Или такие:

Или после нападения:

Риз описывает, как его подразделение расстреливало военнопленных {20} , убивало гражданских {21} , сжигало деревни и разоряло запасы. Он также пишет о женщинах – пленных и проститутках, которых насиловали он и его товарищи. Коротко говоря, пишет про все, что известно о поведении самых обычных солдат в военное время. Затем, в сентябре 1943 г., Риз признается: «Я сломался под грузом той вины», после того как его подразделение, отступая, разоряло деревни, убивало людей и, вероятно, совершало все возможные акты насилия {22} .

Кто этот молодой человек? Ханжа, возмущающийся режимом, за который он сам пошел на войну на уничтожение? Циник, который под воздействием дурной смеси из интеллектуальности, разочарования в жизни и алкоголя наслаждается пытками голой пленной? Просто человек, охваченный страхом смерти, который ради собственного выживания убивает, грабит, разоряет? Эстет, в преувеличенном виде выражающий жестокость и презрение к людям? Диссидент, позволяющий себе писать и говорить все, что думает о происходящем? Жертва эскалации насилия, с которым он ничего не мог поделать? Послушная частица общества, подавляющее большинство членов которого полагали, что нет ничего особенного в том, чтобы завоевывать восток, убивая, порабощая и депортируя живущих там людей?

Ответ таков: да, Вилли Петер Риз был всем этим. И это даже не полное описание. Изучая массовые убийства и людей, которые их совершают, приходится отказаться от некоторых защитных установок. Одна из них состоит в том, что, когда происходит нечто необычное или кажущееся необъяснимым, мы сокращаем личность действующего лица до одного измерения: тот, кто убивает, – убийца. При этом подразумевается, что его личность содержит некие качества убийцы или вообще определяется только ими {23} . В этой связи интересен один базовый феномен психики, который называется «фундаментальная ошибка атрибуции». Он означает, что люди в принципе склонны обосновывать собственное поведение ситуативными факторами («Так получилось», «Мне пришлось так поступить, потому что…»), а поведение других людей объяснять особенностями их личности («Он всегда был таким», «У нее есть склонность к истерикам») и т. п. {24}

Когда происходящее обрушивается на нас с такой запредельной жестокостью и беспощадностью, которую мы не в состоянии объяснить, мы зачастую оцениваем действующих лиц исходя из бинарной системы: некто действует морально или аморально, хорошо или плохо, как преступник или как жертва, как нацист или как противник нацизма. Но люди не могут быть чем-то одним, за исключением патологических случаев, которые не важны для событий, описываемых в данной книге. Во время Второй мировой войны и Холокоста некоторые убежденные нацисты спасали евреев {25} , и необязательно было становиться убежденным национал-социалистом, чтобы их убивать. Связь с фундаментальными основами немецкой культуры, с Бетховеном, Моцартом, Гёте и Келлером, которых чествовали в Третьем рейхе, была для наших действующих лиц не просто циничной декорацией. Зачастую она играла в их жизни действительно большую роль, вызывала глубокое чувство наслаждения, была частью их идентичности. Ученые, создававшие концепции евгеники – улучшения человеческой породы – и разрабатывавшие планы по заселению «восточного пространства», не были псевдоучеными. Они были высокообразованными людьми – которые, однако, использовали свою научную квалификацию в антигуманных целях. «Католические священники благословляли оружие для крестового похода против безбожного большевизма и одновременно с этим выступали против преступлений, совершаемых в рамках программы “эвтаназии”» {26} . И, конечно, немало немецких граждан, не питавших к евреям никаких особых чувств, продолжали приобретать товары в еврейских магазинах, потому что там было дешевле. Точно так же были люди, которых возмущало позорное обращение с еврейскими судьями и врачами. Им было стыдно за то, как поступали с этими людьми, но они тем не менее не упускали возможности прикупить удобное кресло в гостиную или симпатичную картину там, где их можно было найти по дешевке, – например, в «еврейских коробках» на набережной Камерункай в Гамбурге, где распродавалось «ариизированное» имущество бельгийских и голландских евреев, депортированных или принужденных к эмиграции.

Взглянув на самих себя, мы вполне можем заметить, что наши действия иногда сильно отличаются от наших моральных принципов. В зависимости от ситуации мы способны на самые разные суждения и действия, позволяем себе «плохое» поведение, хотя знаем, какой поступок был бы «хорошим». Ложь, внутренние противоречия и пренебрежение моралью могут быть свойственны нам в той же мере, как доверие, цельность и уважение. Самоанализ демонстрирует и еще кое-что: когда мы, изучая свою нравственность во всем многообразии, сталкиваемся с какой-либо своей чертой, которая кажется нам сомнительной в моральном отношении, то сразу же пытаемся оправдаться – найти объяснение, почему мы так поступили, хотя могли бы повести себя и лучше, почему не воспользовались своим полным потенциалом, почему нам пришлось соврать, обмануть или предать. Мы всегда находим на удивление веские причины, почему наше поведение, которое мы сами воспринимаем как неправильное, может предстать осмысленным и оправданным хотя бы в наших собственных глазах. Это необходимо, чтобы соответствовать нашим личным моральным притязаниям, даже если «в порядке исключения» мы совершили нечто противоречащее им.

«Я полагаю, господа, что вы достаточно меня знаете, знаете, что я не кровожадный человек и не испытываю радости или удовольствия, когда вынужден проявить жесткость. Но вместе с тем у меня крепкие нервы и большое чувство долга – это я могу за собой признать, – и, когда я вижу задачу и вижу необходимость ее выполнить, я выполняю ее бескомпромиссно» {27} . Эта цитата, как и другая, более известная {28} , принадлежит Генриху Гиммлеру, и не случайно такие преступники, как он, Рудольф Хёсс и множество других, постоянно подчеркивали, что уничтожать людей было неприятным делом, противоречащим собственной «человечности» убийц, но как раз в этом преодолении себя и принуждении к убийству проявлялось особенное качество их характера. Здесь речь идет о связи убийства с моралью, и именно связь между осознанием необходимости неприятных действий и чувством, что эти действия, воспринимаемые как необходимые, совершаются против собственного человеческого сопереживания, давала каждому из преступников возможность и в момент убийства ощущать себя «порядочным» человеком, который – цитируя Рудольфа Хёсса – «имел сердце» и «не был плохим» {29} .