Чэн Фэнтай со смехом сказал:

– Только попробуй хоть слово мне сказать! Я весьма признателен твоей сестре за её спокойный нрав, но ты-то что о себе возомнил!

Фань Лянь возразил:

– Нельзя такие слова произносить, в тот год, когда старшая сестра забрала своё приданое… Хо-хо! Разве можно назвать подобное приданым, скорее уж разделом семейного имущества! Взяла с собой столько золота и серебра, да ещё антиквариата в придачу, а мне оставила лишь голые стены, которые и с места-то не сдвинуть. Сказал ли я брату хоть что-то? Это ведь тоже можно расценить как чуткость с моей стороны по отношению к тебе, зятёк! Не забывай, что я для тебя сделал.

Чэн Фэнтай со всей силы хлопнул его по спине:

– Сам содержишь любовницу, да ещё говоришь что-то? Говорю же, управы на тебя нет!

Фань Лянь ударил его в ответ:

– Оказывается, я один здесь содержу любовницу? Это ты мне ещё что-то говоришь?!

Вечер проходил в доме в китайском стиле, в бывшей резиденции зятя императора. Многие из княжеских дворов и чиновничьих усадеб Цинской [42] династии теперь скупили поднявшиеся богатые дельцы. Они двое, болтая и перешучиваясь, как раз обогнули две галереи, когда Чэн Фэнтай краем глаза увидел молодого человека в белой куртке китайского кроя, что сидел в павильоне напротив пруда. Изящный и утончённый, завидев издалека Чэн Фэнтая, он улыбнулся ему и кивнул.

Чэн Фэнтай, силясь разглядеть, кто это, сказал:

– Что это за юноша читает там книгу? Как… А! Выглядит совсем как молодой актёр.

Фань Лянь, поправив очки, взглянул в ту сторону и весело произнес:

– Это не просто какой-то молодой актёр! Зять! Очки мои тебе одолжить, что ли? Ты ради него подставился под тумаки, а теперь не узнаёшь?

На лице Чэн Фэнтая отразилось замешательство, и Фань Лянь хлопнул его по плечу:

– Это ведь Шан Сижуй!

Чэн Фэнтай нахмурился и, внимательно вглядевшись, покачал головой:

– Разве он? Не похож, совсем не похож.

– Да где же это не похож?

– В тот день, когда мы виделись, он двигался и вёл себя точь-в-точь как женщина, обликом был – вылитая Ян-гуйфэй. Сегодня же вдруг стал молодым кабинетным учёным.

Фань Лянь кивнул:

– Так и есть. Он же актёр.

Чэн Фэнтай остановился посреди галереи и продолжил внимательно разглядывать Шан Сижуя.

После ужина хозяин вечера объявил о начале игр, и в гостиной, состоящей из трёх проходных комнат, принялись декламировать сказы под барабан и играть в мацзян и бридж, а сад превратился в площадку для танцев – развлечения были на любой вкус, и в резиденции воцарилась чрезвычайно оживлённая атмосфера. Чэн Фэнтай только сыграл две партии в бридж, как Фань Лянь увёл его играть в мацзян. Шан Сижуй же сидел вместе с хозяином дома в боковой ложе, слушая сказ под барабан и отбивая ритм, подпевая себе под нос, любое представление ему нравилось, и в любом представлении он что-то да понимал.

Хозяин вечера, господин Хуан, был стариком лет за шестьдесят, живя в большой усадьбе цинской постройки, он заполонил весь дом мебелью западного образца, носил однобортные кофты китайского кроя и ел европейские блюда, оставаясь где-то посреди между китайским прошлым и современными веяниями, и в этом они с Чэн Фэнтаем были очень похожи. Господин Хуан уже заметно постарел, глаза его заволокло мутной пеленой, а лицо напрочь лишилось всякого сияния. Шан Сижуй же, напротив, весь светился юношеским очарованием и свежестью. Они сидели, прильнув друг к другу, и выглядели словно пожилой отец и младший из сыновей. Господин Хуан взял ладонь Шан Сижуя и с улыбкой сказал:

– Быть может, и Шан-лаобань выступит для нас разок со сказом под барабан?

Шан Сижуй ответил:

– Ремесло от ремесла, как гора от горы, далеки, я ведь не попаду в ритм, разве будет это успешным выступлением?

Девица, что выступала под барабан, слегка наклонив голову, пристально посмотрела на них, прислушавшись к разговору. Господин Хуан схватил Шан Сижуя за руку и потряс её, рассмеявшись:

– Неужто ты его не узнаёшь? Это ведь Шан Сижуй-лаобань.

Девица, ужасно изумившись, ещё раз взглянула на Шан Сижуя, и взгляд её заблестел:

– Как же я могу не узнать! Я ведь страстная поклонница Шан-лаобаня! – И, притопнув ножкой, укоризненно добавила: – Ай-яй! Господин Хуан, вы что же, позвали меня сегодня, чтобы поиздеваться? Чтобы я осрамилась перед актёром?

Все дружно расхохотались. Шан Сижуй тоже рассмеялся и, вызволив руку из хватки господина Хуана, поприветствовал девицу, сложив ладони:

– Ну что вы, помилуйте! Как я и сказал, ремесло ремеслу рознь. Девица стоит на другой горе, вы ведь тоже артистка.

Было известно, что Шан Сижуй обычно проводил досуг сдержанно, к тому же, дабы сберечь голос, редко участвовал в подобных шумных приёмах. Говоря по правде, его нельзя причислить к людям, ищущим чувственные наслаждения. А потому многие из присутствующих лишь слышали имя Шан Сижуя, но никогда не встречали его в повседневной жизни, и сегодня, увидев его истинное лицо без краски, не давали ему прохода. Они один за другим подходили к Шан Сижую, подыскивая слова, чтобы завести с ним разговор, и кончилось всё тем, что он обязан быть спеть хоть разок. Шан Сижуй не хотел петь, в последние дни похолодало, и у него обострилась старая болезнь, горло не повиновалось ему как прежде. Но ему было не отвертеться, к тому же, как бы его ни расхваливали, он всего лишь актёр, который призван украсить собой оживлённый вечер, это его прямая обязанность.

Шан Сижуй не спеша поднялся и заговорил:

– Что дамы и господа желают послушать? Как насчёт «Веера с персиковыми цветами»? [43]

Никто из присутствующих не возразил. И Шан Сижуй запел. Голос его, подобно звону разбитого серебряного кувшина, вдруг ворвался в дом, и звуки танцевальной мелодии в саду оказались заглушены оперной арией. Молодёжь прекратила танцевать и оглянулась туда, откуда доносилось пение. Этим вечером, пришедшимся на позднюю осень, луна ярко сияла в небе, окружённая россыпью звёзд, и кристально-чистый голос, казалось, взмывал к небесам, лаская слух освежающей прохладой и погружая в неизведанное. Какой там вальс или серенады! В сравнении с Шан Сижуем они никуда не шли, и танцевальная мелодия немедленно распалась на хаотические пошлые звуки, от которых вяли уши. Только ледяной голос Шан Сижуя был в силах выразить всю прелесть этого пейзажа, где в лунном свете играл ветерок, подобно тому как Чанъэ [44] во дворце Великого холода [45] развевающимися рукавами соединяет небеса и землю своей мелодией.