Спустившись вниз с надстройки, Бэр вступил на трап, буквально скатившись по нему вниз, и оказался в коридоре, что вел в адмиральский салон. Сделав два десятка шагов, он оказался у настежь открытой двери, которую совсем недавно покинул – матрос услужливо застыл рядом, как раз его место по вахтенному расписанию, посыльный при адмирале. Этот пост считался синекурой – последние два месяца матросы бегали исключительно в лазарет, или сопровождали судовых врачей, неся необходимые лекарства и микстуры, нужные для лечения захворавшего адмирала.

– Здравствуйте, господа, вы не находите, что эта ночь как-то для всех нас не задалась перед рассветом. Право слово, в «собачью вахту» сигнальщикам постоянно что-то мерещится, это общеизвестно. Но я много лет на флоте уже прослужил, и впервые вижу, чтобы сразу два корабельных врача в заблуждение разом впали, а вместе с ними и два видавших виды моряка. Вы меня сильно удивили, господа! Да, проходите же!

Молча переступив через комингс, Бэр встал навытяжку перед контр-адмиралом, прекрасно понимая, что лучше молчать и ничего не говорить, раз сам допустил жуткую промашку. Поверил двум врачам, этим деревенским коновалам, которым и корову теперь доверить нельзя.

– Давид Борисович, вы часом не старообрядец?!

Вопрос был настолько неожиданным, что Бэр сам растерялся, а старший офицер только головой мотнул и лишь потом выдавил:

– Никак нет, ваше превосходительство! Православный я…

– Странно, странно, – задумчиво произнес Фелькерзам, бросив на Похвиснева ехидный взгляд.

– Только старообрядцы заранее гробы готовят для будущих покойников или для себя. А вы такой чудный оцинкованный ящик сделали, герметический, с положительной плавучестью – при нужде можно использовать и для спасения, как плавсредство.

Оба офицера побагровели, но молчали – крыть было нечем, а оправдываться – еще глупее выглядеть, ведь старик полностью прав. Да какой он старик – Бэр заметил горящий взгляд, не суливший ничего доброго, особенно в сочетании с ласковой улыбкой, от которой становилось страшнее. А еще чуть изменилась походка – Фелькерзам двигался уверенно, а не переваливался как толстая утка. И за этот месяц, проведенный в постели, резко похудел, чуть ли не вдвое, став стройным как юноша.

– А еще заранее такие роскошные гробы делают для начальника, которого «любят» всеми фибрами души, и даже жабрами, кхе-кхе… Но я питаю надежду, что столь глубокую антипатию вы ко мне не испытываете, ведь я вам не сделал за эти долгие месяцы совместной службы ничего плохого. А уж если и ругал когда-то, хотя не припомню этого, то уж простите старика великодушно, служба есть служба, вот так-с.

Бэр отчетливо слышал хриплое дыхание стоявшего рядом с ним старшего офицера. И скосив глазом, увидел, что у того побагровели шея и уши от невыносимого стыда. Да и сам ощутил, как горят собственные щеки и лоб – но молчал, понимая, что нужно снести все насмешки и укоризны, они полностью справедливы.

Сами кругом виноваты!

– Будьте добры, Давид Борисович, выполнить мое поручение. Прошу сей ящик передать как казенное имущество в лазарет – пусть наши эскулапы хранят в нем все необходимое. Он для них станет постоянным напоминанием свершившегося казуса, и чтобы состояние наших медикусов было монопенисуально моему, когда я слышал их заключение и предложение вскрытия – пост мортем медицина! И вскрытие показало бы, что контр-адмирал Фелькерзам умер от оного вскрытия его внутренностей!

Будь бы ситуация не с ним, Бэр, прекрасно знавший немецкий, английский и французский языки, засмеялся бы, оценив прелесть адмиральской латыни и шутки. Но сейчас он прекрасно понимал, что Дмитрий Густавович, делая выволочку ему, адресует свои слова врачам, и их нужно передать в точности, для того они и сказаны.

– Ума не могу приложить – как можно вскрывать живого человека, как подопытную лягушку?! Хотя все мы водоплавающие, кхе-кхе, и для врачей вроде всяких земноводных, которых можно скальпелем препарировать. Ох, проказники, шалуны, все бы им резать и резать, прямо сельские потрошители на бойне. Вы уж, Давид Борисович, ящичек свой железный немедленно им передайте, пусть матросы после подъема отнесут – нужная вещица будет, хорошее лекарство им от раннего склероза. И от ненадлежащего выполнения господами врачами своих служебных обязанностей! Идите, господин капитан второго ранга, не могу вас больше задерживать!

Впервые за многомесячное плавание Бэр услышал в голосе Фелькерзама лязгнувший металл, от которого Похвиснева вместе с ответом – «Есть, ваше превосходительство!» – буквально волной смыло из адмиральского салона. И тоскуя в душе, все же обрадовался – в отличие от Рожественского его флагман чтит традиции, и «распекать» командира броненосца на глазах подчиненных не станет…

– Ладно, оба врача и ваш Похвиснев мне в сыновья годятся по возрасту, но вы, Владимир Иосифович, человек жизнью умудренный, а потому прошу вас впредь подобных ошибок не делать. Если о сем прискорбном казусе проведают на других кораблях, или кто-то из команды «Осляби» узнает, и разболтает, то над таким кунштюком долго смеяться во весь голос станут не только русские моряки. Сей случай обязательно в разряд «морских легенд» войдет, и ваше имя с моим увековечит.

Фелькерзам говорил сердитым тоном, пройдясь мимо замершего Бэра и бросив на того исподтишка взгляд. И понял, что добился своей цели – командир броненосца «проникся» и побледнел, черты лица окаменели. Ситуация, в которой он станет объектом насмешек, устрашила Владимира Иосифовича не на шутку – крайне серьезный человек, он патологически не любил флотских «розыгрышей», а тут такое невероятное событие, что станет притчей во языцех. И подумал, что принял правильное решение – теперь все четверо будут молчать, будто во рты воды наберут. А он их хвалить начнет прилюдно, и ситуацию тем контролировать.