— Ты бы не спустился вниз? — спросила она сладостным бархатным голоском.

— А ты не хочешь подняться в редакцию?

— Хочу, — сказала она, понизив голос. — Но я не одна. Так что лучше спустись ты.

И меня невесть отчего охватило волненье. Я понял, с ней Ирада и Эсмира. Пошагал немного по кабинету, рассчитывая успокоиться. Но волненье не проходило.

Я тотчас их увидел, они стояли на той стороне улицы, перед садиком у филармонии — в туфельках на шпильках и нарядно, по-праздничному одетые. Ирада была, можно сказать, одних с Реной лет, должно быть, года на два — три постарше, а Эсмира (я верно подметил) походила на Рену — ладная, стройненькая.

Меня сверлили три пары глаз, а я не знал, куда деть руки, как пересечь улицу под испытующими любопытными взглядами Эсмиры с Ирадой.

— Здравствуйте! — смущённо сказал я, наконец-то перейдя через улицу и приблизившись к ним. — Вот и билеты.

Взяв билеты левой рукой, Эсмира протянула мне правую, и я поневоле сжал в ладони её тоненькие холодные пальцы.

— Эсмира, — сказала она, глядя на меня тем именно взглядом, каким уже созревшие красивые девушки повергают в оторопь и юнцов, и мужчин в годах, заставляя трепетать их сердце, — соблазнительной перспективой первых, а вторых, увы и ах, одним только сожалением, что так неуследимо минула молодость. — Благодарю за билеты.

Ирада ответила на моё приветствие кивком головы, а Рена просто улыбнулась.

— До концерта есть ещё время, — сказал я. — Предлагаю зайти в кафе, здесь отменное мороженое.

— Можно, — с обворожительной улыбкой ответила за всех Эсмира. Улыбка очень красила хорошенькое её личико.

— Эсмира, — попыталась одёрнуть её Ирада, да куда там.

— Пойдёмте, что ж вы стоите, — сказала она, и под птичий щебет мы, точь-в-точь по лесу, двинулись по широкой аллее, обсаженной высоченными липами, к приютившемуся под стеной Ичери-шехера кафе на открытом воздухе, где тянул заунывную песню магнитофон. «Я долго скитался цветущей весной, и снилось мне, будто ты снова со мной», — пел Ялчин Рзазаде.

Эсмира остановилась и, затая дыхание, чистыми широко открытыми глазами с непередаваемым восторгом уставилась на ветку склонённой к аллее липы, по которой вприпрыжку бежала желтовато-бежевая белка. Прыгая с ветки на ветку, зверёк добрался до макушки липы, до самой её вершины, на прикоснувшейся к небу ветви показался на миг огненно-рыжий его хвост, дрогнул и запропал в листве.

— По крайней мере, двое в зале упадут в обморок, — повернувшись ко мне, с детской отрадой сказала Эсмира. — Они уверены, что мне не удалось достать билет. — Она смотрела на меня каким-то шутовским взглядом; улыбка ни на секунду не гасла в ее чёрных искрящихся глазах и на губах и захватывала всё лицо. Улыбка цвела даже на сахарно-белых, белее снега, блестящих её зубах.

— И места у нас рядом со сценой, в третьем ряду, — сказал я, довольный тем, что это доставит ей радость.

— Что-что? — и впрямь обрадовалась Эсмира. — В третьем?! А они-то знаете где? В самом последнем ряду. Аман аллах, они же лопнут от зависти.

— А знаете, чьи это билеты?

Эсмира сгорала от любопытства.

— Чьи? — чуть искоса глядя на меня горящими глазами, спросила Эсмира.

— Председателя правления Союза писателей Азербайджана Анара.

— Анара? — Эсмира встала как вкопанная, в её крупных роскошных глазах ярко заискрились огоньки. — Я читала его роман «Шестой этаж пятиэтажного дома». Чудная вещь. А смерть Тахмины меня потрясла… Никто не поверит. Никто. Знаете, кто из наших писателей самый лучший? Анар, Эльчин, Акрам Айлисли, братья Ибрагимбековы, Чингиз Гусейнов, вот кто. Читали повесть Гусейнова «Магомед, Мамед, Мамиш»? Замечательная повесть. Главную героиню тоже зовут Реной, но она безнравственная плутовка, а моя сестрёнка полный её антипод. Надо же, билеты Анара… Ведь они увидят, где я сижу.

— Рена тоже читала эту повесть? — поинтересовался я просто так.

— Не знаю, — подчёркнуто небрежно бросила Эсмира с игриво-невинной улыбкой. — Сейчас она изучает армянскую литературу. — И, глядя на меня, засмеялась. — Что бишь она читала в последнее время? Дайте вспомню… У Александра Македонского было тридцать тысяч воинов, он всех знал в лицо и по имени, а я название простой книжки и то не в состоянии запомнить.

— Эсмира! — просительно произнесла Рена, на сей раз она, а не Ирада.

— Вспомнила, — сказала та, не обращая внимания на сестрину мольбу. — «Сорок дней Муса-Дага». Толстенная книга, мне и за сорок дней не одолеть. «Дети Арбата» тоже большая книга, но я за две недели прочла. Четыре дня плакала из-за Саши, её героя. Бедный! Будь я на месте Вари, любимой его девушки, поехала бы за ним в Сибирь, до самого Канска. Точно как в «Истории Манон Леско и кавалера де Грие» де Грие добровольно последовал в Америку за ссыльной Манон. Знаете, что говорила Сона?

— Кто такая Сона?

— Наша одноклассница, — безразлично бросила Эсмира. — Корчит из себя Наргис. Ну да, красивая, но не совершенная же красавица. Наргис, которую, между прочим, по-настоящему звали Фатима, про что Сона вряд ли знает, была знаменитой киноактрисой и слыла красавицей не только в Болливуде и миллиардной Индии, но и во всём мире. Когда она лежала больная в Нью-Йорке, таксисты не брали платы с тех, кто ехал её навестить, а просили купить на эти деньги белых роз. Аман аллах, с кем она себя равняет! Есть ученики, которые знают, что знают, другие знают, что не знают, а третьи не знают, что не знают. Сона как раз из этих — не знает, что не знает. Я, говорит, завт-ра не смо-гу тол-ком вы-у-чить у-ро-ки, кон-церт, на-вер-но-е, по-ме-ша-ет, — передразнила Эсмира. — Можно подумать, будто ты когда-то их учила толком. Для неё внятно высказать какую-либо мысль — мука мученическая. Списывает у того и другого, с подсказками кое-как отвечает, в общем, перебивается на «троечки». Про концерт нарочно громко сказала, чтоб я услышала. Думала, я с ума сойду. Фигушки!