– И то верно, – вздыхает Марк, начиная думать в том же направлении, что и я. – Прости, Нина… – заодно и кается, только не особо понятно, в чём именно. – Я просто не ожидал. Ты застала меня врасплох. Прости. Я погорячился. Больше такое не повторится.

То есть, всё-таки за синяк просит прощения?

Так и есть. Помимо принесённых извинений, с сожалением оглядывает моё запястье, усаживаясь рядом.

– Я понимаю, ты расстроена. И у нас с тобой будет целый месяц впереди, чтобы я загладил свою вину. Обещаю, я всё компенсирую, – заглядывает мне в глаза, явно имея в виду наш запланированный медовый месяц после церемонии. – Не плачь, не надо, пожалуйста, – тянется ко мне ближе, задевая мою скулу, по которой, вновь, оказывается, стегает солёная влага. – Ну? Будь умницей. Обещаю, мы всё обсудим. Позже. Я постараюсь больше не расстраивать тебя так. Что скажешь?

Что скажу…

Он ещё спрашивает!

От этого его «я всё компенсирую» аж зудит мерзкой чесоткой, въедаясь в нутро. Всё-таки не в первый раз говорит мне такое. Но если раньше нечто подобное относилось к тем временам, где он опаздывал из-за пробки вместе со мной в кинотеатр или же задерживался на работе, поэтому мне приходилось проводить вечер одной, то теперь… как, мать его, можно компенсировать такое?! Разве что посмертно. И то исключительно потому, что про покойников плохо не отзываются.

Но то про себя.

Вслух:

– Уходи, Марк. Свадьбы не будет, – подсказываю, раз он такой недогадливый. – Не хочу тебя видеть. Уходи и не возвращайся.

Собираюсь отодвинуться. Но не выходит. Он ловит мой подбородок гораздо раньше, поворачивает мне голову и не позволяет отвернуться, пока чеканит каждое последующее безжалостное слово:

– Не хочешь меня видеть, да, Нина? – произносит тихо, с отчётливой злостью. – Правда, веришь, что тут только мои и твои желания учитываются? А об отце моём ты подумала? В какой ярости будет он, когда узнает? Он ведь и так был против того, чтобы я на тебе женился. А знаешь, что будет потом? Про своего отца тоже вспомни. Что с ним будет, когда наша компания заберёт все вложенные в его новый бизнес инвестиции? Банкротство – это лучшее, что может с ним случиться. Остальные инвесторы разберут вашу упёртую семейку по косточкам, ничего живого и здорового от вас не останется. Твоего любимого старшего брата пустят в расход первым же, чтоб под ногами не мешался.

Я слишком хорошо знала Марка, чтобы решить, будто его слова – пустая угроза. Он из того типа людей, которые не разбрасываются фальшивыми обещаниями. Моё сердце стучит чаще и громче, а уши закладывает, стоит в красках представить себе всё то, о чём он говорил. Семья Марка действительно очень влиятельна в финансовой сфере, а другие инвесторы, вложившие свои средства в бизнес моего отца, в самом деле не только богаты, но зачастую опасны. Бредит тот, кто верит, что нажить такие состояния возможно лишь упорным трудом и временем.

– Нет, – мотаю головой в отрицании, прогоняя из сознания жуткие образы. – Мой папа тут вовсе не причём. Это только между тобой и мной, – поджимаю губы.

Он ничего не говорит. Лишь брезгливо ухмыляется. Поднимается на ноги. Точно знает, что дальнейшие уговоры ни к чему. Я прекрасно всё усваиваю.

– Осталось пять минут, Нина. Приведи себя в порядок. Не заставляй всех ждать, – роняет безразлично в качестве временного прощания, пока уходит, но притормаживает в дверном проёме, через небольшую паузу добавляя цинично: – А если тебя так задевает, что я хожу на сторону, научись сосать получше. Тогда, может, и не стану.

Вот теперь точно уходит. А я остаюсь ровно там, где он меня оставляет, не в силах подняться. И не имею не малейшего понятия, что же в таком случае делать…

Нина

В моей голове царит война. Отпущенное мне время стремительно утекает, но обрести столь необходимое сейчас хладнокровие никак не получается. Скатывающиеся по щекам слёзы откровенно душат. Нет сил даже подняться с колен. Я сдавливаю пальцы до боли в суставах, перебираю одну хаотичную мысль за другой в поисках более подходящего возможного варианта, но чем дольше думаю, тем больнее становится, и ничего кроме.

Я не могу выйти за него!

Но и отказаться невозможно…

Попросить помощи тоже у не кого. Если скажу Тео, ни у одного из нас не останется спокойствия. Замешаны слишком большие деньги, чтобы он мог с этим справиться. Только тем самым подставлю его. Марк, какой бы сволочью не выглядел сейчас в моих глазах, всё верно сказал по этому поводу. Говорить родителям тоже ни в коем случае нельзя. У папы слабое сердце. Мама непременно ему проболтается. Взваливать на них последствия моего неудачного выбора – последнее дело. Я же, выходит, сама виновата. Не разглядела в своём женихе то, что любая другая женщина давно бы заметила. Будто слепая. Тупица. И тогда, получается… я реально должна терпеть это дерьмо? Как в каком-нибудь дешёвом сериале со стрёмной концовкой, где героиня заканчивает жизнь самоубийством, потому что крыша едет от такой паршивой семейной жизни. А кроме них у меня и нет никого. Если только Эва. Но и её просить о таком большом одолжении я тоже не могу. Произойди всё какой-нибудь месяц назад, её отец непременно помог бы. Эва – его единственная дочь и наследница, а Рейнард Вайс очень состоятельный человек. Но в данный момент он под следствием, свобода для него вряд ли предвидится, а отношения между отцом и дочерью напрочь испорчены. Не уверена, что восстановятся.

Всё-таки нужно подняться на ноги…

Для начала.

Потом…

Мысль обрывается, так и не сформировавшись. Вместе со звуком чужих шагов. Мужские ботинки перешагивают границу между террасой и комнатой, приближаются ко мне вплотную и останавливаются, а их обладатель опускается на корточки, внимательно вглядываясь в моё лицо, стоит мне поднять голову, чтобы убедиться в том, кто именно заявился столь не вовремя.

Я бы не удивилась, если бы это был Марк. Он не отличается терпением и предпочитает пунктуальность.