– Отпустите…

– Тихо, тихо, братик. – Катька обошла Жеку и встала перед ним. – Здесь меня объедками кормить не будут, только деликатесы и от пуза. Не все ж такие, как ты. Отец Евгений, вон, правильно все взвесил и понял, как лучше для всех сделать… Хотя – вру, не для всех. Ты не в счет.

Жека впился взглядом в лицо Саныча.

– Не верьте ей. Она же вас потом тоже сожрет!

Сказал и понял – Саныч не будет слушать его. Тварь уже одурманила разум авторитета, ослепила, оглушила новыми возможностями и теперь затаится в ожидании, когда можно будет забраться выше, выше, выше и привести в этот мир еще больше таких, как она…

Саныч укрепил его понимание: хмыкнул снисходительно, словно выслушал кого-то недалекого.

– С Михаилом Александровичем мы друг друга поняли, – проворковала Катька с таким лицом, что Жека покрылся липким горячим потом. – Каждому будет кусок по рту и аппетиту, никто не подавится… А теперь я хочу ням-ням, братик. Знаешь, что самое вкусное? Это страдания близкого. Его кровь, его плоть – ешь-ешь, и не остановиться… Тебя мне хватит надолго.

Жека рванулся, но узлы были надежными, а стул – привинченным к полу. Тогда Жека закричал – на пределе сил, матерясь, умоляя, все-таки пытаясь достучаться до Саныча, упросить хотя бы об отсрочке… В памяти возникло лицо Чупыча за несколько секунд до броска под электричку, и Жека осознал – пронзительно, без сомнений – надежды нет.

Он замолчал, оцепенело глядя перед собой. Саныч негромко откашлялся, сухо проговорил:

– Отец Евгений сказал, что помолится за тебя.

– Вы все сдохнете, черти, – с ненавистью процедил Жека, губы тряслись. – Хуже, блядь, чем я… Ей всегда мало, блядь…

Саныч то ли улыбнулся, то ли оскалился и пошел к лестнице, бросив на ходу:

– Начинайте.

Катька метнулась к Шанхаю, сжала ладошками его пятерню.

– Отрежь ему ухо, пожа-пожа-пожа-а-алуйста. Ухо хочу ням-ням! Только ме-е-е-едленно… А потом – губы! А язык в последнюю очередь. Пусть кричит до конца, я хочу с криком, так слаще.

– Хоть ухо, хоть нос, так-то… – Шанхай обошел Жеку, за спиной звякнул металл. Через несколько секунд сильные пальцы стиснули ухо Жеки, оттянули в сторону. Кожу обожгло прикосновение чего-то прохладного, острого. А потом сталь рассекла хрящ, двинулась вниз, и Жека закричал – исступленно, обреченно, жутко.

В крик вплелся ликующий хохот Катьки.

Настя Хрипцова легко перескочила с выдвижной ступеньки на перрон и, щурясь на солнышко, глубоко вдохнула свежий воздух родной провинции. Ветерок тронул волосы, щекотнул шею. По коже побежали мурашки, сердечко затрепетало.

– Ух ты, какай стала! Милай моя! Звя-азда, ну прям звязда!

Низенькая круглая Василиса Андреевна – «мама Вася», как Настя с малых лет привыкла ее звать, – подкатилась веселым цветастым мячиком. Обняла, затискала, захлопала в ладоши. Восхищенно ахая да охая, завертела – и завертелась сама, разглядывая то с одного боку, то с другого.

– А платьице-то у нее какой, глянь-ко!.. А босоножки-то, а? А, Вить?

– А что? Модно, – брякнул дядя Витя связкой ключей в ладони. Под полоской желтых от никотина усов пряталась меланхоличная полуулыбка. – Ну, здравствуй, племянница. Добре, что приехала.

– Да! Здравствуй-здравствуй, милай ты наша! – спохватилась тетка. – Как добралась-то? Устала в дороге небось?

– Попа болит, – хихикнула Настя. – А так нормально…

– Ну иш-шо бы, три часа волындалась, даж больше.

– Так она, Вить, иш-шо в Москве-то небось по метрам зачухалась, пока до вокзала дошкандыляла. Да, Насть? Да? Или ты на такси?

– На такси.

Настя с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос, заново привыкая к акающему да ишшокающему брянско-шуйскому эсперанто родичей, одновременно такому милому и такому смешному.

– А у нас свое такси. Местнай… Дай-ко. – Дядя Витя подхватил ее чемодан и двинулся к тени у стен маленького вокзала. – Василис, я в машине буду, догоняйте!..

– Вишь как? Таксист выискалсо. Ну пойдем, правда что ль, чаго стоять-то. Как мама, папа? Учеба как, а?..

Пять минут спустя Настя продолжала отвечать на расспросы уже с заднего сиденья старенькой, но все еще ходкой дядиной «девятки». Салон пропах пылью, однако все равно тут было куда уютнее, чем в вагоне «Ласточки». Может быть, потому, что в детстве всегда так каталась, слушая разговоры сидящих впереди взрослых. Может быть, еще и потому, что за стеклом проплывали до слез знакомые дома и улочки. Опрятные деревянные постройки едва ли не царских времен – и типичные пятиэтажные короба советской поры, похожие на дородных кумушек, игриво поглядывающих из-за высоких берез: «Смотри-ко, кого принесло! Да то ж Настька с третьего подъезду, студенточка! Никак на каникулы пожаловала, порыбалить!»