«Предатели» — второй роман Дэвида Безмозгиса — рассказывает об одном дне из жизни Баруха Котлера, видного израильского общественного и государственного деятеля, в прошлом — знаменитого диссидента-отказника, отсидевшего долгие годы в советской тюрьме. В этот день Котлер нежданно-негаданно встречает человека, в свое время донесшего на него в КГБ. И этот день переворачивает его представления и о событиях своего прошлого, и его планы на будущее. За этот день Баруху Котлеру предстоит не только понять, как и почему друг его предал, но и понять, как и почему сам он сейчас предал жену, которая долгие 13 лет боролась за его освобождение, и детей.
Annotation
«Предатели» — второй роман Дэвида Безмозгиса — рассказывает об одном дне из жизни Баруха Котлера, видного израильского общественного и государственного деятеля, в прошлом — знаменитого диссидента-отказника, отсидевшего долгие годы в советской тюрьме. В этот день Котлер нежданно-негаданно встречает человека, в свое время донесшего на него в КГБ. И этот день переворачивает его представления и о событиях своего прошлого, и его планы на будущее. За этот день Баруху Котлеру предстоит не только понять, как и почему друг его предал, но и понять, как и почему сам он сейчас предал жену, которая долгие 13 лет боролась за его освобождение, и детей.
Дэвид Безмозгис
Убежище
Один
Два
Три
Четыре
Пять
Заложник
Шесть
Семь
Восемь
Девять
Встреча
Десять
Одиннадцать
Двенадцать
Тринадцать
Четырнадцать
Восхождение
Пятнадцать
Шестнадцать
Семнадцать
Восемнадцать
Кода
Коротко об авторе
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
Дэвид Безмозгис
Предатели
Роман
Посвящается Мэй, Лене и Еве
Когда Адер услышал, что Давид почил с отцами своими и что военачальник Иоав умер, то сказал фараону: отпусти меня, я пойду в свою землю. И сказал ему фараон: разве ты нуждаешься в чем у меня, что хочешь идти в свою землю? Он отвечал: нет, но отпусти меня. 3 Цар., II:2І-22
Борьбы за национальное освобождение не может быть без жертв и кар, смертей на поле боя и казней мучеников. Но ничто на свете не способно устоять перед самопожертвованием. Давид Разиэль[1]
Убежище
Один
В тысяче километров от места, где разворачивалась очередная великая драма его жизни и молот Господа гвоздил Иудейские горы, Барух Котлер сидел в холле ялтинского отеля и наблюдал за тем, как его молодая подруга пререкается с администраторшей, миловидной блондинкой, — та выслушивала упреки с замкнутым, упрямым выражением лица. «Сразу видно, русская», — подумал Котлер. С такой угрюмой, надменной миной русские встречали оккупантов всех мастей. В ней читалось бессмысленное, беспощадное нежелание сдаться — гордость и проклятие русского народа. Лиора продолжала упорно что-то доказывать девушке, и это говорило о том, что она дитя иной культуры. В Израиле, стране, славящейся своей строптивостью, спор был спортом и затевался как ради спора, так и в надежде добиться своего. Но в крымском отеле в разгар сезона от этой левантийской привычки спорить пользы не было. Изменилось многое: появился этот современный отель и еще другие такие же, отдыхающие одевались по-западному и держались с нагловатой живостью и апломбом обеспеченных людей, вокруг наличествовали все признаки прогресса и преуспевания — но если копнуть глубже, то, по сути, ничего не изменилось. Стоило лишь взглянуть на эту девушку и на ее лицо. Человеческий менталитет — крепкий орешек, явление загадочное и примитивное, не любящее перемен. «Правда, сегодня такую точку зрения сочли бы рискованной», — подумал Котлер мрачно, но не без приправленного иронией удовлетворения, — а из-за таких вот рискованных высказываний он и угодил в нынешнюю передрягу.
Лиора у стойки администратора развернулась и направилась к нему. Он смотрел, как приближается эта умная, энергичная еврейская девушка: темные кудри разлетаются, черные глаза негодующе сверкают, и вся ее плотная, крепенькая фигурка выражает возмущение. Со стороны могло показаться, что это любящая дочь приехала на отдых со своим папашей. Что-то многовато развелось якобы отцов и дочерей, решивших провести отдых вместе.
— Эта корова говорит, что у них нет нашей брони, — заявила Лиора. — Наглое вранье. Меня так и подмывало ей объяснить, с кем она имеет дело.
— Несомненно, это произвело бы на нее глубокое впечатление.
— Зря ты так себя недооцениваешь.
— Уж в чем-чем, но в этом меня нечасто обвиняют, — заметил Котлер.
— Лично мне не до смеха.
— Ну хорошо, Лиора, что ты предлагаешь? Написать открытое письмо, объявить голодовку?
Катя за собой чемоданы, они вышли из прохлады мраморного холла на ослепительно солнечную набережную. Неузнаваемый в белой шляпе и темных очках, Котлер, щурясь, смотрел на поток туристов, на беготню официантов среди столиков соседнего кафе, на ажиотаж покупателей у сувенирных киосков, выстроившихся вдоль каменного парапета. За парапетом — море и пляж с серой галькой и загорающими людьми. «А много ли тут на самом деле изменилось?» — подумалось Котлеру. Как тут все было пятьдесят три года тому назад? Тогда не было современных отелей, кафе не блистали ассортиментом, а сувенирные киоски — разнообразием продукции, и все равно для десятилетнего мальчика здесь имелась масса притягательного. Припомнились концерты на открытом воздухе, прогулки с отцом по окрестным холмам, экскурсии на греческие развалины и в итальянскую крепость и долгие, ленивые, знойные дни на пляже. Они с родителями — единственный раз в жизни — провели вместе целый месяц. В их семейную летопись этот месяц вошел как время баснословное, идиллическое. Повторить его так никогда и не удалось. Следующим летом у матери случился жуткий приступ аппендицита. На другое лето отец менял работу. Да и его пресловутые музыкальные чаяния давали о себе знать. Родители единодушно решили, что не следует делать такой большой перерыв в занятиях на рояле. Великий Мирон Левенталь пригласил его в свой класс, и Котлер впервые отправился в Москву. А потом стало не до того. Всегда находилось что-нибудь поинтереснее. Свободное от учебы время он отдавал друзьям, девушкам, потом политике. Сейчас, оглядываясь на расстилающийся позади жизненный путь, он жалел, что в Крыму они так больше и не побывали.
Котлер и Лиора отошли от отеля и остановились, чтобы оценить обстановку и прикинуть варианты. Лиора приглядывалась к соседним отелям.
— Бесполезно, — сказал Котлер, перехватив ее взгляд. — Когда я вчера звонил, это был последний свободный номер. Август. В городе снят каждый угол. Нам везде скажут то же самое.
В глазах Лиоры читались с трудом сдерживаемые протест и разочарование. Сдерживаемые, понял он, из уважения и — что уж тут скрывать — по причине тревоги за него.
— Может быть. Но выяснить это займет десять минут.
— Я бы не стал тратить время.
— И что тогда? Просто улетаем обратно?
— Нет, не для того мы так далеко забрались. Просто уехать было бы глупо.
— Прекрасно, Барух. Но где мы будем ночевать? В палатке на пляже? Как нудисты в Коктебеле?
— А это идея. Так и вижу фото и под ним заголовок: «Барух Котлер во всей красе!»
— Хорошо, а я на этом фото где?
— Рядом со мной. А где еще? Пусть глазеют, если уж на то пошло.
— Навидалась я этих фоток — с меня хватит.