стопка. В груди резко горячо становится. Ничего необычного, конечно. Но как-то так и застывает. Не рассеивается огненный хмель. Стопорится хлипким жаром. Я поднимаюсь. Тихо шагаю. Практически крадусь по дому. Вверх по лестнице. Левый поворот – в противоположную сторону от моей комнаты. Просто поговорю с ней. Максимум, подразню. Тащусь, когда она психует и жалит в ответ. Да, просто поговорю… Открываю дверь и застываю. Весь благой настрой сливается, когда вижу, что смотрит кобра. Нет, не чертовых пони. Не фею Динь-Динь. Даже не долбоебучих медведей-липучек… Это порно. Самое, мать вашу, натуральное порно. Во весь экран плазмы член пялит киску. Входит и выходит. Входит и выходит… Вашу мать… Звук, очевидно, приглушен. Но Маринка так внимательно наблюдает за происходящим, что даже не замечает моего присутствия. Я должен выйти. Сделать вид, что никогда здесь не был и ничего не видел. С Маринкиных губ срывается тихий и охуенно-нежный вздох. Низ моего живота перетягивает жестким спазмом. Яйца будто огнем опаляет. Член ноющей болью забивает. В глазах темнеет, едва сознание не теряю. Охреневая от такого размаха, машинально трясу башкой. И… Шагаю к кровати, на краю которой сидит кобра. Бесшумно двигаясь, плавно пробираюсь по матрасу, пока не оказываюсь прямо за ее спиной. Наклоняюсь и выдыхаю ей в шею. Ловлю момент, когда она осознает мое присутствие. Не дергается. Напротив, застывает. Только по коже дрожь крадется. Воспаленным взглядом собираю этих ее мурашек. Целенаправленно к груди следую. Хрипло выдыхаю, когда через шелк майки проступают соски. Наклоняясь, скольжу ладонью ей на живот. Натягиваю ткань, чтобы увидеть острые вершины без прикрытия. Кобра выдает томный вздох и позволяет. Выдыхаем вместе. Хрипло, почти со свистом. Понять не могу, из-за чего именно меня так кроет. Сиськами я давно пресытился. Настолько, что они даже в процессе перестали вызывать интерес. А сейчас… Одичало пялюсь на крохотные темно-розовые бусины и с трудом сдерживаюсь, чтобы не завыть, как голодная псина. Касаюсь плеча губами. С размахом прохожусь до шеи языком. Марина дрожит, но сохраняет похвальную неподвижность. Медленно, отчаянно смакуя, впиваюсь зубами в тонкую кожу чуть ниже уха. – Ты так умеешь? – шелестит взволнованно, заставляя меня оторваться и поднять взгляд на экран. Моргая, смотрю на то, как какой-то мужик усиленно натирает языком пилотку. Маринка тоже смотрит. Дышит громче и чаще. Меня самого этот процесс нездорово шкалит. – Умею, – выдыхаю и встречаю ее скошенный в мою сторону взгляд. – Хочешь, тебе сделаю? Гребаная Земля прекращает вращаться. Застывает. Летит креном. И снова зависает. Марина вздыхает. Облизывает губки. Медленно моргает. Ведусь на этот гипноз. Блядь, конечно, ведусь. Это ведь ведьма Чаруша. У нее осечек не бывает. Со мной – так точно. Пробегаю следом за ней языком по своим губам. Представляю, как она раздвинет свои ножки. И хоть я никогда не был фанатом куни, с коброй эта фантазия скручивает меня волной адского возбуждения. – Нет, – толкает ведьма шепотом. – Спасибо. Не хочу. Крутанувшись, вырубает с пульта плазму. Отползает к изголовью кровати и, сдернув с тумбочки телефон, принимается с деловым видом в нем копаться. Я еще с полминуты сижу, оглушенный. Контуженный чертовой ведьмой. – Ты нарываешься, – хриплю предупреждающе. Она вскидывает взгляд. Снова швартует меня этой своей уникальной смесью невинности и порока. – На что? – спрашивает так спокойно, словно то, как мы пару минут назад смотрели вместе порно, мне тупо приснилось. – На мой член, – выпаливаю агрессивно. У Маринки хватает совести покраснеть. – Нет… – выталкивает куда более взволнованно. – Неправда. Вскрикивает и вжимается спиной в подушки, когда бросаюсь в ее сторону. Не трогаю. Нет, больше не прикасаюсь. Пригвождаю только взглядом. Она вытягивается, вскидывает подбородок и уперто держит зрительный контакт. – Убирайся из моей комнаты, – шипит ядовитая. – Иначе я закричу. – Кричи. Я расскажу про эсэмэску и порно. Зверея, ведьма поджимает губы и выкатывает мне в рожу фак. – Видел? Ответ мой улавливаешь? Стискивая зубы, разъяренно качаю головой. А потом перехватываю маячащую передо мной руку и припечатываю ее к подушке у Маринкиной головы. – Ты представляла себя на месте этой шлюхи? – выдыхаю ей в лицо. Не могу, блядь, не спросить. Свирепо тяну запах ведьмы и достигаю той точки, когда уже готов сдернуть штаны и тупо дрочить. Перед ней. – Какой шлюхи? – бесит непониманием явно намеренно. – Из ролика. – Нет, – цедит, прицокивая языком. – Врешь! – Ты придурок… Мне просто было интересно посмотреть! – И что именно тебя там так интересовало? Член? Могу показать вживую. Сам, мать вашу, не верю, что предложил нечто подобное Чарушиной. Благо она соглашаться не собирается. – Больной, что ли?! – задыхается возмущениями. – Хуже, чем я думала! – Хуже, – подтверждаю я. Натужно тяну кислород. Глядя на кобру, облизываюсь. И выдаю: – Покажи мне что-то сама. Маринка дергается. И так получается, что я почти наваливаюсь на нее сверху. Стону, пока в теле закорачивает и перебивает нервные контакты. Сука, с ведьмой я почти инвалид. – Ничего я тебе показывать не буду… Отвали от меня, извращенец… Бухой придурок… Отвали, сказала! – Не ори ты, – цежу ей в шею. Кусаю. Зализываю. – Вот так твою киску. Вот так, – еще раз бью языком и всасываю. – Жестко, Бэмби. От этого будешь орать. Она вздрагивает, будто высоковольтный провод к ней приставил. – Буду орать… Буду, маньяк… Если ты не уберешься, я весь дом разбужу!!! Слышишь?! Даня, блин… Даня… – на последнем выдохе вместо ее обычной злости улавливаю какой-то страх. И меня будто ледяной водой окатывает. Отталкиваясь, нахожу взглядом ее глаза. Они блестят. Губы дрожат. Пока Маринка их не закусывает зубами. – Пошел вон, сказала… 4 И эти глаза… Я подыхаю. – Данька, сейчас же оставь телефон, – мягко ругается мама Таня. Загнав пальцы в торчащие дикарем на моей макушке волосы, треплет их и смеется. – Поешь нормально, голова пройдет. Сглатываю собравшуюся во рту слюну и впервые за утро осмеливаюсь посмотреть ей в глаза. Зачатки совести тут же активизируются и разрастаются до чего-то вполне полноценного и весьма ощутимого. Чувство вины рубит, как обух топора. Прямо по башке. А оттуда уже расходится по всему телу. За грудиной заламывает, дыхалку плющит. Тяну кислород и улыбаюсь. – Спасибо, мам Тань. Обожаю вас и ваш бульон от похмелья. – Я знаю, – отзывается почти нараспев. – Все вы по нему периодически фанатеете, – опуская тарелку перед опухшим с перепоя Жорой, снова смеется. Картина маслом. Не могу не заржать, уже вполне искренне. Делаю снимок, этот гигантский бобер даже не отдупляется. – Телефон, – трясет мама Таня пальцем. Развожу извиняюще руками и прячу, наконец, трубу в карман штанов. На самом деле копался в гаджете чисто показательно. Тупо гонял сенсор, не решаясь встречаться с кем-то из Чарушиных взглядами. С Маринкой особенно. Горлянку сдавливает, пока прохожу следующий этап – взгляд бати Чаруша принимаю. Коротко откашливаюсь, в то время как рожу жаром окатывает. Смотрит батя, как обычно. Ничего не подозревает, конечно. Только в моем мозгу ядовитыми кадрами запрещенка фигачит. Маринка… Ее взгляд, вздохи, дрожь, просыпающееся сладострастие и бурлящая внутри нее страсть. Невинная кобра. Порочная ведьма. Чаруша, блядь. Тяжело принимать то, что вчера я был готов нарушить ее святость. Хорошо, что Чару занимает обхаживающая его Лизка. У него, очевидно, голова не болит. Блинчинки, блядь, жрет. Любимая навертела. Все, как обычно, короче. Итак… Итак… Этого не избежать. Планомерно вдыхаю, медленно выдыхаю. Прохожусь взглядом по шепчущимся в углу стола сестрам-близняшкам. Почти на перемотке пролетаю. Снова полный разворот легких. Раздуваю, как паруса. Набираю кислорода по максимуму. Ступор всех функций на пике. Упираюсь взглядом в Маринку. Она жарко и густо краснеет. Палевно так, просто пиздец. Но я, блядь, уже не могу переключить фокус внимания на кого-то другого. Пялюсь на нее, ощущая, как в моем законсервированном теле резко шкалит температура. Пульсация по всем стратегическим точкам. Вибрирующие толчки по ребрам. Пожар в паху. Феноменальный выкат члена. Вызывайте экспертов Гиннеса. У меня, мать вашу, национальный рекорд. Нет, блядь, лучше Красный Крест. До публичной коронации не доживу. – Всем приятного аппетита, – разрезает помутневшее для меня пространство голос мамы Тани. Вздрагиваю. Резко отрываю от кобры взгляд. Заторможенно моргая, прослеживаю, как Чарушина с невесткой, закончив сервировку, садятся за стол. Кажется, что все как всегда. Ничего необычного. Но для меня лично завтрак проходит в тисках тотального напряжения. Допиваю свой бульон. Закидываюсь парой гренок. Ворую у Чары три блина, у Анж и Ники – по панкейку, у Лизки – кусок омлета. Только в тарелку кобры сегодня не лезу. Боюсь, когда она начнет шипеть, а она в такие моменты всегда психует, реакция моя будет непредсказуемой. Планирую убраться домой сразу после завтрака. Так и делаю, клянусь. Прощаюсь с Чарушиными, подхватываю ключ от тачки, выхожу на террасу и… стремительно торможу. Юзом, блядь. Маринка качается в гамаке и с чертовой улыбочкой пялится в телефон. Ведьма же… Иду к ней. – Поздравления разбираешь? – задвигаю нейтральный вопрос. Кобра вскидывает на меня взгляд и тупо ни за что жалит: – Не твое дело. Визуально и вербально, вашу мать. Какого хрена она настолько меня презирает? – Ау, можно быть менее, блядь, ядовитой? – выдыхаю агрессивно. Отводя ненадолго взгляд, прячу ключ в карман съезжающих с бедер джинсов и… Натянув долбаный гамак, толкаю кобру к противоположному краю. Пока она визжит и машет руками, опасаясь свалиться, заваливаюсь рядом и выхватываю телефон. – Посмотрим, – мычу себе под нос, пролистывая ленту ее сообщений. – В край офигел?! – бесится Маринка. Приподнимаясь, дергается надо мной в тщетных попытках забрать трубу обратно. – Отдай сейчас же! Отдай, сказала… – Не трепыхайся, свалишься, – глумлюсь, ощущая, как от достаточно невинного контакта наших тел мое чертовски быстро наливается огненной тяжестью. – Что это? Додик, тощий свин, пишет… – пробежавшись взглядом, понимаю, что строчит балерун о какой-то танцевальной постановке. – На хуй, – комментирую, выставляя на его контакт блок. – Даня! Я, блин, тебя убью! Клянусь! – Обязательно. Позже, – отмахиваюсь, не прекращая ржать. – Где твой лист задач, м? Хочу видеть полностью. – Черта с два ты его когда-то увидишь, – пыхтит Маринка, все сильнее на меня наваливаясь. – Не когда-то, конечно. Прямо сейчас. В какой-то момент ее нога попадает между моими. Машинально ее зажимаю. Терплю, когда в попытке выдрать из моих рук свой телефон задевает ногтями мне грудак и лицо. Прочесывает прилично, но закипаю я не поэтому. Представляю, как мог бы в одно движение опрокинуть Чарушу на спину и втиснуться ей между ног. Представляю мимо воли, конечно же. Да, я просто больной извращенец. Подобные фантазии в моем мозгу генерируются на автопилоте. И я уже лечу дальше: стаскиваю с Маринки одежду, врываюсь в ее тело, ебу… – Ха-ха, ты никогда не найдешь! – выдает кобра, слегка сбивая мой агрессивный настрой. Психанув, возвращаю ей телефон. Сую в руку и, придерживая, сжимаю поверх своей. – Значит, приглуши свой триумфальный смех и покажи сама. Сталкиваемся взглядами. Сливаемся дыханием. – Так-то лучше, – протягиваю с ухмылкой. Все силы она отбирает, пока кровь толчками двигает по ноющему от похоти телу. – Притихла кобра, а я еще даже не доставал свою трубу. – Ты… – выдает Маринка с томным придыханием. – Ты хотел сказать, дудку? – О, поверь, Чаруша, у меня, блядь, труба, – грех не бахвалиться. – И если я захочу, ты под нее исполнишь свой лучший танец. Огненное шоу! Маринка краснеет, но взгляда не отводит. Нервно сглатывает, медленно облизывает губы и, шумно выдохнув, наконец, пробивает затянутым шепотом: – Не обольщайся. – Так и будет, – уверяю с какой-то нездоровой упертостью. Знаю же, что никогда до этого не дойдет. У меня список! И, сука, зачем-то выписываю эти обещания. – Покажу тебе следующую задачу в своем листе, – шелестит после паузы Маринка. – Если ты поможешь ее выполнить. Я пытаюсь абстрагироваться. Не принимать эту подачу. Не пропускать ее в поле своего извращенного восприятия. Но, мать вашу… Буквально сразу же, как Чаруша это озвучивает, меня накрывает адским искушением. Эти ее блядские глаза… Эта ее милая улыбочка… Нежный запах ее тела… Осознаю, что она в очередной раз, забавы ради, меня провоцирует. И, сука, закусываю удила. – А что по оргазмам? Уже? – хриплю, охреневая от уровня своей взбудораженности. Могу раздавать электричество. Подключайтесь. Маринка смущенно опускает взгляд. – Я к этому готовлюсь, – выдает, кусая губы. – В смысле? – сиплю еще ниже. – Боже, Даня… – бурно вздыхает кобра. Наваливаясь на меня, раздувает капюшон. И при этом, словно кошка, мнет когтями грудак. – Ну, так что? Поможешь? Вдруг под вторым пунктом окажется минет. Имею ли я силу отказаться? Ни за что, блядь! Сука, список! Сука, Марина Чарушина! Мама Таня, батя Чаруш, Чара… Мозг сдавливает раньше, чем я добираюсь до середины списка. – Помогу, – выбиваю решительно. Ведьма тотчас в сладкой улыбке расплывается. – Чудесно, – мурлычет она. Сдавливает и мою грудь. Адски сжимает, пока я жду, когда она озвучит свою хотелку. – Моя цель – пойти в бар, – в подтверждение маячит перед моим лицом телефоном. – В настоящий бар! И еще там напиться хочу… – В бар, блядь? – разочарованно выдыхаю я. – В бар?! – Тихо ты, – шипит, прижимая к моему рту ладонь. От этого еще сильнее наваливается. Черт, по-чесноку, она полностью лежит на мне. И тот факт, что из дома в любой момент может кто-нибудь выйти, не подгоняет меня ее оттолкнуть. – Никто не узнает, – крадется мне в уши дьявольский шепоток ведьмы. И эти глаза, блядь… Я подыхаю. Кусаю ее, пока не пищит и не отдергивает ладонь. – Хочешь, чтобы Чара мне яйца оторвал? – выдаю приглушенно, со злостью. – Не оторвет, – заверяет Маринка так же эмоционально, усиленно дуя на укус. – Если ты не расскажешь. А я уж точно нас не выдам! «… нас не выдам…» «..нас…» Нет, это определенно какая-то хуйня. Даже звучит стремно. Я не должен соглашаться. Испускаю сдавленный стон, когда кобра, скользнув по мне гибким и таким, блядь, манящим телом, разворачивается. Раскинувшись рядом, закидывает руку за голову. Качает гамак и мурлычет на пониженных какую-то мелодию. Вслушиваюсь, пытаясь понять, откуда эта хрень? Список, блядь! Список, Тоха! – Когда ты хочешь туда пойти? Не подозреваю, что в тот момент и начинается моя капитуляция. – Сегодня! *** Домой возвращаюсь каким-то пришибленным, и вместе с тем гудит в крови давно забытое предвкушение. Я на нем стараюсь не зацикливаться. Убеждаю себя, что ничего плохого не допущу. Мы с коброй просто пойдем в бар, проведем там немного времени и разбежимся по домам. Только переступаю порог дома, со второго этажа, лениво тряся голыми сиськами, спускается заспанная Юка. Она здесь только вторую неделю, а уже вызывает у меня приступ тошноты. Не знаю, кто именно ее пялит – отец или мать, а может, что, скорее всего, вместе – но меня реально до блеванины точит один ее вид. – Привет, сладкий… – толкает Юка, пока разминаемся. – Привет, – бросаю на ходу. На верхней площадке сталкиваюсь со второй шлюхой. Каро, в отличие от Юки, всегда стесняется меня и сама стремится быстрее сбежать, но мое омерзение от этого не меньше. Продолжая идти, ртом дышу. Не хочу хапать стоящий на этаже приторный запах похоти и разврата. – О-о-о, – все, что выдает при виде меня мать. Я на нее и вовсе не смотрю. Тупо тулю в свою берлогу. Переступаю порог. Проворачиваю замок. Врубаю сплит. Сажусь за ноут. Сую в уши наушники. Рамштайн на максимум. Ду хаст, блядь. С обоев экрана глаза кобры смотрят. Сглатываю и медленно выдыхаю, прежде чем клацнуть по значку рабочей программы. Ду хаст…. Ду хаст михь[1]… [1] Ду хаст… Ду хаст михь… (нем.) – Ты… Ты меня… 5 Давай, всасывай осторожно. Не торопись. – Нет, нет, нет, – рублю скоростным составом, едва вижу кобру. Пока она становится в позу, закатываю глаза и возношу небу все свои проклятия. За что, блядь? Свирепо выдыхаю. Вставляю в рот сигарету, затягиваюсь и сердито пуляю окурок в траву. Впиваюсь в ведьму липким взглядом. – В этом ты не поедешь, – выдаю безапелляционно. Маринка, не снимая рук с бедер, демонстративно ведет плечами. – Уверен? – Уверен. – Почему?! – Потому, – рявкаю я. Вздыхаю, когда она от столь яростного проявления эмоций вздрагивает. – Кусок летающего лоскута вместо лифчика, трусы и проститутская сетка на ногах, – перечисляю так же агрессивно, но значительно тише. – Ты, блядь, серьезно? – Это шорты, – толкает обиженно. И зачем-то, пока палим друг в друга горючими взглядами, уточняет: – Кожаные. – Вернись и переоденься, – цежу сквозь зубы. – Иначе? – Иначе останешься дома. У меня, мать вашу, капитальный сбой системы случается, когда она вместо очередной порции возмущения сверкает улыбочкой. – Ладно, – бросает и убегает, сверкая полуголой жопой. Я, конечно, таращусь вслед. Пока Маринка не исчезает в темноте. Чертыхаясь, упираюсь задницей в капот Гелендвагена. Подкуриваю новую сигарету, затягиваюсь и вытаскиваю завибрировавший в кармане джинсов телефон. Мариша Чарушина: На память*_* И фотка в этом блядском прикиде, с дерзко высунутым язычком. Big Big Man : Кривляка. Big Big Man : Крупнее давай. Что я, мать вашу, делаю? Она же не одна из тех самок, которых я могу оприходовать. Список, Тоха! Список! Мариша Чарушина: Я уже разделась. Работай рукой – коснуться экрана и потянуть в стороны. Сука… Не шагнул ли я еще за черту дозволенного? Блядь, конечно, шагнул. Надо как-то осторожнее, нейтральнее, равнодушнее… Я смогу. Выдыхаю облако дыма и вскидываю взгляд на ее окно. Разделась, значит? Твою мать… Не выпускал телефон из руки, поэтому, как только чувствую вибрацию, просматриваю сообщение. Мариша Чарушина: Нормально так? Новое селфи в платье. Коротковато, конечно. Но если я буду чересчур сильно докапываться, она поймет, что… Что? Что, блядь, она поймет?! Big Big Man : Нормально. Маринка отвечает счастливым смайлом. И пару минут спустя во второй раз подбегает к моей машине. – Ох, вот это у тебя все-таки танк… – выдыхает, когда открываю для нее дверь. Не удосужившись запрыгнуть, оборачивается. С улыбочкой щурится. Я машинально отражаю – угрюмо сталкиваю брови на переносице и задерживаю дыхание. – Это что, компенсация? – точит кобра ядовито. – Ну, за маленькую дудку. Знаешь, так говорят… Договорить у нее возможности нет. Когда я хватаю ее руку и резко притискиваю к своему ноющему стояку, слова перебивает вскрик. У меня есть две секунды, чтобы прикрыть в странном кайфе глаза. После ведьма отдергивает ладонь. – Совсем уже?! – пыхтит, краснея на моих глазах. – Ненормальный, – последнее крайне задушенно. Без слов подхватываю кобру и закидываю на сиденье. От души хлопаю дверью. Пока обхожу тачку, сквозь зубы матерюсь. Занимаю водительское кресло, завожу мотор и выруливаю на трассу. Маринка помалкивает. Трудно понять, то ли реально обиделась, то ли опасается дальше провоцировать. Все время, которое у нас уходит на дорогу, тупо в телефоне копается. Это я на нее запредельно часто кошусь, а кобра вскидывает голову, лишь когда глушу двигатель. – Уже приехали? – активизируется, словно ей ширку какую-то вкололи. – Да. На месте, – изрекаю суховато. Пока выбираюсь из машины, Маринка тоже выскакивает. Весело улыбаясь, вдруг хватает меня за руку. Не могу не ухмыльнуться в ответ, даже при учете того, как странно бомбит моя атрофированная сердечная мышца. – Один коктейль, и идем на танцпол, – выдыхаю ей на ухо, едва проходим охрану. Динь-Динь не возражает. Восторженно выкатывая глаза, медленно, будто завороженная, курсирует взглядом по залу. А я… Я на ней подвисаю. Крепче стискивая тонкие пальцы, мусолю те ощущения, что возникают при осознании, что она тут со мной. Что за дичь? Ну, блядь, наверное, мне немного приятно, что Маринка Чарушина выбрала меня для своего первого знакомства со злачными местами Одессы. Немного. Черт, интересно же за ней наблюдать. Вот и все. Она… Она прикольная. Да, прикольная. Что тут такого? Я же не собираюсь ее трахать. Просто тусим вместе. Все. Заказываю самый слабый коктейль. При этом, пока Маринка вертится, еще и контролирую процесс приготовления. Когда халдей лед в бокал скидывает, показываю, чтобы побольше. А когда алко льет, незаметно жестом стопорю. На этапе сока, поднимая пальцы, удваиваю порцию. Бармен стреляный, понимает без слов. Хоть и удивляется, не комментирует. Молча ставит перед Маринкой бокал. – Давай, всасывай осторожно. Не торопись, – курирую на автомате. И сам же своими словами давлюсь, стоит кобре обхватить губами соломинку. – Ух, блядь… – выдыхаю сипло и отворачиваюсь. Секунды на три. – Неплохо, – мягко приговаривает Марина. И я сливаюсь. Снова во все глаза на нее таращусь. А она ко всему еще берет и облизывает губы. Низ моего живота закипает, на хрен. – А ты почему ничего не пьешь? – Не хочу, – давлю тупую отмазку. – К тому же я за рулем. И должен оставаться трезвым. – Ка-а-амон, – протягивает кобра ехидно. – Я тебя потому и выбрала, что ты не скучный. А ты… Ведешь себя сейчас как Тёма! Фу, скукота! – Твой яд на мое решение не повлияет. И… Меньше часа спустя бухой разрываю танцпол. С Маринкой, конечно. Сначала, наблюдая за ее провокациями, я незаметно добираюсь до мысли, что оставаться рядом с ней трезвым – непосильная задача. Позволяю себе стопку. Одну, блядь, стопку водки. Но… Едва опрокидываю, ловлю Маринкин горячий выдох: – Еще три, и я тебе кое-что важное расскажу. Отстраняясь, добивает взглядом. И меня, сука, закручивает. Башню такими кольцевыми таскает, будто я уже после литра. Моргая, натужно тяну носом кислород. Делаю бармену знак на повтор. А для Чаруши выталкиваю: – Считай. Быстро, на голодный желудок, закидываюсь. Столько, сколько провокаторша выставила. Она считает, конечно. Вслух и со своей сладкой улыбочкой, еще и пальцы загибает. Выполнив условие, раскидываю ноги шире и дергаю между них ведьмин стул. Всматриваюсь в ее лицо. Уже на аварийных. Зализать ее охота. Покусать. Сожрать. – Гаси, – даю отмашку. Маринка краснеет. Тянется еще ближе. Обнимая за шею, тычется губами в ухо. Меня тотчас дрожь рубит. Да такая лютая – ощущение, что кожа сходит. – Ты спрашивал по оргазмам… – шепчет задушенно. – Загвоздка в том, что там условие, – стопорится, выдерживая паузу. А потом, когда у меня буксует сердце, с тем же придыханием шелестит: – Зачтется только настоящий оргазм. С парнем. Стискиваю ее, не позволяя отстраниться. Прижимаю к себе уж явно не по-братски. Порочно, жадно, свирепо. – Я буду этим парнем, – выбиваю, скользя по ее щеке губами. Маринка содрогается и замирает. Позволяет мне всасывать кожу на своей шее. Раз, другой… Дурею. И она отталкивает. Сцепляемся мутными взглядами. Ее такой же хмельной, как и мой. Оказывается, существует такая хрень, когда тебя настолько кроет от девчонки, что ты ее будто визуально ебешь. Каждая часть Маринки причиняет мне адское удовольствие. Просто от того, что я смотрю на нее. Каждая ее часть, блядь. Каждый миллиметр. Жду, что она, как обычно, завопит нечто вроде: «Просто так сказала! Тебя не просила!». Но Чаруша молчит. Она, мать вашу, молчит. А молчание… Молчание – это, всем известно, знак согласия. Тотально. На максималках. Меня раскатывает. – Пойдем танцевать, – просит Маринка. И вот тогда… Мы взрываем танцпол. Я, конечно, всегда знал, что она охуенно танцует, а я просто сам по себе охуенен. Но, блядь, такого урагана у меня не было ни с кем. Окончательно завязываю себя контролировать. Прижимаю Маринку с одним-единственным посылом – агрессивно сливаюсь с ее телом. Послабляю напор, только когда она страстно виляет, выделывая по мне какие-то безумные пируэты. Иногда вращаю ее сам – хочу, чтобы у нее кружилась голова. И… Зализываю ее, конечно. Шею, ключицы, вырез платья. «Список, Тоха… Список…» – долбит все слабее. Я, безусловно, помню, что это Маринка Чарушина. Но как-то так случается, что эта информация постепенно перестает ощущаться катастрофической. Я не могу отлепиться от своей мелкой ведьмы. Особенно, когда она бомбит на ухо: – Мне так жарко… Так классно, Дань… Так кайфово… Смотрю ей в глаза и понимаю, что каждый раз, когда наши взгляды сцепляются, контакт ощущается запредельно полным. Черт пойми, как это работает, но в этот момент я от Чарушиной искрами разлетаюсь. Хочу тормознуть, когда Маринка отворачивается, но в тот самый миг она припадает ко мне спиной. Хрипло стону, едва ее ягодицы впечатываются мне в пах. – Упс… Ай… – строчит она на выдохе. – Ох, Даня… Ох… Я, как истинный зверь, разговаривать не способен. Только жмусь к ней плотнее. Скользнув ладонью по животу, усиливаю давление. Толкаюсь… Блядь, толкаюсь в Маринку Чарушину… Блядь… И столько стонов высекаю, сколько не всегда, кончая, выдам. С трудом, но допираю: беда близко. Сцепляя зубы, отрываюсь от нее. Тяну с танцпола к бару. Толкаю на стул. Заказываю ей фанту, себе еще стопку водки. – Что это? Почему мне газировка? Да-а-аня… – обижается Чаруша. Ответить ничего не успеваю, как она подхватывает мою стопку и вливает водку себе в стакан. Довольно улыбается и, наконец, припадает губами к соломке. – Ладно, – сдаюсь я. И заказываю себе новую порцию. Выпиваем, практически не разрывая зрительного контакта. А потом… Маринка толкает стакан по стойке и подается ко мне. Я инстинктивно навстречу тулю. Ловлю ее руками, она тоже сходу мне на шею хомут навешивает. Взглядом в себя затягивает. Мой мозг плавится и превращается в бесполезную пульсирующую массу. За грудиной топит – сердце, что ли, наяривает… Какого хрена? Давно отдышался после танцпола, а оно вдруг срывается. Набирает немыслимых оборотов, гремит по ребрам. – Поцелуемся? – выдыхает Динь-Динь. Я, одичало моргая, сливаю взгляд вниз. На ее приоткрытые пухлые губы. Что сказала? Она реально это сказала? Зачем? Пока поплывший мозг переваривает выдвинутое Чарушой предложение, заторможенно ловлю ее рваные выдохи. – Поцелуемся, Дань? Поцелуемся… Только без языка… Наклоняюсь. 6 Ты зачем это сделал? Фу… Губы Дани прижимаются к моим. Я содрогаюсь и, нечаянно царапнув ногтями его затылок, будто оседаю вниз. Замираем. Внутри меня по тонким нервным структурам разгоняется ток. Крутой оборот. Потоки жгучего тепла. Стремительное движение в центр грудной клетки. Столкновение. Вспышка. Разрастающийся и вращающийся огненный клубок. Энергия… Безумная. Неизведанная. Манящая. Я дышать прекращаю и даже не осознаю этого. Пока Даня не отстраняется. Глаза в глаза. Сжигаем пространство. Разве так бывает? Мы едва коснулись. Что же будет, если полноценный поцелуй случится? Думать страшно! Но так волнительно. Шатохин моргает и бурно вздыхает. Выглядит слегка растерянно. Особенно когда опускает взгляд обратно на мои губы. Кажется, что у него внутри тоже все замерло в ожидании взрыва. – Ладно… – выталкиваю я взволнованно. – Пойдем еще потанцуем! Соскакиваю со стула. Даня просто вынужден встать следом, чтобы выпустить меня. На площадку почти бегу. Чувствую его намерение, потому и удираю. Удираю недостаточно быстро… В тот момент, когда он ловит руками за талию и прижимается сзади, вскрикиваю, выдавая не столько испуг, как восторг. – Фаер, фаер, фаер… – выдыхает Шатохин затянуто, с отрывистыми паузами. Я за каждым этим вербальным толчком вздрагиваю. А когда прикусывает мочку моего уха, будто взрываюсь и осыпаюсь мелкими колючими искрами. – Быть катастрофе, Марина. Охуенной катастрофе. У меня в груди что-то с грохотом сотрясается. Выжидаю пару секунд, перевожу дыхание и, прокручиваясь в его руках, оборачиваюсь. – Ну и пусть! Жду! – выбиваю легко. Горит это во мне. Не хочу останавливаться. Страшно, как никогда в жизни. Но вместе с тем… Жажду, чтобы эта катастрофа была настоящим армагеддоном. Для всего мира. А для нас с Даниилом – особенно. – У меня, между прочим, еще пять задач, о которых тебе только предстоит услышать, – выпаливаю, подогревая его интерес. – Если я захочу, конечно… Постоянно боюсь, что в какой-то момент эта игра ему наскучит. Не имея опыта, сложно понимать, как довести до пика и не при этом не перетянуть. Шатохин наклоняется. Собирая полчище мурашек, прихватывает губами мой подбородок. Невольно дергаюсь, он кусает. – Красиво запрягаешь, Чаруша, – рычит то ли сердито, то ли в предвкушении. И моя дрожь выходит на непрерывный режим. – Хочешь узнать все?! – Хочу, – толкает практически без заминки. – Бомби, ведьма. За моими ребрами будто фейерверк взрывается. Вовсю улыбаюсь. Прусь от его реакций, и не скрываю. – Не сейчас. Ты еще не заслужил, Данечка. – Когда? – горит нетерпением. – Когда… – бормочу, соображая на ходу. – Когда я решу, что пора! Шатохин клонит голову набок. Приоткрывая губы, проходится по ним языком. Столько странных животных инстинктов у меня вызывает, что кровь буквально огнем полыхает. Огненный шар в груди становится объемнее, горячее, агрессивнее. – А если я решу раньше? – чистейшая угроза с его стороны. Он хищник. Опасный, знаю. Но, черт возьми, мне так нравится «дергать его за усы». – Ничего не будет, пока не решу я! – Ошибаешься, – уверенно размазывает мое заявление. Я лишь сглатываю. Даня поднимает наши сцепленные руки у меня над головой и буквально отправляет меня в полет. Время замедляется. Вращает меня со «слоу мо[1]» эффектом. Я чувствую стучащий в висках пульс. Ощущаю головокружение. Впитываю ритмы музыки и слова песни. На конце витка содрогаюсь от мощного разряда удовольствия. Выдыхаю за секунду до обратного столкновения с Шатохиным грудь в грудь. И безумие продолжается. Таких диких танцев у меня за всю мою практику ни с кем не было. Минут десять, и мы снова мокрые. Сердце вылетает, но как же счастливо оно это делает. Каждая клетка в моем теле пульсирует от восторга. Я под кайфом. Сумасшедшим рапидом удовольствия. Огней надо мной все больше. Пространство плывет. Но все мои движения как никогда четкие, чувственные и органичные. Мне не нужно думать и вспоминать какие-то комбинации. Я полагаюсь исключительно на свои инстинкты. А все они работают на Шатохина. Мы двигаемся, словно один единый механизм. И мое тело пульсирует от восторга. – Остынем, – командует Даня в очередной раз. – Не-е-ет… Он на мой протест закатывает глаза, подхватывает на руки и просто выносит с танцпола. – Черт… Черт… У меня вертолеты, Дань! Я лечу! – горланю, пока он транспортирует мое тело. – Бля, Чаруша… Крыла сложи. Хочу, чтобы они остались целыми. – Я контролирую! – Хрен ты что контролируешь… – орет Шатохин. Шмякает меня задницей на стул, придвигается. – Договоримся на берегу, контролирую я, – это условие перебивает такими интонациями, что у меня живот от напряжения сводит. – Что? – крякаю растерянно. Данька ухмыляется и толкает ко мне бокал с коктейлем, который бармен, очевидно, по какой-то невербальной указке замутил. – Глотай свое пойло, Динь-Динь, – посмеивается, но звучит при этом крайне хрипло. – На тебя славно действует. Я наклоняюсь, ловлю трубочку губами и, прикрывая веки, втягиваю освежающую пьянящую жидкость. – Блядь… – доносится до меня приглушенное ругательство. Когда смотрю, Шатохин подносит ко рту стопку. Выпивает, я сразу к нему подаюсь. – Целуемся? – шепчу, расплескивая свое очевидное желание. Даня в этот раз не двигается. Только скользит языком по губам и как-то чересчур интенсивно смотрит на меня. А мне уже не терпится. Сокращаю расстояние и прижимаюсь к его рту. Заряжаюсь. Кровь по венам гудит, как электричество. Сердце от перенапряжения распирает грудную клетку до предела. Я задыхаюсь от этих бешеных ощущений. Я прихожу в шоковое состояние. Я сворачиваюсь, словно огромный комок нервов. Отлепляюсь. Хватаю кислород. И сразу же чувствую нехватку эмоций. – Поцелуемся еще? – спрашиваю, едва успев открыть глаза. – Да еб твою ж мать… Ловлю адскую бурю в глазах Шатохина. Прежде чем я могу понять, что это рычание значит, он вдруг скользит ладонью мне под волосы, сжимает затылок и резко толкает меня на себя. Припечатывается к моему рту с неожиданной силой. А потом… Врывается в мой рот языком. Думала, что алкоголь пьянит, что я от него летаю… Нет. То была ерунда. До этой секунды все было полнейшей фигней. Сейчас же, когда я принимаю жесткое вторжение Шатохина и заражаюсь его вкусом, мне попросту сносит башню. А без нее… Перезапуск всех систем. По нервным окончаниям уже не просто ток несется, термоядерный синтез случается – разносит по моему телу сверхсильную энергетическую волну. И тот огненный шар, что пылал в груди, взрывает. Я сама – энергия. Я – мощь. Я – комета. Я распадаюсь на атомы. Миллиарды перезаряженных трескучих частиц. Язык Дани оплетает мой, проходится по полости рта и выскальзывает наружу, чтобы скользнуть по губам. Я стону и сотрясаюсь. Кусает. Раз, второй, третий… Разит меня очередными молниями. А после… Всасывает. Голодно, страстно и одуряюще-жадно. По моей коже несется острая дрожь. Она пронизывает жаром мои мышцы. Она заставляет меня трястись и ошеломленно цепляться за Даню. Я не слышу ничего и никого. Планета тормозит и застывает, оплетая нас двоих в один энергетический кокон. Мы в нем со свистом летим. Куда? Плевать. Я плавлюсь. Теряюсь физически и психологически. Раз за разом воспламеняюсь и взрываюсь. Все это происходит меньше чем за полминуты, а кажется, что длится вечность, за которую я успеваю умереть и родиться заново. А потом… Даня отрывается, резко отворачивается и, игнорируя соломинку, за один заход приходует мой коктейль. Опустив пустой бокал на стойку, натужно переводит дыхание и жестом просит бармена наполнить его стопку. Пока он выпивает и заказывает новую порцию, я, наконец, прихожу в себя. – Ты зачем это сделал? Фу… – ударив его в плечо, демонстративно утираю губы. Шатохин поворачивается. Смотрит так, что я моментально затыкаюсь. – Все? У меня реально слова заканчиваются. Естественно, что я на нервах выставляю перед ним средний палец. И… Даня на глазах звереет. Разворачиваясь, дергает меня на себя. Перехватывает поперек тела одной рукой, очень крепко фиксирует. Второй снимает со стойки стопку с водкой. – Подержи, – требует таким тоном, что я не решаюсь ослушаться. Принимаю рюмку и замираю. Растерянно наблюдаю, как Шатохин погружает в водку средний палец. – Чтобы ты поняла, наконец, – высекает жестко. Вскидываю взгляд. Ошарашенно таращусь ему в глаза. Его ладонь таранится между моих бедер, сдвигает полоску белья и… проспиртованный палец проскальзывает внутрь меня. Неглубоко. Мне не больно. Просто… Просто там меня никто никогда не трогал. И… Шквал ощущений настолько сильный, что мое тело разбивает паралич. – Так противно, аж слизью изошла, – ухмыляется Даня. А глаза черные-черные, дьявольской синей радужки не разглядеть. – Ну что? Будешь еще выкатывать свои факи? Заторможенно мотаю головой. Данька тяжело вздыхает, прикрывает глаза и как-то крайне медленно освобождает меня. В следующее мгновение от шока, вкупе со стыдом, едва инфаркт не ловлю. Потому как Шатохин… Он облизывает палец, которым трогал меня. Напоказ, смачно и очень порочно. Только после этого забирает из моей руки стопку и запивает это сексуальное безобразие водкой. – Все. Погнали, – выдохнув это, Даня стаскивает меня со стула и тянет к выходу. Нет возможности даже белье поправить. Так и иду, ощущая, как по половым губам гуляет сквозняк. – Мы же на такси собирались… – первое, что вываливаю, когда оказываемся около его машины. – Да, – подтверждает легко. – Я не буду ехать. Так, на метр откачусь в лесок, – указывает рукой в сторону хвойного парка. – В смысле – в лесок? – пищу я задушенно. Шатохин… Он ржет. – Даня… Даня… Какой лесок, блин? Зачем лесок? Даня?! [1] Слоу мо – специальный эффект замедления времени, который используют в кино. 7 Я горю каким-то странным огнем… Пускаю тачку накатом. Не то чтобы в тот момент реально думаю головой и обладаю хоть сколь-нибудь ясным пониманием последствий управления под градусом. Я, блядь, просто пытаюсь замедлиться. Не лететь, как скоростной состав. Переключить режимы. Стопорнуть на закрепе аварийное сообщение: «Это Маринка Чарушина!!! Не веди себя как животное!». Да, мать вашу, это Маринка! И я ее в принципе трогать не должен. Но, сука, мозги по черепушке уже размазало. Тот чертов список и вовсе потерялся. Завтра соберу. Завтра все закрою и искуплю. Водка, может, и охуенный антисептик, но против яда кобры бессильна. Физически или психологически, но я упорно ощущаю Маринкин вкус. Пошло расщепление. Взлетел уровень гормонов в крови. Вскружило голову. И я жажду получить новую дозу. Под разлогими ветками кедров темнота в салоне Гелика сгущается. Машинально бью по кнопке, чтобы врубить нижнюю неоново-оранжевую подсветку. Хватает, чтобы увидеть перепуганное лицо провокаторши. Да всю ее увидеть… В паху лютая вспышка пламени. – Снимай трусы. Все снимай, – требую хрипло. – Ни за что! – Снимай, сказал! – Даня! Такие ноты выдает, что меня на ржач пробивает. Это я и делаю. А одновременно с этим ловлю кобру и резко прижимаю к груди. – Струсила, дочь колдуна? – выбиваю с той провокацией, которая обычно работает в обе стороны. – При чем здесь струсила?! – тотчас возмущается Маринка. – Просто не хочу! Она не пытается оттолкнуть. Сама ко мне прижимается. Но я зачем-то усиливаю давление. – Считаешь, я идиот? – выдыхаю приглушенно. – Думаешь, не понял, что ты специально скинула эту депешу именно мне? Надеешься, не улавливаю все, что ты выдаешь, чтобы отравить мне кровь? Маринка вздрагивает. – Улавливаешь? – звучит сдавленно и крайне осторожно. Я чувствую, как колотится ее сердце. Оно тарабанит прямо мне в грудь. – Улавливаю. – Ну и… Ну и дурак! Придумал тоже! Ха! Проорав ряд этой чухни, отталкивается и вырывается. Взглядом бешеным пронизывает. Я закипаю в ответ. – Раздеваешься? – Нет! – Лады, – выдаю почти спокойно. И покидаю салон. Не зацикливаясь на частоте и высоте своего дыхания, стремительно обхожу тачку и дергаю пассажирскую дверь. Обхватываю кобру рукой, вытаскиваю наружу и закидываю на плечо. Маринка включает сирену. Визжит на всю округу так, что если бы кто-то вздумал искать, решил бы, что я ее тут насильно приходую. – Даня… – возмущается, едва бросаю на заднее сиденье. Я притягиваю за собой дверь и выдаю: – Ори, не ори – пока ты, на хрен, не кончишь, я тебя не выпущу. С этим гребаным первым пунктом пора прощаться. – Ты придурок… – выдыхает кобра абсолютно растерянно. Именно сейчас выглядит пьяной. – Я не разрешаю тебе к себе прикасаться… Я… Я… – лепечет взволнованно. – Ты мне противен! – Да-да, это мы уже выяснили, – ржу я. – Даня… Продвигаясь по сиденью ближе, задираю на ней платье. Поддеваю пальцами трусы. Шумно выдыхая, бомблю хрипами зависшую на миг тишину. Вскидываю взгляд, чтобы найти ее глаза и всмотреться в них уже внимательно. – Готова? На счет пять, окей? Маринка хватает губами воздух и, покусав их, тяжело сглатывает. – Окей, – сдается, как всегда, резко. Ждал именно этого. Знаю же, что только из-за своей кобро-кармы любит поорать. А я все-таки способен ее укрощать. – Раз. Два. Пять, – и сдергиваю с нее трусы. – Боже, Даня! – визжит на самых высоких нотах. – А где, блин, три и четыре? Ты дурак… – последнее совсем тихо, потому как я на нее наваливаюсь. Мечась взглядом между глазами и губами, ловлю дыхание. Прикидываю, насколько опасно снова ее целовать. Зачем мне это? И ей зачем? Заставить ее кончить могу без верхних лобызаний. Блядь, да, если по-чесноку, мог бы и, не снимая трусы, тупо пальцами. Но… Я горю каким-то странным огнем. Что, если это пламя доберется до сети нервной системы, которую и без того рвет дикими разрядами? Замыкаю искрящие провода клеммами. Локализирую ток. И… Целую ее. Если у каждого человека и, правда, есть душа, то моя в эту секунду совершает самоподрыв. Все оболочки лопаются. Вырывается электричество, высекает по телу искрами. Взлетаю на воздух, как склад с боеприпасами. Пожар до небес. И там, должно быть, в каком-то чертовом слое дыру прожигаю. На меня обрушивается рай. Я просто целую Чарушину… Я ее, блядь, просто целую… Это за нарушение даже не считается. Не трахаю ведь. Но, сука, такой приход удовольствия ловлю, будто нечто новое вкусил. Я ее оскверняю, да… Своим свирепым поцелуем по всем статьям порочу. Ее губы, ее рот, ее язык, ее вкус… Торчу безбожно. Хорошо, что и не верю в него. Потому что, инстинктивно чувствую, все заветы нарушаю. Чем дольше наши рты контактируют… Чем яростнее трение… Чем сильнее смешивается биологический секрет… Тем агрессивнее химические реакции, которые непрерывно происходят в моем организме. Я многое перепробовал… Я, блядь, пробовал все. Но… Я не пробовал Маринку Чарушину. И сейчас кажется, что она вот то, сука, все и перекрывает. Одними, мать вашу, поцелуями сносит меня, как ураган. Заставляя себя остановиться, с надсадным стоном от нее отрываюсь. Ловлю завораживающе-темный взгляд. Моя кобра у ворот порока. Скоро я ее через них проведу. – Раздвинь ноги пошире, Динь-Динь. И приготовься к взрыву. – У-м-м-м… – выдает Маринка на выдохе. Откидывая голову, слегка выгибается подо мной и раскрывает бедра. Ненадолго подвисаю на ее распахнутом рте – пухлые губы дрожат. Всегда думал, что она красивая. Но сейчас, в плену похоти, эта красота ощущается попросту убийственной. Визуально рубит меня, как кокаин в примеси с амфетамином. Я – мудак, идиот, просто сволочь. Я – конченая тварь. Я – больное и токсичное животное. Я предаю близких. Я очерняю самое святое. Не хватает сил, чтобы сдержаться. Не хватает. Да, блядь, просто нет таких сил. Не существует. Этот пункт должен быть моим. Должен. Это ведь Маринка… Едва она выставила задачу, я сходу шагнул в петлю. Все мои инстинкты сплотились в могучую армию. Против меня же. Против меня, яростно требуя украсть запретное. Чаруша дышит чаще, дрожит выразительней… Завораживающе точится от своего возбуждения. Охуенная. Мать вашу, какая же она охуенная… Даже клубящееся вокруг нас оранжевое свечение стынет пороком. Маринка… Маринка… Чистое пламя. Очаг безумия. Адский котел. Если пресловутая любовь и существует, должно быть, она пахнет, как Чарушина. И выглядит, блядь, так же. Сука… Что за мысли? Мотаю головой, в надежде ощутить какую-то ясность. Но эффект от этого действия является крайне слабым. Во мне, конечно, не меньше трехсот грамм водки, но даже если учитывать эти вводные, качает запредельно. Сука… Хватит анализировать… Хватит думать! Натужно перевожу дыхание и курсирую к югу Маринкиного тела. 8 Встреваю. Влетаю по самое не балуй. «Девчонок Чарушиных трогать нельзя!» «Маринку, блядь, тоже…» Заторможенно моргая, усиленно таращусь Маринке между ног. Это не в счет. В башке на повышенных оборотах какой-то долбаный диск вертится. Мало того, что срывает меня с орбиты, так еще и контузит. Оглушает избирательно – себя не слышу. Зато четко ловлю срывающееся дыхание Чаруши. Каждый ее вдох и каждый выдох разбивают пространство, словно уникальный эротический стимулятор. Меня кроет нереально. Дико расшатывает. Зверски скручивает. Все нервы в узлы. Твою мать… Твою… Изучаю. Рассматриваю, будто впервые увидеть довелось. Сам не пойму, по какой причине так подвис. Киска у Маринки очень аккуратная. Пухлая. Закрытая. Ни клитора, ни внутренних губ не видно. Похожа на персик. С мелким светлым пушком. Кладу ладони на внутреннюю поверхность бедер, ведьма вздрагивает. Но я все равно заставляю ее их развести настолько, насколько позволяет ширина сиденья. Шумно выдыхаю, когда киска раскрывается. Нежная розовая плоть блестит влагой. Блядь… Блядь… Я просто совру, если не признаю, что меня от Маринки плющит каким-то исключительным образом. На все сто баллов. С горочкой, вашу мать. Не наклоняюсь, а будто плыву вниз. Только дыханием обдаю, она охает и дергается. Инстинктивно пытается свести бедра. Блокирую ладонями и стремительно прижимаюсь к киске ртом. Маринка вскрикивает. Я бы даже сказал, визжит на весь салон Гелика. Амплитуда у нее ого-го – поет же, мать ее, колокольчик. Вот сейчас раскраивает пространство серией хитовых нот. От нижних хриплых до самых верхних. Резко притихает, когда раздвигаю языком внутренние губки. Касаюсь клитора, дробно дрожать начинает. Шумным толчком выпускает сжатый в легких воздух и, сука, так сексуально стонет, что меня самого ознобом накрывает. Пару раз провожу по бугорку, вбираю вкус, расщепляю на рецепторах и загораюсь, будто меня кто бензином облил. Вспыхивает все мое тело. Кожу языками пламени лижет и одновременно стягивает мурашками, а внутри все плавится. – Бо-о-оже… – врывается кобра в мои торчащие волосы пальцами. То ли прижимает ближе, то ли пытается оттянуть назад – хрен поймешь. Дергает прилично. Но мне, сука, вдруг так похуй становится. Шманает на максималках, без волос готов остаться. И отпустить ее, конечно же, не могу. – Мамочки… Мамочки… Даня… Отрываюсь только, чтобы со скрипом выдохнуть: – Давай, блядь, без мамы… – А-а-а… Да… Хорошо… Хорошо, Да-а-аня… – последнее почти орет, когда я припадаю обратно к ее клитору и мягко, на пробу, его всасываю. – Бо-о-оже… Бо-о-оже… Еще… Еще, Даня… Не останавливайся… О-о-о, Боже… Бью по горошине языком, раскатываю ее, вдавливаю, лижу и, конечно же, посасываю. Спускаюсь по шелковистой плоти ниже, чтобы с каким-то отупляющим изумлением собрать вязкие соки ее похоти. Удивлен, что за первый раз сходу так обильно течет. – Данечка… – с гортанными, попросту противозаконными стонами продолжает рвать на мне волосы. Встреваю. Влетаю по самое не балуй. Поражает ее вкус. Я, дебил, забыл, что она ядовитая. Плющит, как после галлюциногенных грибов. Сумасшествие с первых секунд. Никакой стимуляции сам не получаю, а несет от удовольствия. Забрасывает в межгалактическое поле. Разрывает салютами воздух. Собираю радиоактивную патоку. Заталкиваю внутрь Маринки язык. Она подается мне навстречу… Она мне, мать вашу, подмахивает. И разбивает зависшую на мгновение тишину громкими стонами. – Даня… Данечка… – Ты, блядь, нимфоманка моя… Выебать бы тебя… Блядь, выебать бы… – Пожалуйста… Пожалуйста… Продолжай… Выгибаясь, смещается. Я, конечно, не отпускаю. За ней двигаюсь. Кожа сиденья под нами скрипит. Черт, никогда не думал, что эти звуки способны нагонять градус. Будто мало накаляют ее рваное дыхание и пошляцкие звуки. Что, мать вашу, происходит? Что? Планету трясет. Видимость режет. Крепко зажмуриваюсь, чтобы поймать баланс. До темноты, до чертовой боли веки сжимаю… Похрен. Ничего не работает. Только сердце остановку берет. Тягучую такую, ощутимую. Отстраняясь, открываю глаза. Смотрю на Маринку, сердце срывается. Не в силах оторвать взгляд, заменяю язык пальцами. Хлопаю по влажной плоти, кружу и надавливаю. Маринка закидывает руки за голову, упирается ими в дверцу и, вгоняя пятки мне в спину, еще сильнее выгибается. Растираю хлюпающую влагой слизистую. Склоняясь, хлестко веду языком вверх. Рассекаю дугой, пока пульсирующий клитор ведьмы не оказывается снова в моем рту. – Бо-о-оже… – выстанывает она, исходя бешеной дрожью. Колотит всю. И я прусь от этих ее реакций. Мощная лавина гибкой волной проходится по моему позвоночнику. Задерживается жаром в пояснице. Мучительно-сладкой болью отзывается в члене. Понимая, что больше не выдержу, усиливаю давление. Растягивая край ее девственного входа пальцами, агрессивно присасываюсь к клитору. Лижу непрерывно и чертовски интенсивно, пока сквозь Маринкино тело не проносится бурный шквал ее первого, мать вашу, оргазма. Пока ощущаю жаркую пульсацию плоти… Пока ловлю по сиденью ее трясущееся тело… Пока глохну от протяжных страстных стонов… Взрываюсь фигурально. Тело пронизывают и сотрясают какие-то неизведанные энергетические потоки. Никакие духовные практики, никакие психологические циклы не приносили мне такого удовольствия. Блаженство медленно растекается по моему организму. Наполняет ошеломляющим теплом. На несколько затяжных секунд дарит умиротворение, которое я порой так упорно ищу. Маринка затихает быстрее, чем приходит в норму мой сердечный ритм. Впитав физически и визуально весь ее кайф, сижу в оцепенении между ее бедер. Кобра же, зевнув, в каком-то разомлевшем состоянии сладко потягивается. А потом и вовсе, словно долбаный тибетский йог, перекидывает через меня ногу и, подкладывая под щеку ладони, сворачивается на сиденье клубком. Вдыхаю. Выдыхаю. Заторможенно моргаю. Охреневаю от ее наглости. Вновь плавно вдыхаю, медленно выдыхаю и заваливаюсь кобре за спину. – Марина, не спи, – тормошу ее за плечо. – М-м-м… – Марина, блядь… – Отстань… – Твою мать… Хоть бы задницу прикрыла… – М-м-м… Отвали, Дань… – Марина… – рычу с нажимом, хоть и осознаю, что ей попросту пофиг. – Давай, помоги мне в ответ, Динь-Динь. Подрочи, – выдаю в надежде, что она взбесится. – Уже поздно… М-м-м… Завтра, Дань… – Что значит, завтра? Понимаю, что она слабо соображает, но меня все равно подбрасывает от мысли, что что-то может реально быть. И я… Хочу ее, конечно. Вжимаюсь горящим огнем членом ей в задницу, скольжу рукой на грудь, со стоном толкаюсь. – Марина… – злюсь, что она не реагирует. Яростно вздыхаю. – Чудесно, блядь! И сам с себя ржу. Как я докатился до такой жизни? Как? Этот вопрос – последнее, что помню, прежде чем отрубиться. Просыпаемся на рассвете. Как только в Гелик ломятся первые яркие лучи света. Одновременно подскакиваем. Сразу же ощущаем ужасающий шок и дичайшую неловкость. Да, я чувствую, что это двусторонне. – Боже… – выдыхает Маринка, одергивая одежду. Резко садится и сразу же хватается за голову. Морщится от боли. – Боже… – Не двигайся так резко, – рассекаю хрипом пространство. И это реально все, что я способен выдать. Поднимаясь, толкаю дверь. И едва оказываюсь на воздухе, растираю ладонями лицо. Натужно вздыхаю. «Ничего не случилось… Ничего критического… Это не считается…» , – отчаянно глушу убийственный ор совести. Чара, батя Чаруш, мама Таня… Поочередно восстают в моем сознании, как апокалипсис. Не думать… Не думать… Лучше не думать… – Дань… – зовет выскочившая из салона Маринка. Выбивая из кармана сигареты, не смотрю на нее. Только слегка голову поворачиваю. Боковым зрением улавливаю. – Едем скорей, пока меня не хватились. – Покурю, и поедем, – обещаю якобы ровным тоном. И, конечно же, обещание свое сдерживаю. Вдуваю одну сигарету и везу ее домой. В гнетущем молчании. Точнее, Маринка пытается говорить, что-то лепит… Я даже кивнуть не способен. Как и посмотреть на нее. Лишь около дома поворачиваюсь. Она тоже. И замираем, глядя друг другу в глаза. Напряженно. Пристально. Тревожно. Маринка словно чувствует, что я собираюсь сказать. Опережая, слегка мотает головой. Хочет, чтобы промолчал. Но так нельзя. Я должен это выдавить. – Это все, – дается с огромным трудом. Кажется, что нутро наждаком продирает. Никогда прежде не доводилось с кем-то объясняться. Не приходилось что-то сочинять и хоть что-то чувствовать. А сейчас… Я чувствую. Я чувствую так много, что ни хрена из этого разобрать не могу. И главное, не хочу. К черту! Уже встрял по самую шею. – В смысле все, Дань? – кусая губы, улыбается уголком губ. У меня дуреет сердце. Закатывает какую-то дивную истерику, словно решило со мной к херам заканчивать. – В том смысле, что не показывай мне свой лист задач, Марин. Сама справляйся. Я пас, ясно? Не буду помогать, не буду как-то участвовать… На хрен, ясно? Маринка улыбается. Фальшиво. А мне вдруг сдохнуть охота. – Ладно. Я поняла, – в какой-то момент отводит взгляд. Подвисает, фокусируясь на непонятной мне ерунде. Я же всматриваюсь в ее лицо. Так пялюсь, даже вперед подаюсь. В каком-то удушающем страхе, что вижу в последний раз, впитываю образ целиком. Маринка подхватывается. – Пока, Дань, – бросает, едва взглянув. Выскакивает из машины и убегает. – Пока… 9 Совсем озверел?! – Эдя, – окликаю друга и извечного партнера по танцам, но смотрю при этом через бассейн на террасу. Там сидит, развалившись в кресле, Шатохин. Разговаривает с братом и, конечно же, делает вид, что меня не существует. – Давай, котик, намажь меня маслом для загара, – подаю Эдику тюбик и ложусь на шезлонг. Деловито поправив очки, вновь приклеиваюсь взглядом к Дане. Неужели, и правда, плевать ему на меня? Неужели не вспоминает произошедшее? Неужели не горел желанием меня увидеть? Я за прошедшую неделю только что не выла от тоски. Так обрадовалась, когда брат созвал друзей на дачу. Мандражировала от восторга, волнения и предвкушения. И все это зря! Шатохин даже не смотрит. Пофиг ему на меня! «А что ты хотела, Марина? Знала ведь, какой он!» , – ехидничает мое внутреннее «Я». Понимала, безусловно, что Шатохина мне удивить нечем. Но, черт возьми, надеялась зацепить! «Наивная маленькая дурочка… Представляешь, сколько у него таких было?» Ну и пошел он! Сволочь! Буду я еще расстраиваться! Ха! – Боже, Эдь! Что ты там возишься?! – выкрикиваю в психах. Эдька, бедный, прям подскакивает. Мне мгновенно стыдно становится. – Прости, – приглушаю обороты. – Давай уже, мажь, а то я усну, пока ты раскачаешься. – Сейчас-сейчас, Рин… Я просто открутить не мог, – бормочет парень, пока я выпрямляюсь. Чувствую прохладу масла на коже. Прикрываю глаза и пытаюсь расслабиться. Но внутри всю аж колотит. Наверное, я какая-то неправильная. Не так себя веду. Не стоило сразу позволять Даньке себя трогать… Вспоминаю, и по телу дрожь идет, а в животе разливается томление. – Замерзла, Рин? Закрыть зонт? – суетится заметивший моих мурашек Эдик. – Нет, нормально все, кот. Просто масло прохладное. Да уж… Вот, как чувствовала, рано! Надо было еще прогреть его интерес к себе, а потом уже трусы снимать. Вон Лиза – скромница, как брат над ней трясется! Она вышла из дома, забыл о ребятах! Обнимает, что-то шепчет, целует, гладит непрерывно… На пузе ее вообще помешан же! Там еще только намек наклевывается, а он прям оторваться не может. Я дурочка, точно… Но, с другой стороны, разве был шанс от Дани отбиться? Он ведь скрутил меня, и трусы сам снимал. Мне что, надо было драться с ним? Ой, ну не хотела бы, не позволила, конечно. Признаю, бесспорно. Но и он умеет, так сказать, уламывать. Черт… Так охота плакать… С чего вдруг? Скотина все-таки… Пошел он! Реально задрало мучиться! – Все, Эдь, хватит, – поднимаюсь, вынуждая его закончить. – К морю идем, – вскакиваю в шлепки и машинально цепляю друга за руку. – Янке позвони, чтобы спустилась тоже, – командую на ходу. Огибаем бассейн со стороны террасы. В этот же момент Даня с Сашкой выходят из-под укрытия, чтобы покурить, не травя Лизку. Вроде у нее прошел тот жуткий токсикоз, из-за которого она первые недели под капельницами в больнице лежала, но Артем все равно всех гоняет. Одно время даже духами пользоваться запрещал. Я не собираюсь на него смотреть. Но… Аккурат, когда прохожу мимо, Шатохин закидывает свои Прада на лоб и, черт возьми, словно магнитом меня притягивает. Встречаемся взглядами, и мою грудь осыпает жгучими искрами. У него на лице ни один мускул не дрогнет, вечный покерфейс. Легко ему, хорошо, весело, свободно и беззаботно. Меня же от эмоций буквально разрывает. Ух, гад! Сил моих нет! И никакого терпения! – Рина, не гуляйте долго. Скоро обед! – кричит мама с террасы. – Не хочу, мам… Я худею! – С ума сошла?! Не выдумывай, давай. Чтобы в два были дома, как штыки. – Окей, – вздыхаю уныло. И резковато дергаю Эдика за руку. Ускоряясь, тащу его за собой. – Чего ты такая нервная сегодня? – спрашивает он, когда уже к морю подходим. – Достало все, – цежу сквозь зубы. – Снова полный дом людей! Не протолкнуться! И вообще… – бросив фразу на старте, бурно перевожу дыхание. – Прыгнем? – В смысле? – С пирса, Эдь. – Тебе же брат не разрешает… – Ой, ну и подумаешь! – тотчас взрываюсь я. – Как он, интересно, узнает? Носится со своей Лизой, так пусть и носится! Решительным шагом направляюсь к бетонному сооружению. – Не надо, Рин… Ну ты чего? Рина? – блеет Эдик вслед. С каждым словом все хуже его слышно. Он-то оторопел и стоит столбом. Я набираю скорость. Страшновато, конечно. Но дури во мне в этот момент гораздо больше, чем страха. Я в отчаянии. Я в гневе. Я горю. Сердце неистово грохочет. Распирает, душит, обжигает, оглушает… Замираю на самом краю пирса. Всматриваюсь в бурлящие пенными волнами воды. – Марина! Реагирую на оклик, только потому что ушам своим не верю. Что он здесь делает? Зачем следом шел? Злость и обида окончательно высвобождаются из тонкой пленкообразной оболочки, внутри которой я пыталась их держать. Закипая, стискиваю ладони в кулаки. – Стой на месте! – приказывает на бегу. Мотнув головой, отворачиваюсь. Делаю глубокий вдох и, шагнув вперед, прыгаю. Зажмуриваюсь изо всех сил, но едва проваливаюсь в морскую бездну, глаза в панике распахиваются. Лихорадочно машу руками, пытаюсь оттолкнуться, но ничего толком не получается. Даже после того, как я слегка продвигаюсь, вода не заканчивается. Внутри меня зарождается паника. Осознаю, что ей поддаваться нельзя. Но душа и сердце не спрашивают. Мне страшно. Мне адово страшно. Бью руками, расталкиваю морскую толщу, изо всех сил сражаюсь… И понимаю, что этого недостаточно. Не справлюсь. Не выплыву. Погибну. Боже… Мамочка… Вздрагиваю и инстинктивно сжимаюсь, когда вдруг ощущаю на своем теле чьи-то руки. Отбиваясь, сопротивляюсь уже человеку. Но он крепко притискивает меня к себе и стремительно выносит нас на поверхность. За те последние секунды, что длится этот путь, у меня возникает одно-единственное ощущение: инфаркт близко. Даже не знаю, что в моем возрасте трагичнее… Утопиться или умереть от сердечного приступа? Благо, что первого, что второго удается избежать. Только какой ценой?! – Совсем идиотка? – рявкает мне в лицо Шатохин, агрессивно разбрызгиваясь каплями воды, которая летит с его лица и торчащих волос. Они, черт возьми, даже влаге не поддаются. – Зачем ты это сделала?! Дура! – Сам ты дурак! Баран, сволочь, козел… Ненавижу!!! – выкрикиваю на эмоциях в ответ. Пытаюсь от него оттолкнуться, чтобы уплыть к выходу из моря. С этим я бы точно справилась! Но Даня, похоже, считает иначе. Притискивает к себе так крепко, что у меня невольно заплетаются ноги. Они оказываются то у него между бедер, то вообще в обхват его торса идут. – Не дергайся, – рычит он, когда стучу по его плечам кулаками. – Утопишься, идиотка! – Да хоть и утоплюсь! Нельзя, что ли?! Ха! – Марина! Замри, сказал! – Нет! Пока ты меня не отпустишь, не замру… – хриплю, не замечая, как из глаз просачиваются слезы. – Ты мне противен, ясно?! Лучше утопиться, чем терпеть твои прикосновения! Знал бы кто, как велика моя ложь… Колотит меня вовсе не от омерзения. Чувствуя горячее и твердое тело Дани, каждым нервом реагирую. Искрю будто оголенный провод. Господи, да я словно огромный бенгальский огонь. На все стороны раздаю. Изнутри сгораю. – Переживешь, – цедит Шатохин, разъяренно сверкая глазами. И, несмотря на все мои потуги, дотаскивает меня до самой лестницы. Только там отпускает. А потом… Едва я выпрямляюсь, чтобы с демонстративным форсом уйти от него, со всей дури лупит меня по заднице. В потрясении застываю. От боли из глаз брызгают слезы. От удушающей обиды кружится голова. Резко оборачиваясь, смотрю на свою ягодицу. Не верю до последнего, что он посмел так сделать. Но на стянутой мурахами коже отчетливо проступает красная пятерня. – Совсем озверел?! – бросаюсь на него как фурия. Хлестким ударом по лицу даю сдачи. Размахиваюсь второй раз, но лишь слегка задеваю, как Даня перехватывает мои руки. Стискивая пальцами запястья, резко заводит мне за спину. – Уймись, или получишь еще раз! Таким разъяренным я его никогда не видела. Даже когда я раньше перегибала палку, обзывала его и намеренно обижала, он покусывал в ответ, посмеиваясь. Если и выказывал какую-то злость, то больше, чтобы остудить меня. Даниил Шатохин всегда на позитиве, будто его жизнь – это сказка. Он берет все по максимуму и откровенно от этого кайфует. Только со мной он не кайфует. Горечь огненной волной проходится по груди. Топит какой-то ужасающей безнадегой. – Попробуй только… – хочу выдохнуть так же сердито, но голос вдруг срывается, а губы начинают дрожать. Зубы клацают от этого колотуна. Пытаюсь сделать вид, что холодно. Но Даня ведь так жарит спереди, что я могу лишь пылать. – Пусти немедленно, маньяк… Пусти, сказала… Он и отпускает. Как-то неожиданно, практически отпихивает меня от себя. Я сразу же отворачиваюсь. Взбегаю вверх по лестнице. Еще пару метров несусь – до торчащего, будто соляной столп, Эдика. Налетаю на него. Честно, охота хорошенько врезать! С обеих рук! Но вместо этого… Вскакиваю на него, как делали не раз в танце, и страстно целую. 10 Лететь за тобой, сбивая столбы, не собираюсь! Землю качает. Шатает тотально. Прорезает молниями ясное синее небо. Я не двигаюсь. Стою, стиснув кулаки, и смотрю на то, как ведьма Чарушина усердно зализывает своего Додика. Грудак будто стрелой пронизывает. Рассекает плоть, опаляет волокна жаром и отравляет ядом кровь. Медленно встряхиваю головой, моргаю, сглатываю, вдыхаю… Заставляю себя двигаться. Нацелившись взглядом в пустой размытый участок земного пространства, шагаю мимо склеившейся парочки. Мне, безусловно, похуй. На чей-либо гребаный лямур всегда глубоко похуй. Всегда. Сердце выбивает крайне странный сумасшедший ритм лишь потому, что Маринка в очередной раз взбесила. Плохо же плавает. Сказано было Чарой не раз: с пирса не прыгать. Шел за ней, конечно, не с целью контроля… На фиг оно мне надо! А зачем? Похрен зачем! Просто когда увидел, что собирается сигануть в море, кровь закипела. Идиотка, блядь… Бестолковая! Чертова ведьма. Я не собираюсь думать о том, что неделю назад она точно так же целовала меня. Это ни хрена не значит. Вообще ни хрена. Пусть развлекается. Пусть. Блядь… Какого хуя эта малолетняя стерва так бесит меня? Силюсь, реально стараюсь… Но отпустить ситуацию и поймать дзен никак не получается. – Иди, последи за Динь-Динь, – бросаю зависшему в бассейне Жоре. – Твоя очередь. – Что за ней следить? – переспрашивает лениво. – С Додиком же… – Иди, последи, сказал. Додик не вывозит. А она с пирса прыгает. – Бля… Дура, что ли? Восемнадцать перемахнула, а ума так и не накапало… И почему опять я? – психует, но из воды выбирается – Если я вернусь, – акцентирую жестким тоном, – сам ее утоплю. – Все понятно, – ржет душнила. – Снова хвост тебе прищемила? Правильно сделала. Умница девчонка. Всем бы так с тобой! – Вали уже, – цежу сквозь зубы, сдерживаясь, чтобы не размазать его ухмылку кулаком. – Кретин, блядь. Идеальный, сука. Мамке своей будешь рассказывать! – А при чем здесь моя мамка? – Считает тебя уникальным. И тебе, барану, внушила. – Да пошел ты… Хорошо, что твоей на тебя похуй! – Лучше уж пусть похуй будет, чем она мне станет говорить, кого натягивать, а на ком жениться! Понимаю, что не стоит вспоминать Соньку эту его припаренную, которую семейка долбаных прокуроров зачморила и выписала из жизни сынки. Но оно, на пике неутихающего бешенства, само рвется. – Ты сейчас, блядь, по зубам схватишь… – ожидаемо заводится и Жора. Пробил ведь по запрещенке. Знаю. Драться с ним желания нет, поэтому обрубаю словесный понос грубым жестом через руку. – Отсосешь. И ухожу. – Гондонище… – рычит Жора вдогонку. Вхожу через террасу в дом и сразу же курсирую в свою комнату. Принимаю контрастный душ, одеваюсь и даже расчесываюсь. За обедом ведьму эту живой и невредимой вижу. С некоторым облегчением выдыхаю. Цела, сучка. Можно расслабиться. Но отчего-то полноценно не получается. Что-то такое качает внутри, будто маятник Фуко завелся. Так весь день словно в тумане и проходит. А ночью… Когда я, как обычно, дымлю в одиночку на террасе, со стороны палисадника доносится тонкий вскрик и какая-то возня. Перегибаюсь через перила и… наблюдаю голую жопу Маринки. Она, правда, быстро выпрямляется и одергивает чертово платье. – Ну, блядь, красота… Только не говори, что через окно «вышла»! Оборачиваясь, кобра зло сверкает глазюками, но удивленной при виде меня явно не выглядит. – И не скажу! Тебе ничего не скажу! – шипит на своем змеином. Завораживающе, сука. – Вообще с головой не дружишь?! – А тебе-то что?! Нашелся мне тут святой умник! – Марина, блядь… – выдаю угрожающе и вместе с тем бессильно. Что я ей сделаю? Не удушу же. И даже не сдам родакам. И она это прекрасно понимает. Сладко улыбается и манерно закидывает на плечо сумку. – Чао! – выкатывает вместе с воздушным поцелуем. Секунд двадцать тупо таращусь на то, как она пилит по дорожке к выходу со двора. – Твою ж мать… – рычу взбешенно. И бросаюсь следом. Нагоняю уже за воротами. – Куда собралась ночью, в одиночку, в таком виде? – высекаю с жесткими паузами. – Музыку слышишь? – выдает Маринка в ответ довольно, будто только и ждала, чтобы за ней пошел. Блядь, конечно, ждала. Чертова провокаторша! – Ну? – подыгрываю якобы лениво. – Тут недалеко курортный клубешник, – щебечет она. – Я иду танцевать. А после… – театральная пауза, за которой всегда следует какой-то особенный треш. Спецвыпуск, вашу мать! – После я собираюсь искупаться в море голышом. Третий пункт! Но тебе ведь неинтересен мой список, так что… Хватаю ее за руку и, резко тормознув посреди тротуара, грубо разворачиваю к себе. Где-то совсем рядом разрывает глотку чья-то озверевшая псина, раздражающе хрипит из ближайшего ресторана шансон, к коже противно липнут букашки и присасываются комары, но мы не шевелимся. Ведем бой взглядами. – Ты, блядь, решила умереть молодой и красивой? – За «красивую» спасибо, конечно, Шатохин… – шепчет с придыханием. – А вот когда умирать – сама решу. Невольно на губы ее внимание обращаю. По всем стратегическим точкам резко током пробивает. Ну что, блядь, за ведьма… Целовала этого уебка. Убить ее надо. А лучше его! Его охотнее! Если бы не исчез еще до обеда, точно бы не сдержался.

Конец ознакомительного фрагмента.