ГЛАВА V

Передо мной внезапно возникает сцена моего появления из леса. Я оказался на краю большого открытого пространства. С одной стороны него возвышались отвесные скалы. С другой была река. Берег круто сбегал к воде, но то тут, то там, в нескольких местах, где обвалилась порода, виднелись тропинки. Это были места водопоев народа, жившего в пещерах. Здесь было главное стойбище племени, на которое я случайно наткнулся. Это была, можно сказать, почти деревня. Моя мать, Болтун, я и несколько таких же простаков были, так сказать, жителями предместья. Мы были частью племени, хотя и жили вне его. Стойбище было не так уж далеко от моего бывшего дома, хотя я и блуждал целую неделю пока набрел на него. Если бы я шел прямо к нему, я мог бы проделать весь путь за час. Однако продолжим. С опушки леса я увидел пещеры в отвесных скалах, открытую площадку и тропы к водопоям. На этой площадке я увидел многих представителей своего племени. Я странствовал, брошенный ребенок, в течение недели. В течение этого времени я не видел никого похожего на меня. Я был в страхе и отчаянии. И теперь, при виде своих, меня переполняла радость, и забыв обо всем я бросился к ним. Потом произошло нечто странное. Кто-то из племени увидел меня и издал крик предупреждения. Мгновенно, с криками панического ужаса, все побежали прочь. Прыжками взбираясь по камням, они скрылись в пастях пещер и исчезли ... все кроме одного - маленького ребенка, брошенного в суматохе у самого обрыва. Он горестно взвыл. Выбежала его мать, он прыгнул к ней, крепко вцепился, а она вскарабкалась назад в пещеру. Я был в полном одиночестве. Переполненная площадка внезапно стала пустынной. Я сел и заплакал в одиночестве. Я ничего не понимал. Почему племя убежало от меня? Позже, когда я узнал их ближе, я все понял. Когда они увидели меня, опрометью мчащегося из леса, они решили, что меня преследует какой-то зверь. Своим необычным появлением я обратил их в бегство. Пока я сидел, вглядываясь в разверстые пасти пещер, я понял, что Племя наблюдает за мной. Вскоре они высунули головы наружу. Чуть позже спрятались опять, потом снова появились один за другим. В спешке и замешательстве не все заняли собственные пещеры. Некоторые из детей нашли убежище в других пещерах. Матери не звали их по именам, поскольку мы еще не знали что это такое. Ни у кого из нас не было имен. Матери издавали ворчливые обеспокоенные крики, которые были понятны детям. Если бы моя мать была здесь и звала меня, я должен был признать ее голос среди голосов тысячи матерей, и таким же образом она должна была узнать мой среди тысячи. Это шевеление туда-сюда, возвращение назад и продвижение вперед, продолжалось еще в течение некоторого времени, но они были слишком осторожны, чтобы выйти из своих пещер и спуститься вниз. Наконец, один решился. Ему предстояло сыграть значительную роль в моей жизни, и в каком-то смысле он уже играл большую роль в жизни всех членов племени. Это был тот, кого я буду звать Красноглазым на страницах этой истории из-за какой-то болезни глаз, веки у него всегда были красными. Эффект, который производили его глаза, казалось был предназначен предупредить о его ужасающей свирепости. В его глазах была суть его души, если она у него была. Это был монстр. Великан. Он, должно быть, весил не меньше ста семидесяти фунтов. Он был самым большим из нашего вида, кого я когда-либо видел. Я не видел таких гигантов ни среди Людей Огня, ни среди Древесных Людей. Иногда, когда в газетах мне случается наткнуться на описание наших современных чемпионов по профессиональному боксу, мне приходит в голову мысль - интересно сколько шансов лучший из них имел бы против него? Боюсь, не много. Одним движением своих железных пальцев, он мог бы вырвать из их тела мышцу, допустим бицепс, с корнями. Небрежный удар его нетренированного кулака разнес бы им черепа как яичные скорлупки. Взмахом быстрых ног (точнее, нижних конечностей) он был способен вспороть им животы. Он мог сломать им шею, и я знаю, что одним движением челюстей он смог бы одновременно прокусить главную артерию спереди и спинной мозг сзади. Он мог прыгнуть на двадцать футов вперед из сидячего положения. Он был отвратительно волосат. У нас предметом нашей гордости является отсутствие волос. А он весь был покрыт ими - на внутренней поверхности рук также, как и снаружи, и даже в ушах. У него не росли волосы только на ладонях, подошвах ног и под глазами. Он был страшно уродлив, но его оскаленный в жестокой ухмылке рот и огромная, отвисшая нижняя губа как нельзя лучше подходили к его свирепым глазам. Таким был Красноглазый. Очень осторожно он выполз из своей пещеры и спустился на землю. Игнорируя меня, он огляделся вокруг. Он согнулся вперед так сильно, а руки у него были такие длинные, что при каждом шаге он касался костяшками пальцев земли. Он казался неуклюжим в этом полусогнутом положении, которое он принимал при ходьбе, и ему действительно, приходилась упираться суставами в землю, чтобы не упасть. Но, я, черт возьми, должен сообщить вам, что он мог бегать на всех четырех конечностях! Современные люди потеряли эту способность, мало кто из нас сможет поддерживать себя руками при ходьбе. Это атавизм, и Красноглазый был еще большим атавизмом. Именно этим он и был - атавизмом. Это было временем перехода от жизни на деревьях к жизни на земле. В течение многих поколений мы проходили через этот процесс, и наши тела и осанка тоже изменились. Но Красноглазый принадлежал к более примитивному типу обитателей деревьев. Он был рожден в нашей орде и волей-неволей по необходимости остался с нами, но в действительности он был пережитком прошлого и его место было не здесь. Очень осторожно и очень осмотрительно он передвигался туда-сюда по площадке, вглядываясь в деревья и пытаясь уловить присутствие зверя, который, как все подумали, преследовал меня. И в то время как он все это проделывал, не обращая на меня никакого внимания, Племя толпилось у отверстий пещер и наблюдало. Наконец, он, очевидно, решил, что вокруг нет никакой скрытой опасности. Он вернулся к тропе, и бросил взгляд вниз на водопой. Он проходил рядом и все же как бы не замечал меня. Продолжая передвигаться с равнодушным видом, он поравнялся со мной, и, вдруг, без всякого предупреждения и с невероятной стремительностью, отвесил мне затрещину по голове. Я пролетел добрую дюжину футов прежде, чем упасть на землю, и помню, несмотря на то, что был в полубессознательном состоянии после сокрушительного удара, услышал смех, похожий на дикое кудахтанья и вопли, доносившиеся из пещер. Это была отличная, остроумная шутка - по крайней мере в те времена это считалось остроумной шуткой и, право же, племя оценило ее от всего сердца. Вот так я был принят в орду. Красноглазый не обращал больше на меня внимания, и я мог продолжать и дальше рыдать и хныкать, чтобы прийти в себя. Несколько женщин из любопытства подошли ко мне, и я узнал их. Я видел их в прошлом году, когда мать брала меня с собой в Ущелье Лесных Орехов. Но они быстро ушли, и их сменила дюжина любознательных детей, принявшихся дразнить меня. Они встали в круг, показывали на меня пальцами, строили рожи, толкали и пинали меня. Я был испуган, и какое-то время сносил все молча, затем злость закипела во мне, и я впился ногтями и зубами в самого смелого из них - это оказался никто иной, как Вислоухий, собственной персоной. Мне пришлось назвать его именно так, потому что он мог двигать только одним из ушей. Другое ухо всегда бессильно висело без движения. Какое-то происшествие повредило мышцы и лишило его возможности пользоваться им. Он не отступил, и мы схватились с ним, забыв обо всем на свете как всегда бывает, когда дерутся два мальчишки. Мы царапались и кусались, тянули за волосы, наваливались и бросали друг друга на землю. Помню, мне удалось применить к нему то, что как я узнал в колледже, называлось полунельсоном. Этот прием дал мне решительное преимущество. Но я недолго радовался. Он вывернулся, и ногой(задней ногой, точнее) так надавил на живот, что чуть не выпотрошил мне кишки. Мне пришлось отпустить его, чтобы избежать этого, и мы снова сцепились. Вислоухий было на год старше меня, но я был в несколько раз злее, и в конце концов, он смазал пятки. Я преследовал его на площадке и вниз по тропе к речке. Но он был лучше знаком с местностью и, пробежав по краю воды, поднялся вверх и вернулся назад другой тропой. Он срезал угол и бросился в широкое отверстие пещеры. Прежде, чем я понял что происходит, я уже влетел следом за ним в темноту. В следующее мгновение я ужасно испугался. Я никогда раньше не был в пещере. Я начал хныкать и кричать. Вислоухий со смехом передразнивая меня, набросился на меня в темноте и швырнул на землю. Однако он не решился проделать это во второй раз и отпрыгнул в сторону. Я был между ним и входом, он не мог пройти мимо незамеченным и все же мне показалось, что он исчез. Я прислушался, но не смог понять, где он. Это озадачило меня, и когда я вышел наружу, то уселся сторожить. Он так и не вышел из пещеры, я был в этом уверен, и тем не менее через несколько минут он хихикал у меня за спиной. Снова я бежал за ним, и снова он спрятался в пещере, но на этот раз я остановился у входа. Я отступил на несколько шагов и притаился. Он не вышел, и все же, как в прошлый раз, его смех раздался у меня за спиной и, преследуемый мной, он в третий раз скрылся в пещере. Это представление повторялось несколько раз. Тогда я последовал за ним в пещеру и безуспешно пытался отыскать его там. Я был любознателен. Я не мог понять, как он исчезал от меня. Он все время входил в пещеру, но ни разу не выходил из нее и несмотря на это постоянно оказывался у меня за спиной и дразнил меня. Вот так наша драка сама собой превратилась в игру в прятки. Весь полдень, с небольшими перерывами, мы забавлялись этим и незаметно для нас игра протянула между нами нити дружеских чувств. В конце концов он перестал убегать от меня, и мы сели, обнявшись. Немного позже он раскрыл тайну пещеры с широким входом. Взяв за руку, он повел меня внутрь. Она соединялась узкой щелью с другой пещерой и этим путем мы вышли наружу. Теперь мы были друзья. Когда другие дети собрались вокруг, чтобы дразнить меня, он напал на них вместе со мной. Мы дали им такой отпор, что вскоре меня оставили в покое. Вислоухий познакомил меня с селением. Он мало что мог сообщить мне о взаимоотношениях и обычаях - ему не хватало для этого слов, но, наблюдая за ним, я много понял, а кроме того он показал мне места и вещи. Он показал мне равнину между пещерами и рекой, и отвел в лес вдалеке, где в траве среди деревьев, мы выкопали и съели дикую морковь. После этого мы напились у реки и поднялись по тропе к пещерам. Там-то мы и наткнулись снова на Красноглазого. Я увидел как Вислоухий отпрыгнул в сторону, а потом прижался к скале. Я инстинктивно последовал его примеру. Только после этого я попытался увидеть причину его страха. Это был Красноглазый, важно спускавшийся вниз посередине тропы, свирепо насупя свои горящие глаза. Я заметил, что вся молодежь шарахалась от него, также как мы, в то время как взрослые осторожно присматривались к нему, когда он приближался, и уступали середину тропы. Когда наступили сумерки, площадка опустела. Племя искало безопасности в пещерах. Вислоухий повел меня к месту сна. Мы взобрались высоко на склон, выше всех других пещер, к крошечной щели, которую невозможно было заметить с земли. Вислоухий протиснулся в нее. С большим трудом я последовал за ним, столь узок был вход, и оказался в маленькой каменной полости. Она была очень низкой - не больше пары футов высотой, и наверно три-четыре фута в длину и ширину. Здесь, обняв друг друга, мы проспали всю ночь.

ГЛАВА VI

Хотя самые смелые из детей играли внутри и снаружи пещер с большими входами, я быстро понял, что такие пещеры были незаняты. Никто не проводил в них ночь. Использовались только пещеры с узким входом и чем (уже было отверстие тем лучше. Это происходило из-за страха перед хищными животными, которые преследовали нас в те дни и ночи. В первое же утро, после ночи проведенной с Вислоухим, я узнал о преимуществе пещер с узким входом. Еще светало, когда старый тигр Саблезуб, вышел из леса. Двое из наших соплеменников уже были снаружи. Они бросились бежать. То ли они запаниковали, то ли он шел за ними по пятам и у них не оставалось времени, чтобы попытаться взобраться повыше, я не знаю, но во всяком случае они бросились в ту пещеру с широким входом, в которой я и Вислоухий играли в прошлый полдень. Я не видел, что произошло внутри, но без труда пришел к заключению, что два моих соплеменника проскользнули через щель в соседнюю пещеру. Этот проход был слишком узок для Саблезуба, и он ушел восвояси злым и разочарованным. Было очевидно, что его ночная охота была неудачной, и он рассчитывал полакомиться кем-нибудь из нас. Он снова заметил двоих наших у входа в соседнюю пещеру и прыгнул на них. Они, конечно, бросились через проход в первую пещеру. С рычанием он появился наружу еще более разозленный. А среди остального племени началось вавилонское столпотворение. На всем пространстве огромного утеса, племя заполнило входы в пещеры и уступы, и мы все орали и вопили на тысячу ладов. И мы все строили рожи рычащие рожи, это было проявление нашего инстинкта. Мы были столь же разозлены, как и Саблезуб, хотя наш гнев смешался со страхом. Я помню, что вопил и строил рожи не хуже других. И не только потому, что они подавали пример, я и в самом деле чувствовал, что должен делать то же самое, что они. Мои волосы встали дыбом, меня сотрясала лютая, не рассуждающая ярость. В течение некоторого времени старый Саблезуб продолжал носиться из одной пещеры в другую. Но те двое просто проскальзывали взад и вперед через соединяющий пещеры лаз, легко избегая встречи с ним. Тем временем остальные, остававшиеся на утесе, приступили к действиям. Каждый раз, когда он появлялся снаружи, мы забрасывали его камнями. Сначала мы просто скидывали их на него, но вскоре воздух стали со свистом рассекать брошенные изо всех сил камни. Этот обстрел привлек к нам внимание Саблезуба и разозлил его еще больше. Он отказался от преследования тех двоих и прыгнул на утес к остальным из нас, цепляясь когтями за осыпающиеся камни и с рычанием прокладывая себе путь наверх. Это жуткое зрелище заставило всех искать убежища в пещерах. Я знаю это, потому что выглянул и увидел опустевший утес, если не считать Саблезуба, который потерял опору и, скользя когтями по камню, свалился вниз. Я издал вопль одобрения, и снова утес покрылся кричащей ордой, и камни полетели еще быстрее, чем раньше. Саблезуб пришел в бешенство. Снова и снова он бросался на утес. Один раз ему даже удалось зацепиться у входа в первый ряд узких пещер прежде, чем он упал вниз, но он был не в силах забраться выше. С каждым его броском вверх, нас накрывала волна страха. Сначала, в такие моменты, большинство из нас бросалось внутрь пещер, но некоторые оставались снаружи, чтобы долбить его камнями, а вскоре уже и все из нас оставались на своих местах и усиливали мощь обстрела. Никогда еще живое существо не было так мастерски одурачено. Его гордость была ужасно уязвлена, ведь его перехитрил маленький и слабосильный народец. Он стоял на земле и смотрел на нас, рыча и хлеща себя хвостом, огрызаясь на камни, которые падали близко к нему. Один раз я швырнул камень и как раз в этот момент он посмотрел вверх. Я попал ему прямо в кончик носа, и он прямо подпрыгнул в воздух, всеми четырьмя лапами, рыча и мяукая от боли и неожиданности. Он потерпел поражение, и он знал это. Пытаясь сохранить достоинство, он гордо прошествовал из-под града камней. Он остановился на середине пустоши и смотрел на нас задумчиво и с жадностью. Ему крайне не хотелось воздерживаться от еды, а мы были кучей мяса, загнанной в угол, и в то же время недоступной. Этот его вид заставил нас расхохотаться. Мы все смеялись от души. Уже тогда животные не любили насмешек. Осмеяние вызывало у них гнев. Именно так и наш смех подействовал на Саблезуба. Он взревел и снова атаковал утес. Это было то, чего мы хотели. Схватка стала игрой, и мы получали огромное наслаждение, забрасывая его камнями. Но это нападение длилось недолго. Он быстро опомнился, и кроме того, наши снаряды были весьма чувствительны. Я ярко вспоминаю зрелище одного его заплывшего глаза, почти закрывшегося после прямого попадания камнем. И у меня отчетливо сохранилась в памяти картина того, как он стоит на опушке леса, куда он в конце концов отступил. Он оглядывался на нас, скалил свои огромные клыки, его шерсть вставала дыбом, а хвост бил по земле. Он зарычал на прощание и пропал из вида среди деревьев. После этого начался сущий бедлам. Все высыпали из своих берлог и стали разглядывать отметины, оставленные его когтями на скале, и кричать одновременно. Один из тех двух, что были загнаны в двойную пещеру был подростком - наполовину ребенок, наполовину юноша. Они гордо вышли из своего убежища, и их окружила восторженная толпа. Потом мать юнца прорвалась сквозь толпу и вцепилась в него в жутком гневе. Она таскала его за уши и волосы, и завывала подобно демону. Это была здоровенная бабища, очень волосатая, и трепка, которую она задала своему отпрыску, пришлась племени по душе. Мы давились от смеха, хватаясь друг за друга и в изнеможении катаясь по земле. Несмотря на то, что мы жили под господством страха, мои соплеменники любили посмеяться. У нас было чувство юмора. Наше веселье было гомерическим. Оно не знало удержу. Вполсилы мы не веселились. Если что-то забавляло нас, мы были потрясены этим, даже самым простым и грубым. Мы были большие весельчаки, это уж несомненно. Способ, которым мы обошлись с Саблезубом, был одинаков для всех животных, вторгавшихся в наше селение. Мы сохраняли наши тропы и водопои для себя, делая невыносимой жизнь для животных, которые нарушали границу или забредали на нашу суверенную территорию. Даже самых свирепых хищников мы так мучили, что они научились обходить стороной наше селение. Мы не были бойцами подобно им, мы были хитры и трусливы, и именно из-за нашей хитрости и трусости, и нашей способности чувствовать опасность, мы выжили в этом чрезвычайно враждебном окружении Юного Мира. Я думаю, что Вислоухий был на год старшее меня. О своем прошлом он мне не мог рассказать, но так как я никогда не видел его матери, я уверен, что он был сиротой. Кроме того отцы в нашей орде в расчет не принимались. Брак был пока еще в зачаточном состоянии, и пары, поссорившись, разделялись. Современный человек, благодаря институту развода, делает тоже самое, но в суде оформляет это юридически. У нас не было законов. Все мы следуем традициям, но наши традиции в этом специфическом вопросе сильно отличались. Тем не менее, как вы позже увидите из этих набросков, нас уже притягивало мерцание смутных представлений о единобрачии, которое впоследствии дало такую власть и сделало могущественными племена, охваченные им. Больше того, даже в мое время было несколько преданных пар, живших на деревьях по соседству с моей матерью. Проживание в гуще орды не способствовало единобрачию. Именно по этой причине, несомненно, любящие пары уходили из нее и жили отдельно. В течение много лет эти пары оставались вместе, хотя когда мужчина или женщина умирали или попадали на обед хищникам, оставшийся в живых неизменно находил нового спутника жизни. Было нечто такое, что сильно озадачивало меня в первые дни моего пребывания в орде. Это был безымянный и непередаваемый страх, который пронизывал всех. Сначала мне показалось, что это было полностью связано с одной из сторон света. Орда боялась северо-востока. Она жила в постоянном страхе перед этим сектором компаса. И каждый вглядывался туда чаще и с большей тревогой, чем в любом другом направлении. Когда Вислоухий и я пошли на северо-восток, чтобы полакомиться дикой морковью, которая поспевала в это время года, он стал необычно робким. Он был согласен поедать остатки, большие жесткие морковки и маленькие клейкие, скорее чем рискнуть пройти короткое расстояние туда, где морковь была пока еще нетронутой. Когда я это делал, он ругал меня и ссорился со мной. Он дал мне понять, что в этом направлении была какая-то ужасная опасность, вот, только, что это была за ужасная опасность, бедность его языка не позволяла ему рассказать. Я нашел много хорошей еды, в то время как он тщетно ругал меня и причитал. Я не мог понять в чем дело. Я был начеку, но никакой опасности не было видно. Я постоянно прикидывал расстояние между собой и ближайшим деревом, и знал, что в этом убежище я спасусь и от желто-коричневого и от старого Саблезуба, если кто-нибудь из них внезапно появится. Однажды в полдень, в стойбище возник переполох. Орду захватило единственное чувство - страх. Стена утеса была усыпана людьми, все пристально вглядывались и указывали на северо-восток. Я не знал, что это было, но тем не менее вскарабкался в свою высокую маленькую пещеру, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть в чем дело. Потом, за рекой, вдали на северо-востоке, я впервые увидел загадочные дымы. Это было самое большое животное, которое я когда-либо видел. Мне показалось, что это гигантская змея, вставшая на дыбы, поднимающая голову выше деревьев и раскачивающаяся взад и вперед. И все же, так или иначе, из поведения соплеменников, мне показалось, что дым сам по себе не представлял опасности. Казалось, они боялись этого как предвестника чего-то еще. Чего они ожидали, я не мог себе представить. А они не могли объяснить. Все же я должен был это скоро узнать, и это должно было быть чем-то более ужасным, чем желто-коричневый, чем старый Саблезуб и даже змеи, хотя казалось, что ничего более ужасного существовать не может.

ГЛАВА VII

Сломанный Зуб был еще одним мальчиком предоставленным самому себе. Его мать жила в пещерах, но вслед за ним родились еще двое детей и его прогнали, чтобы он сам заботился о себе. Мы наблюдали за этим представлением на протяжении нескольких дней, и оно не доставляло нам ни малейшего удовольствия. Сломанный Зуб не хотел покидать семью, и, каждый раз, когда его мать уходила из пещеры, он снова прокрадывался в нее. Когда она возвращалась и находила его там, ее гнев был неописуем. Половина орды с удовольствием наблюдала за происходящим. Сначала, из глубины пещеры раздавались ее крики и брань. Затем доносились звуки трепки, которую задавала ему мать и вопли Сломанного Зуба. Одновременно с этим к хору присоединяли свои голоса двое младших детей. И наконец, подобно извержению маленького вулкана, наружу вылетал Сломанный Зуб. Через несколько дней он был изгнан окончательно. Он оплакивал свою участь, не привлекая ничьего внимания в центре площадки, в течение по крайней мере получаса, а потом пришел жить ко мне и Вислоухому. Наша пещера была маленькая, но, потеснившись, нашлось место для троих. У меня не осталось воспоминаний о последующих ночевках Сломанного Зуба, так что все, наверное, случилось на следующий день. Это произошло в середине дня. Утром мы съели наш запас моркови, и затем, став беспечными, играя, забрели далеко к высоким деревьям. Я не могу понять как Вислоухий преодолел свою обычную осторожность, наверное из-за игры. Мы долго играли в древесные пятнашки. Вот это были пятнашки! Мы совершали десяти- и пятнадцатифутовые прыжки с дерева на дерева как ни в чем не бывало. Спрыгнуть с двадцати или двадцати пяти футов на землю для нас не составляло никакого труда. Я просто боюсь сказать с какой огромной высоты мы прыгали. Став старше и тяжелее, нам приходилось быть более осторожными в своих прыжках, но в том возрасте наши тела были легкими и пружинистыми как струны, и мы могли вытворять все что угодно. Сломанный Зуб показал замечательное проворство в игре. Он водил реже любого из нас, и в ходе игры изобрел одно такое трудное движение "проскальзывание" , что ни Вислоухий, ни я не смогли его повторить. По правде говоря, мы просто боялись это сделать. Когда водили мы, Сломанный Зуб всегда добегал до конца высокой ветки дерева. От нее до земли было не меньше семидесяти футов, и она могла подломиться в любой момент. А приблизительно в двадцати футах ниже, и в пятнадцати в сторону была толстая ветвь другого дерева. Когда мы выбегали на ветку, Сломанный Зуб, стоя перед нами, начинал раскачиваться. Это, естественно, препятствовало нашему продвижение, но дело было не только в этом. Раскачиваясь, он готовился к прыжку вниз спиной. Он раскачивался, готовясь к прыжку который задумал. Как только мы приближались к нему, он отпускал ветку. Колеблющаяся ветка была подобна трамплину. Она подбрасывала его, и в полете он переворачивался лицом к той ветке, к которой подлетал. Эта ветка, здорово сгибалась под его весом, и иногда слышался зловещий треск, но она ни разу не сломалось, а в листве мы каждый раз видели лицо торжествующе ухмыляющегося над нами Сломанного Зуба. Была моя очередь водить, когда Сломанный Зуб попытался сделать это в последний раз. Он ухватился за конец ветки и начал раскачиваться, а я подкрадывался к нему, когда внезапно раздался глухой предупреждающий крик Вислоухого. Я посмотрел вниз и увидел его, сидящего на нижней ветке дерева, прижавшись к стволу. Инстинктивно я приник к толстой ветке. Сломанный Зуб перестал раскачиваться, но ветка продолжала качаться, и он подпрыгивал на ней вверх и вниз вместе с шелестящими листьями. Я услышал треск сухой ветки, и, посмотрев вниз, увидел своего первого Человека Огня. Он крался ползком по земле, поглядывая на дерево. Сначала я подумал, что это какой-то зверь, потому что вокруг груди и на плечах у него был кусок рваной медвежьей шкуры. А потом я увидел его руки и ноги, и разглядел его внимательнее. Он был очень похож на нас, За исключением того, что он был менее волосат и его ноги были меньше похожи на руки, чем наши. Вообще, он и его люди, как я позже узнал, были гораздо менее волосаты, чем мы, хотя мы, в свою очередь, были в той же мере менее волосаты, чем Древесные Люди. Как только я посмотрел на него, я сразу все понял. Это был ужас с северо-востока, знаком которого был таинственный дым. Все же я был озадачен. Несомненно, он не представлял из себя ничего особенного, во всяком случае он был не тот, кого следовало бояться. Он не казался достойным противником Красноглазому или любому из наших сильных мужчин. Он был стар, высох от старческой худобы, и волосы на его лице были седые. Еще он сильно хромал на одну ногу. Не было никаких сомнений в том, что он не смог бы догнать нас ни на земле, ни на деревьях. Он никогда не поймал бы нас. Но он держал что-то в руке, нечто такое, чего я никогда раньше не видел. Это были лук и стрела. Но тогда лук и стрела не имели для меня никакого значения. Откуда мне было знать, что в этом куске согнутого дерева притаилась смерть? Но Вислоухий знал. Он, несомненно, видел Людей Огня прежде и знал кое-что об их повадках. Человек Огня глядел на него и кружил вокруг дерева. А Вислоухий тоже кружил, перебираясь с ветки на ветку и всегда оставляя между собой и Человеком Огня ствол дерева. Пришелец внезапно бросился в другую сторону. Захваченный врасплох Вислоухий, торопливо попытался последовать его примеру, но не успел скрыться под защиту ствола после того как Человек Огня спустил тетиву. Я видел как стрела взвилась вверх, пролетела мимо Вислоухого, ударилась о ветку и упала вниз. От восхищения увиденным я стал подпрыгивать на своем насесте. Это была игра! Человек Огня кидал чем-то в Вислоухого также, как мы иногда бросали чем-нибудь друг в друга. Игра продолжилась еще некоторое время, но Вислоухий не подставил себя во второй раз. Тогда Человек Огня остановился. А я свесился со своей ветки и заверещал. Я хотел играть. Я хотел сделать так, чтобы он попробовал поразить меня своей вещью. Он видел меня, но проигнорировал, обратив свое внимание на Сломанного Зуба, который все еще слегка раскачивался на не успевшей остановиться ветке. Первая стрела взмыла вверх. Она достигла своей цели. Сломанный Зуб взвыл от испуга и боли. Это придало происходящему совершенно другую окраску. Мне было больше не до игры, дрожа я притаился у ветки. Вторая и третья стрелы миновали Сломанного Зуба, прошелестели по листьям в кроне дерева и, описав дугу, вернулись на землю. Человек Огня снова натянул свой лук. Он переменил позицию, отступив на несколько шагов, затем снова переместился. Звякнула тетива, стрела устремилась вверх, и Сломанный Зуб, издав ужасный крик, упал с ветки. Я видел, как он летел вниз, переворачиваясь в воздухе всем телом, древко стрелы торчало у него из груди, то появляясь, то исчезая с каждым оборотом. Он падал семьдесят футов. С криком. Был хорошо слышен глухой удар о землю и хруст, его тело слегка подпрыгнуло от сильного удара и снова упало. Но он был еще жив и корчился, хватаясь руками и ногами за землю. Я помню, как Человек Огня, бросился вперед с камнем в руках и ударил его по голове ..., и потом я не помню больше ничего. Всегда, в детстве, на этом месте своего видения я просыпался, крича от испуга - и часто видел у моей кровати мать или сиделку, озабоченных и испуганных, успокаивающе гладивших меня по голове и говорящих мне, что они здесь и мне нечего бояться.

Мое следующее видение в том же ряду, начинается всегда с того, что мы с Вислоухим несемся по деревьям. Человек Огня, Сломанный Зуб и место трагедии исчезли. Вислоухий и я, в панике, убегаем по деревьям. В моей правой ноге - горящая боль, из нее торчит стрела Человека Огня. Мало того, что она причиняет мне сильную боль, но еще и мешает бежать, заставляя отставать от Вислоухого. В конце концов я остановился, прячась за веткой дерева. Вислоухий продолжал бежать. Я позвал его - очень жалобно, я помню, и он остановился и оглянулся назад. После этого он вернулся ко мне, залез на ветку и стал обследовать стрелу. Он попробовал вытащить ее, но с одной стороны ее не давал вытащить зазубренный наконечник, а с другой оперение. К тому же, это причиняло мне сильную боль, и я остановил его. Мы затаились на некоторое время. Вислоухому, возбужденному и испуганному, очень хотелось бежать дальше, в страхе он постоянно бросал взгляды в разные стороны, а я тихо хныкал и всхлипывал. Вислоухий был явно испуган, и все же то, что он остался со мной, несмотря на его страх, я считаю предвестником альтруизма и товарищества, которые помогли человеку стать самым могущественным из животных. Вислоухий еще раз попробовал вытянуть стрелу из мякоти ноги, и я сердито остановил его. Тогда он наклонился и начал грызть древко стрелы зубами. Делая это, он крепко держал стрелу обеими руками, так чтобы она не двигалась в ране, а я в это время держался за него. Я часто размышляю над этой сценой - два недоразвитых детеныша, на заре человечества, и один из них преодолевает свой страх, отбрасывает прочь эгоистичное желание сбежать, для того чтобы остаться рядом и прийти на помощь другому. И я вижу все, что последовало за этим - Дамон и Пифий, спасательные команды и медсестры Красного Креста, мученики и вожди несбывшихся надежд, святого отца Дамиана, и даже самого Христа, и всех людей Земли во всем их величии, берущем начало от чресел Вислоухого и Большого Зуба и других неразвитых и грубых обитателей Юного Мира. Когда Вислоухий отгрыз наконечник стрелы, ее древко пошло наружу довольно легко. Я встал и хотел идти дальше, но теперь уже он остановил меня. Моя нога сильно кровоточила. Несомненно были задеты некоторые из мелких сосудов. Пробежав до конца ветки, Вислоухий собрал горсть зеленых листьев и приложил их к ране. Они оправдали его ожидания и кровотечение скоро прекратилось. Тогда мы пошли дальше вместе, назад к безопасности наших пещер.

ГЛАВА VIII

Я хорошо помню первую зиму после того, как ушел из дома. Я видел длинные сны о том, как сидел и дрожал от холода. Вислоухий и я сидим рядом, прижавшись друг к другу с посиневшими лицами и стучим зубами. Особенно плохо нам приходилось по утрам. В те холодные ранние часы мы ненадолго засыпали, свернувшись калачиком, и, оцепенев от холода, ожидали восхода солнца, чтобы согреться. Когда мы выбирались наружу, у нас под ногами хрустела морозная корка. Однажды утром мы обнаружили лед на поверхности заводи, где был наш водопой, и это был для нас "большой привет". Старая Мозговая Кость был самым старым членом племени, но и он никогда прежде не видел ничего подобного. Я помню его мучительно жалобный взгляд, которым он смотрел на лед. (Этот жалобный взгляд всегда появлялся у нас, когда мы не понимали происходящего или когда у нас появлялось неопределенное и невыразимое желание). Красноглазый, тоже, после того как он исследовал лед, выглядел мрачным и унылым, и посмотрел за реку на северо-восток, как будто он как-то связывал Людей Огня с тем, что случилось. Хотя лед появился лишь однажды, это была самая холодная зима, которую мы испытали. У меня не сохранилось воспоминаний о таких же морозных зимах. Я часто думал о том, что та зима была предвестником будущих бесчисленных холодных зим, поскольку ледники с далекого севера ползли вниз по лицу земли. Правда, мы так никогда и не увидели ледников. Многие поколения, должно быть, сменили друг друга, прежде чем наши потомки ушли на юг или остались и приспособились к изменившимся условиям. Жизнь то била, то отпускала нас, но мы относились к этому беззаботно. Мы почти не строили планов и еще меньше их выполняли. Мы ели, когда были голодными, пили, когда нас мучила жажда, спасались от хищников, укрывались на ночь в пещерах от холода и непогоды, а в остальном это было нечто вроде игры, продолжавшейся всю жизнь. Мы были очень любопытны, легко удивлялись, любили проказничать и шалить. В нас не было никакой серьезности, кроме тех случаев, когда мы были в опасности или гневе, но это быстро забывалось и заслонялось чем-нибудь другим. Мы были непоследовательны, нелогичны, и поверхностны. Мы не имели никакой устойчивой цели, а в это время Люди Огня уже были далеко впереди. У них было много такого, о чем мы не имели никакого понятия. Иногда, однако, особенно в сфере эмоций, мы были способны к долго лелеемой цели. Верность супружеских пар я могу объяснить привычкой, но мое продолжительное желание Быстроногой этим нельзя объяснять, тем более этим нельзя объяснить бесконечную вражду между мной и Красноглазым. Именно наши беззаботность и тупость особенно угнетают меня, когда я вспоминаю свою первобытную жизнь. Однажды я нашел разбитую тыкву, которая случайно оказалась под дождем отверстием вверх и теперь была полна доверху.Вода была пресная, и я пил ее. Я даже взял ее с собой к реке и наполнил водой, часть которой выпил, а часть вылил на Вислоухого. А потом я отбросил ее прочь. Мне так и не пришло в голову наполнить тыкву водой и отнести в свою пещеру, хотя меня часто мучила жажда по ночам, особенно после дикого лука и жерухи, и никто никогда не осмеливался выходить из пещер по ночам, чтобы напиться. В другой раз я нашел сухую тыкву, внутри который звенели семена. Я некоторое время забавлялся с ней. Но это была всего лишь игрушка, ничего больше. И все же, прошло немного времени и использование тыкв для хранения воды стало обычным делом для всего племени. Но это была не моя заслуга. Честь изобретения принадлежала старику Мозговой Кости, и справедливость требует признать, что новшество было вызвано к жизни его немощью. Во всяком случае, первым членом орды использовавшим тыквы, стал Мозговая Кость. Он хранил запас питьевой воды у себя в пещере, принадлежащей его сыну, Лысому, который разрешил ему занять в ней угол. Мы часто видели Мозговую Кость, наполнявшего тыкву у водопоя и с осторожностью относившего ее в пещеру. Страсть к подражанию была сильна в нашем народе, и сначала один, а затем и другой, и еще один добывали тыкву и использовали ее для тех же целей, пока это не стало обычным способом хранения воды. Иногда старика Мозговую Кость одолевала болезнь, и он не мог выйти из пещеры. Тогда Лысый наполнял для него тыкву. По прошествии некоторого времени, Лысый возложил эту обязанность на своего сына Длинногубого. И после этого, даже, когда Мозговая Кость выздоровел, Длинногубый продолжал носить для него воду. Постепенно, кроме особых случаев, мужчины вовсе перестали носить воду, предоставив это женщинам и подросткам. Вислоухий и я были независимы. Мы носили воду только для себя и часто дразнили юных водоносов, когда их отрывали от игр, чтобы наполнить тыквы. Наше развитие шло медленно. Мы играли всю жизнь, даже взрослые играли почти как дети, и играли мы так, как не играли никакие другие животные. То немногое что мы умели, мы обычно узнавали в ходе игры, благодаря нашему любопытству и проницательности. Вот почему единственным значительным изобретением за время моей жизни в племени было использование тыкв. Сначала мы хранили в тыквах только воду - подражая Мозговой Кости. Но однажды одна из женщин - я не знаю кто именно - наполнила тыкву ежевикой и отнесла ее к себе в пещеру. Тут же все женщины стали носить ягоды, орехи и коренья в тыквах. Однажды начатое должно было иметь продолжение. Другое усовершенствование переносного хранилища также произошло благодаря женщине То ли у какой-то женщины оказалась слишком маленькая тыква, то ли она забыла ее где-то, но как бы то ни было, она согнула два больших листа, скрепила их кусочками веток и отнесла домой больше ягод, чем могла бы вместить самая большая тыква. Здесь произошла остановка и дальше в переноске припасов мы так и не продвинулись за все те годы, что я провел с племенем. Никому из нас не пришло в голову сплести корзину из ивовых прутьев. Иногда мужчины и женщины обвязывали гибкой виноградной лозой охапки папоротника и веток, которые они относили в пещеры для подстилок. Возможно через десять или двадцать поколений мы могли бы подняться до плетения корзин. И я уверен в том, что если бы однажды кто-то из нас сплел из ивовых прутьев корзину, следующим и неизбежным шагом был бы пошив одежды. А с появлением одежды, мы стали бы скрывать нашу наготу и появилась скромность. Это был бы сильный толчок для Юного Мира. Но мы остались без этого импульса. Мы были первыми, и не могли далеко продвинуться в течение одного поколения. У нас не было оружия, огня и только грубые зачатки речи. Изобретение письменности лежало в столь отдаленном будущем, что мне становится страшно, когда я думаю об этом. Даже я был однажды на грани великого открытия. Чтобы показать вам насколько случайным было развитие в те дни, я могу без всякого хвастовства утверждать, что если бы не обжорство Вислоухого, я мог бы одомашнить собаку. А этого не смогли сделать даже Люди Огня, жившие на северо-востоке. У них не было собак, я сам это видел. Сейчас я поведаю вам, как вечно голодный Вислоухий, возможно, задержал наше общественное развитие на многие поколения. На порядочном расстоянии к западу от наших пещер было огромное болото, а к югу протянулась гряда невысоких скалистых холмов. Их редко посещали по двум причинам. Прежде всего, там не было подходящей для нас еды, и, во-вторых, те скалистые холмы кишели логовищами хищников. Но мы с Вислоухим однажды забрели туда. Мы бы не оказались там, если бы не дразнили тигра. Не смейтесь. Это был сам старый Саблезуб. Мы случайно наткнулись на него в лесу, рано утром, и сидя на ветках, и не опасаясь ничего, излили на него свою ненависть и отвращение. С ветки на ветку, с дерева на дерево мы шли за ним поверху, производя адский шум и предупреждая всех обитателей леса о прибытии Старого Саблезуба. Охоту мы ему точно испортили. И здорово разозлили. Он рычал на нас и бил хвостом, но иногда останавливался и долго, спокойно смотрел на нас, как будто обдумывая некий способ, которым он сможет добраться до нас. А мы только смеялись и забрасывали его палками и сломанными ветками. Такая травля тигра была для нашего племени чем-то вроде спорта. Иногда половина племени следовало по деревьям за львом или тигром, который отважился появиться днем. Это была наша месть. Далеко не один член племени, захваченный врасплох, закончил свои дни в желудке льва или тигра. В том числе и страдая от такой беспомощности и позора, мы приучили хищников до некоторой степени избегать наше стойбище. И, кроме того, это было забавно. Это была отличная игра. Итак, Вислоухий и я преследовали Саблезуба около трех миль лесом. В конце концов он зажал хвост между ног и сбежал от наших издевательств, как побитая собака. Мы преследовали его изо всех сил, но когда достигли края леса, он быстро превратился в неясную точку на горизонте. Я не знаю, что еще могло толкнуть нас на это, кроме любопытства, но, поиграв какое-то время, Вислоухий и я рискнули пойти через равнину к подножию скалистых холмов. Далеко мы не пошли. Почти все время мы были не больше, чем в сотне ярдов от деревьев. Зайдя за угол скалы (мы шли очень осторожно, потому что не знали, с кем можем встретиться), мы наткнулись на трех щенков, играющих на солнце. Они не заметили нас, и в течение некоторого времени мы наблюдали за ними. Это были дикие собаки. В скале была горизонтальная трещина очевидно логово, где мать оставила их, и где они должны были оставаться, если бы были послушными. Но кипение жизни, которое заставило Вислоухого и меня уйти далеко от леса, позвало щенков наружу, чтобы порезвиться. Представляю себе как мать наказала бы их, если бы поймала за этим. Но их поймали я и Вислоухий. Он посмотрел на меня, и мы бросились на них. Щенки знали только одно место, где могли укрыться от опасности свое логово, но мы их опередили и закрыли им дорогу. Один хотел прошмыгнуть у меня под ногами. Я сел на корточки и схватил его. Он вцепился своими маленькими острыми зубками в мою руку, и я выпустил его от резкой боли и неожиданности. В следующее мгновение он скрылся в логове. Вислоухий, разбиравшийся со вторым щенком, сердито посмотрел на меня и разнообразными звуками сообщил мне какой я дурак и растяпа. Это устыдило меня и вызвало прилив доблести. Я схватил оставшегося щенка за хвост. Он цапнул меня зубами, но я схватил его за шкирку. Вислоухий и я сели, подняли щенков вверх и со смехом разглядывали их. Они рычали, тявкали и скулили. Вдруг Вислоухий вскочил. Ему показалось, что он что-то услышал. Мы посмотрели друг на друга со страхом, понимая опасность нашего положения. Единственным, что превращало любого животного в злого демона, была попытка причинить вред его детенышам. А эти щенки, которые производили такой шум, были дикими собаками. Мы хорошо знали их, охотящихся стаями, и наводивших ужас на травоядных. Мы наблюдали, как они следуют за стадами антилоп и бизонов и режут телят, стариков и больных. Они и нас преследовали не однажды. Я видел как одна женщина из нашего племени, была загнана ими у самого леса. Если бы она не была измотана бегом, она могла бы укрыться на дереве. Она и попыталась, но не удержалась и упала на землю. Они разорвали ее на куски. Мы смотрели друг на друга всего одно мгновение. Крепко держа нашу добычу, мы помчались к лесу. Оказавшись в безопасности на высоком дереве, мы показали друг другу щенков и рассмеялись. Как видите смех никогда не покидал нас, чтобы не случилось. Началась одна из самых трудных работ какой мне доводилось заниматься - мы понесли щенков к нашей пещере. Вместо того, чтобы использовать руки по прямому назначению - карабкаться по деревьям, нам приходилось большую часть времени удерживать ими наших барахтающихся пленников. Один раз мы попробовали идти по земле, но была загнаны назад отвратительной гиеной, которая следовала за нами внизу. Это была мудрая гиена. Вислоухий кое-что придумал. Он вспомнил, как мы связывали охапки листьев, чтобы отнести их домой для подстилок. Сорвав несколько гибких прутьев, он связал своему щенку лапы, а затем повесил его себе на шею и закинул на спину. Это освободило ему руки и ноги. Он возликовал, и не дожидаясь пока я закончу связывать моего щенка, помчался вперед. Однако, его подстерегала одна трудность. Щенок не был прикреплен к спине Вислоухого Он раскачивался из стороны в сторону и в конце концов оказался спереди. Его зубы не были связаны и в ту же секунду он впился ими в мягкий незащищенный живот Вислоухого. Он издал вопль, едва не упал и судорожно вцепился в ветку обеими руками, чтобы спасти себя. Лоза вокруг его шеи сломалась, и щенок, со все еще связанными лапами, упал на землю. Гиена приступила к обеду. Вислоухий был в бешенстве. Он обругал гиену и удалился. У меня не было никакой причины нести щенка к пещере, за исключением того, что я этого ХОТЕЛ, и я не отступился. Я намного облегчил себе задачу, развив дальше идею Вислоухого. Я не только связал щенку лапы, но еще просунул палку ему через челюсти и надежно связал их. Наконец я притащил щенка домой. Полагаю, что мое упрямство превышало средний уровень в племени, иначе я бы не добился успеха. Все смеялись надо мной, когда увидели как я тащу щенка по склону утеса в свою маленькую пещеру, но я не обратил на это внимания. Мои усилия были вознаграждены, щенок был у меня. Это была игрушка, которой не было ни у кого. Он быстро учился. Если я играл с ним, а он кусал меня, я бил его по ушам, и после этого он долго не пытался укусить меня. Я проводил с ним все свое время, я был совершенно поглощен им. Он был чем-то новым, а отличительной особенностью моего народа была любовь к новому. Когда я у видел, что он отказывается от плодов и овощей, я наловил для него птиц, белок и молодых кроликов. (Мы любили мясо не меньше овощей, мы были всеядны, и имели большой опыт по части охоты на мелкую дичь). Щенок ел мясо и быстро подрастал. Насколько я понимаю. он был у меня чуть больше недели. И вот, вернувшись однажды в пещеру с гнездом, полным только что вылупившихся фазанов, я обнаружил, что Вислоухий убил щенка и уже начал его есть. Я прыгнул на Вислоухого, пещера была небольшой, и в ход пошли зубы и ногти. Вот так, дракой, закончилась одна из самых ранних попыток приручения собаки. Мы вырывали волосы клочьями, царапались, кусались и наносили друг другу удары. После этого мы надулись друг на друга, а потом помирились и доели щенка. Сырым? Конечно. У нас еще не было огня. И наш подъем по лестнице эволюции до приготовления пищи на огне еще долго вел по туго скрученной спирали времени.

ГЛАВА IX

Красноглазый был пережитком прошлого. Он был главным дезорганизующим элементом в нашей орде. Он был более примитивен, чем любые из нас. Он был чужд нам, а мы были пока настолько примитивны, что не были способны объединить наши усилия и убить его или прогнать прочь. Такой же дикий как и наше примитивное сообщество, он, однако, был слишком необуздан, чтобы жить вместе с нами. Он подвергал опасности разрушения нашу орду своими антиобщественными действиями. Он и в самом деле был возвратом к более раннему типу, и его место было скорее с Древесными Людьми, чем с нами, бывшими на пути превращения в людей. Он был чудовищно жесток, а такая характеристика в те времена говорила о многом. Он бил своих жен - не потому, что у него когда-нибудь было больше одной жены одновременно, а из-за того что он был женат много раз. Женщины не могли с ним жить и все-таки им приходилось с ним жить по принуждению. Никто не осмеливался противоречить ему. Не было мужчины достаточно сильного чтобы выступить против него. Часто меня посещают воспоминания о тихих часах перед сумерками. С водопоя и морковной поляны, с ягодного болота племя толпой выходило на площадку перед пещерами. Мы не смеем задерживаться здесь дольше, из-за приближения страшной темноты, когда мир погружается в пучину кровожадной резни, в то время как предвестники человека скрываются, дрожа в своих берлогах. И все же у нас есть несколько минут перед тем, как мы вскарабкаемся к нашим пещерам. День утомил нас, и мы издаем приглушенные звуки. Даже детеныши, все еще жадные до забав и проделок, сдерживают себя и играют без прежней охоты. Ветер с моря затихает, и тени удлиняются вместе с заходом солнца. В это время, внезапно, из пещеры Красноглазого раздается дикий крик и звуки ударов. Он бьет свою жену. Сначала мы замолкаем в страхе. Но так как удары и крики не стихают, в нас вспыхивает безумный и беспомощный гнев. Видно, что мужчины возмущены действиями Красноглазого, но они слишком боятся его. Удары прекращаются. Глухой стон замирает, в то время как мы тараторим между собой, а унылые сумерки надвигаются на нас. Мы, для которых большинство происшествий превращалось в шутку, никогда не смеялись во время избиений Красноглазым своих жен. Мы слишком хорошо понимали весь ужас их положения. Не один раз по утрам у подножия утеса, мы находили тела его жен. Он сбрасывал их туда из пещеры после того как они погибала. Он никогда не хоронил своих жертв. Заботу об удалении тел, которые отравляли наше стойбище, он оставлял племени. Обычно мы сбрасывали их в реку ниже последнего водопоя. Не один Красноглазый убивал своих жен, но он еще убивал и из-за них, для того чтобы получить их. Когда он хотел новую жену и останавливал свой выбор на жене другого мужчины, он незамедлительно убивал этого человека. Два таких убийства я сам видел собственными глазами. Все племя знало об этом, но ничего не могло сделать. В нашей орде еще не было никого, кому мы могли пожаловаться. У нас были определенные обычаи, и мы обрушивали свой гнев на тех несчастных, которые их нарушали. Если, например, кто-нибудь загрязнял водопой любой очевидец мог проучить его, точно также тот, кто преднамеренно подавал ложную тревогу, получал немало затрещин. Но Красноглазый нагло нарушал все наши обычаи, а наш страх перед ним не позволял нам объединиться и дать ему отпор. Мы так боялись его, что были неспособны к коллективному действию, необходимому для его наказания. На шестую нашу зиму совместной с Вислоухим жизни в пещере я понял, что мы и в самом деле растем. Во-первых, потому что стало тяжело протискиваться в расщелину входа. Однако в этом были свои преимущества. Это предотвращало захват нашей пещеры взрослыми. Ведь она была лучшей, выше всех на склоне утеса, самой безопасной, а зимой самой теплой из-за небольшого размера. Чтобы вы могли оценить уровень умственного развития нашего племени, достаточно сказать, что для некоторых из них не составило бы никакого труда выкинуть нас из пещеры и расширить вход. Но им это просто не пришло в голову. Вислоухий и я тоже не думали об этом, пока наш увеличивающийся размер не заставил нас поневоле заняться этой работой. Это произошло, когда лето было в разгаре и мы разжирели от обильной еды. Мы работали над входом, когда нас посещало вдохновение. Сначала мы попытались рыть потрескавшуюся скалу прямо руками, до тех пор пока не сорвали ногти, потом мне почему-то пришла в голову идея использовать обломок дерева. Идея сработала. На наше несчастье. Однажды рано утром, мы выломали из стены целую кучу обломков. Я спихнул ее вниз. Мгновение спустя снизу раздался яростный вопль. Смотреть вниз нам не было никакой необходимости. Мы знали этот голос слишком хорошо. Обломки попали в Красноглазого. Перепуганные, мы забились в пещеру. Через минуту он был у входа, глядя на нас своими воспаленные глазами и бушующий подобно демону. Но он был слишком большой. Он не мог войти к нам. Внезапно он исчез. Это было подозрительно. Прекрасно зная повадки своего племени, мы догадывались, что он должен вернуться и выместить на нас свою злобу. Я подполз к входу и заглянул вниз. Он как раз начал подниматься по склону. В одной руке он нес длинный сук. Прежде, чем я смог разгадать его план, он был у вход и свирепо тыкал в нас палкой. Его удары были чудовищны. Каждый из них мог бы разорвать нас пополам. Мы старались прижаться к боковым стенам пещеры, где мы были почти вне его досягаемости. Но он с со злобным упорством доставал нас снова и снова - сильно царапая концом палки. Когда мы вскрикивали от боли, он ревел от радости и пытался ударить посильнее. Меня начала охватывать злость. В те времена я был весьма вспыльчив, и довольно смел, хотя это была в значительной степени храбрость загнанной в угол крысы. Я схватился за сук, но его сила была такова, что он выдернул меня из пещеры. Он дотянулся до меня одной своей длинной рукой, и его ногти порвали мою плоть, когда я вырвался и отпрыгнул назад, спасаясь у сравнительно безопасной боковой стены. Он начал тыкать снова, и сильно поранил мне плечо. Дрожащий от страха и вопивший, когда Красноглазый попадал в него, Вислоухий ничем не помогал мне. Я оглянулся по сторонам в поисках палки для ответного удара, но смог найти только кусок ветки толщиной в дюйм и длиной не больше фута. Я бросил его в Красноглазого. Это не причинило ему никакого вреда, но он взвыл с еще большей злобой из-за того, что я осмелился ему сопротивляться. Его удары посыпались безостановочно. Я поднял камень и бросил в него. Удар пришелся в грудь. Это подбодрило меня, и, кроме того, я был теперь столь же разъярен как он, и растерял все свои страхи. Я выломал из стены кусок скалы весом в два или три фунта. Изо всей силы я запустил им прямо ему в физиономию. Я его чуть не прикончил. Он качнулся назад, выронил сук и едва не свалился вниз. Вид у него был жуткий. Его лицо было залито кровью, он рычал и скалил клыки как дикий кабан. Он вытер кровь с глаз, увидел меня, и заревел в ярости. Сук он потерял, поэтому стал выламывать куски скалы и бросать их в меня. Он сам снабжал меня боеприпасами. Я отвечал ему тем же, но у меня получалось даже лучше, потому что он представлял из себя хорошую мишень, в то время как меня ему было плохо видно, так как я прижимался к боковой стене. Внезапно он снова исчез. С порога пещеры я видел его спуск. Вся орда собралась снаружи и в благоговейной тишине наблюдала за происходящим. Пока он спускался, более робкие быстро спрятались в своих пещерах. Я видел как старик Мозговая Кость ковылял на всех парах. Красноглазый спрыгнул с уступа и пролетел последние двадцать футов по воздуху. Он приземлился рядом с матерью, которая пыталась подняться к своей пещере. Она закричала от ужаса, а двухгодовалый ребенок, который цеплялся за нее, отпустил руки и покатился под ноги Красноглазому. И он, и мать оказались около него одновременно, и он сделал это. В следующее мгновение слабое тельце закувыркалось в воздухе и ударилось в стену. Мать подбежала к нему, подхватила на руки и с плачем склонилось над ним. Красноглазый бросился искать палку. Трясущийся старик Мозговая Кость оказался на его пути. Длинная рука Красноглазого взлетела и вцепилась сзади старику в шею. Мне показалось что он сломал ему шею. Старик зашатался и попытался повернуться лицом к опасности. На мгновение Красноглазый заколебался, а Мозговая Кость, дрожа, наклонил голову и закрыл лицо с руками. Тогда Красноглазый ударил его лицом о землю. Старик Мозговая Кость не сопротивлялся. Он издал крик предсмертного ужаса. Я видел Лысого, стоявшего на площадке, бившего себя в грудь, со вставшей дыбом шерстью, но боявшегося выйти вперед. И затем, повинуясь какой-то прихоти своей темной души, Красноглазый бросил старика и подобрал сук. Он возвратился к утесу и начал подниматься вверх. Дрожащий Вислоухий, наблюдавший рядом с мной за происходящим, спрятался назад в пещеру. Было ясно, что Красноглазый был растерян после убийства ребенка. А мне некуда было отступать, я был зол и почти спокоен. Пробежав по соседним уступам, я набрал камней и сложил их в кучу у входа в пещеру. Красноглазый был уже в нескольких ярдах ниже меня, скрытый на мгновение выступом утеса. Как только показалась его голова, я бросил вниз камень. Он пролетел мимо, ударился в скалу и разлетелся на куски, но пыль запорошила ему глаза, и он пропал из виду. Хихиканье и болтовня разразились над ордой, которая играла партию зрителей. Наконец, нашелся один член племени, который осмелился противостоять Красноглазому. Как только их одобрение и приветственные возгласы достигли слуха Красноглазого, он зарычал на них, и они сразу онемели. Воодушевленный этим доказательством своей силы, он повернулся в мою сторону и попробовал запугать меня хмуря брови, рыча и оскаливая зубы. Он жутко сдвигал к бровям кожу со лба, а волосы на голове встали у него дыбом и торчали вперед как гребень. Его вид произвел на меня впечатление, но я взял себя в руки, и пригрозил ему, покачивая в руке камень. Он все еще пытался перейти в наступление. Я бросил камень и промахнулся. Но следующая попытка была успешной. Камень ударил его шею. Он исчез из поля моего зрения, но, выглянув, я увидел, как он, вцепившись одной рукой в выступ стены, другой держит себя за горло. Сук с грохотом свалился на землю. Я не мог его больше видеть, хотя и мог слышать, как он хрипел и давился от кашля. Публика хранила гробовое молчание. Я присел на уступе у входа и ждал. Давящийся кашель утих, и было слышно как он время от времени прочищал свою глотку. Немного позже он начал спускаться вниз. Он шел очень медленно, постоянно останавливаясь, чтобы повертеть шеей или пощупать ее рукой. При одном его виде вся орда, с дикими криками и воплями, в панике бросилась к лесу. Старик Мозговая Кость, хромающий и шатающийся, плелся сзади. Красноглазый не обратил никакого внимания на беглецов. Спустившись на землю, он обогнул подножие утеса и взобрался в свою пещеру. Он ни разу не оглянулся. Я посмотрел на Вислоухого, а он на меня. Мы поняли друг друга. Немедленно, с большими предосторожностями и тихо, мы начали подниматься вверх по утесу. Добравшись до вершины, мы оглянулись назад. Стойбище опустело, Красноглазый оставался в своей пещере, а орда исчезла в глубине лесной чащи. Мы повернулись и побежали. Мы мчались по равнинам и склонам, забыв о том, что в траве могут быть змеи, пока не достигли леса. Мы вскарабкались на деревья и понеслись, полетели, с ветку на ветку, с дерева на дерево, пока между нами и пещерами не остались мили пространства. И тогда, только тогда, расположившись в безопасности на огромном суку, мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Мы схватили друг друга за руки и ноги, из наших глаз струились слезы, у нас ныли бока, а мы смеялись, смеялись и смеялись.

ГЛАВА X

Придя в себя мы с Вислоухим снова помчались по деревьям и позавтракали на черничном болоте. Это было то же самое болото, к которому я совершил свои первые путешествия, открывая для себя мир, несколько лет назад в сопровождении своей матери. Я мало видел ее за прошедшее время. Обычно, когда она посещала пещерную орду, я был далеко в лесу. Раз или два я мельком видел Болтуна у подножия утеса и имел удовольствие состроить ему рожу и позлить его, стоя у входа в свою пещеру. Я расстался со своей семьей без особой печали. Их жизнь меня не очень интересовала, а мне и без них было неплохо. Наевшись ягод, с двумя полными гнездами перепелиных яиц на десерт, Вислоухий и я осторожно пробрались через лес к реке. Там был мой старый древесный дом, из которого меня выгнал Болтун. Он был все еще занят. Семейство разрасталось. К моей матери крепко прижимался младенец. Кроме того, была еще девочка, сильно подросшая, внимательно наблюдавшая за нами с нижних ветвей. Это, очевидно, была моя сестра или, точнее, единокровная сестра. Моя мать узнала меня, но издала предостерегающий крик, когда я попытался взобраться на дерево. Вислоухий, намного более осторожный, чем я, ударился в бегство, и я не смог убедить его вернуться. Позже, однако, моя сестра спустилась на землю, и там среди соседних деревьев мы возились и играли весь день. И затем произошла неприятность. Она была моя сестра, но это не мешало ей обращаться со мной отвратительно, поскольку она унаследовала всю злобу Болтуна. Она внезапно набросилась на меня из-за какой-то ерунды и стала меня царапать, рвать волосы и сильно укусила за руку маленькими острыми зубами. Этого я снести не мог. Я не поранил ее, но это был несомненно самый увесистый шлепок, который она когда-либо получала. Как она вопила и орала! Болтун, который весь день был далеко и как раз был на пути домой, услышал шум и бросился к месту происшествия. Моя мать тоже устремилась туда, но он добрался первый. Он застал меня и Вислоухого врасплох. Мы бросились наутек, а Болтун охотился за нашими жизнями по деревьям. После того, как преследование прекратилось, а Вислоухий и я перестали смеяться, мы обнаружили, что опустились сумерки. Наступила ночь со всеми ее опасностями для нас, а о возвращении в пещеры не могло быть и речи. Красноглазый сделал это невозможным. Мы нашли убежище на дереве, которое стояло в стороне от других деревьев, и провели ночь на высокой развилке веток. Это была печальная ночь. Первые несколько часов шел сильный дождь, потом похолодало и задул ледяной ветер. Промокшие до костей, дрожащие и стучащие зубами мы обнялись и свернулись калачиком в клубок. Мы потеряли удобную, сухую пещеру, которая так быстро нагревалась от теплоты наших тел. Мы проснулись несчастными, но полными решимости. Больше у нас такой ночи не будет. Вспоминая древесное убежище взрослых, мы принялись за работу, чтобы сделать такое же для себя. Мы собрали грубый остов гнезда, и на верхних ветках даже сумели установить несколько растяжек для кровли. А потом выглянуло солнце, и под его теплом мы забыли ночные невзгоды и ушли в поисках завтрака. После этого, демонстрируя безалаберность первобытной жизни, мы с головой ушли в игры. Мы должно быть, потратили целый месяц, работая время от времени, чтобы построить свой древесный дом и, когда он был закончен, мы не прожили в нем ни дня. Но я забежал вперед. Когда мы принялись играть, после завтрака, на второй день после ухода из пещер, Вислоухий преследовал меня по деревьям к реке. Мы выбежали к ней там, где большая топь выходила из черничного болота. Устье трясины было огромным, а в ней самой почти не было тока воды. В стоячей воде, прямо в горловине, сбилось в кучу множество древесных стволов. Некоторые из них, давно находившиеся в воде и то несшиеся с потоком, то выбрасывавшиеся течением на песчаные островки, где их калило и сушило солнце, были лишены веток. Они сидели высоко в воде, и качались то вверх, то вниз и переворачивались, когда мы наступали на них. Тут и там между стволами виднелась вода, и в ней были видны стайки маленьких рыб вроде гольяна, снующих взад и вперед. Вислоухий и я тут же превратились в рыбаков. Улегшись на бревна, мы замирали, ожидая пока рыба не подойдет совсем близко и в мгновение ока хватали ее руками. Сырую извивающуюся добычу мы поедали тут же на месте. Соль нам была не нужна. Устье топи стало нашим любимым местом игр. Каждый день мы проводили здесь помногу часов за ловлей рыбы и играя на бревнах, и в один из дней здесь же, мы получили свои первые знания в навигации. Бревно, на котором лежал Вислоухий, мирно покачивалось на стоячей воде у берега. Он свернулся на нем в клубок и уснул. Легкое дуновение ветерка стало медленно сносить ствол от берега, и когда я заметил, что происходит, расстояние было уже слишком большим, чтобы он смог допрыгнуть до берега. Сначала мне это показалось просто забавным. Но когда один из рассеянных в воздухе страхов, обычных в те времена постоянной опасности, проник в меня, я с ужасом понял, что остался один. Я внезапно осознал, что Вислоухий на расстоянии в несколько футов от меня в таком же одиночестве и издал громкий предупреждающий крик. Он проснулся испуганный, и опрометчиво вскочил на бревне. Оно перевернулось, увлекая его под себя. Еще трижды он оказывался под ним, пытаясь забраться на него. Наконец, ему это удалось, он присел на него и испуганно залопотал. Я ничего не мог сделать. Также как и он. О возможности плавать мы не знали ничего. Мы были уже настолько далеки от низших форм жизни, что потеряли инстинктивную способность к плаванию, в то же время мы еще не настолько приблизились к человеку, чтобы воспринимать это как задачу, которую нужно решить. В печали я метался по берегу, пытаясь оставаться к нему как можно ближе, в то время как он продолжал плыть по воле ветра, издавая жалобные вопли, которые должны были собрать здесь всех хищников в радиусе мили. Время шло. Солнце поднялось в зенит и начало спускаться на запад. Ветерок утих и оставил Вислоухого на бревне, плывущем в сотне футов от берега. И тут, не знаю уж как, но Вислоухий сделал великое открытие. Он начал шлепать по воде руками. Сначала его перемещение было медленным и беспорядочным. Затем он выправился и начал старательно подгребать все ближе и ближе. Я не понимал, что происходит. Усевшись, я наблюдал за ним и ждал пока он достигнет берега. Теперь он знал нечто такое, что мне было недоступно. Не прошло и часа как он нарочно отошел от берега на бревне. А потом убедил и меня присоединиться к нему, и я тоже научился трюку с шлепаньем по воде руками. Несколько дней мы не могли оторваться от болота. Мы были так поглощены нашей новой игрой, что почти не ели. Мы даже устраивались на ночлег на ближайшем дереве. И забыли о существовании Красноглазого. Мы постоянно испытывали новые бревна и узнали, что, чем меньше бревно, тем быстрее мы можем заставить его плыть. Также мы выяснили, что небольшие бревна легче переворачиваются и окунают нас в воду. Потом мы узнали еще кое-что о маленьких бревнах. В один из дней мы гребли рядом, каждый на своем бревне. И затем, совершенно случайно, во время игры, мы обнаружили, что когда держимся рукой и ногой за другое бревно, они становятся устойчивыми и не переворачиваются. Когда мы находились в таком положении, наши руки и ноги снаружи оставались свободными для гребли. Наше последнее открытие состояло в том, что такое расположение позволяет нам использовать еще меньшие бревна и таким образом достичь большей скорости. И на этом наши открытия закончились. Сами того не понимая, мы изобрели простейший катамаран. Нам так и не пришло в голову связать бревна вместе гибкой виноградной лозой или волокнистыми корнями. Нам было достаточно удерживать их нашими руками и ногами. Только после того, как мы преодолели наш первый восторг перед плаванием и начали возвращаться к нашему древесному убежищу для ночлега, мы столкнулись с Быстроногой. Я увидел ее первый, собирая незрелые желуди на ветках огромного дуба неподалеку от нашего дерева. Она была очень робкой. Сначала она притаилась, но когда поняла, что ее заметили, спрыгнула на землю и умчалась прочь. Изо дня в день она мелькала у нас перед глазами, и мы пытались искать ее, когда шли от нашего дерева к устью болота и обратно. И пришел день, когда она не убежала. Она ждала нашего прихода, и встретила нас мягкими миролюбивыми звуками. Все же она не подпустила нас близко. Когда ей казалось, что мы слишком приблизились, она внезапно отбегала подальше и с безопасного расстояния снова издавала нежные звуки. Это продолжалось в течение нескольких дней. Потребовалось много времени пока она не привыкла к нам, но в конце концов это произошло, и она иногда присоединялась к нашим играм. Я полюбил ее с первого взгляда. Она была очень привлекательна. И имела кроткий вид. Ее глаза были самые кроткие, из всех которые я когда-либо видел. В этом отношении она очень отличалась от остальной части девочек и женщин нашего племени, рождавшихся сварливыми. Она никогда не издавала резких, злобных криков, и казалось, что она лучше убежит подальше от неприятности, чем станет бороться. Кротость, которую я упомянул, казалось, исходила от всего ее существа. Ее внешность была тому доказательством. Ее глаза были больше, чем у остальных, и не так глубоко посажены, в то время как ресницы были более длинные и пушистые. А ее нос не был таким толстым и приземистым. У него даже была переносица, а ноздри открывались вниз. Ее резцы были небольшими, а верхняя губа не свешивалась вниз и нижняя не торчала вперед. У нее было мало волос на теле, они росли только с наружной стороны рук и ног и на плечах и, хотя она была худощава, ее икры не были искривлены и бугристы. Я часто вглядываюсь в нее из своего двадцатого столетия через свои сны, и мне приходит в голову, что, возможно, она принадлежала к Людям Огня. Ее отец или мать, вполне могли происходить из более высокоразвитого племени. Хотя такие явления были редкостью, они все же происходили, и я собственными глазами видел этому доказательства, вплоть до превращения членов орды в отступников и их ухода к Древесным Людям. В результате, они не принадлежали ни к тем, ни к другим. Быстроногая в корне отличалась от любой из женщин орды, и я сразу почувствовал к ней симпатию. Ее мягкость и доброта привлекали меня. Она никогда не была грубой, и никогда не дралась. Она просто убегала, и именно поэтому она получила свое имя. Она лазила по деревьям лучше Вислоухого и меня. Когда мы играли в салки, мы никогда не могли поймать ее, разве что случайно, в то время как она могла поймать нас, когда хотела. Она была замечательно быстрой во всех ее движениях, и обладала гениальной способностью оценивать расстояния, сравнимой только с ее отвагой. Чрезмерно робкая во всех других делах, она была бесстрашна, когда нужно было карабкаться и бежать по деревьям, и мы с Вислоухим были неуклюжими, тяжеловесными и трусливыми по сравнению с ней. Она была сиротой. Мы никогда не видели ее ни с кем и понятия не имели сколько она прожила в одиночестве. Она, должно быть, рано, еще в беспомощном детстве, узнала, что ее спасение в бегстве среди деревьев. Она была очень мудра и очень осторожна. Поиски ее жилища стали своего рода игрой для меня и Вислоухого. Ясно, что у нее было убежище на дереве, причем не очень далеко, но сколько мы не пытались выследить ее, найти его так и не смогли. Она была согласна присоединиться к нам в играх днем, но тайну своего жилища она охраняла ревниво.

ГЛАВА ХI

Не надо забывать, что мое описание Быстроногой не то, что сделал бы Большой Зуб, мое второе "я" из моих видений, мой доисторический предок. Именно при помощи моих снов я, современный человек, могу видеть, используя глаза Большого Зуба. Точно также обстоят дела и со многими другими описанными мною событиями того отдаленного прошлого. Есть некая двойственность в моих впечатлениях, которая может сильно озадачить моих читателей. Я буду просто время от времени прерывать свой рассказ, чтобы указать на эту двойственность, на это сбивающее с толку смешение двух личностей. Именно я, современный, вглядываясь назад через века, оцениваю и анализирую чувства и побуждения Большого Зуба, моего второго "я". А его не заботили сопоставления и анализ. Он был сама простота. Он всего лишь жил без раздумий над тем, почему он живет именно так, а не иначе. С годами я, мое реальное "я", все больше проникал в суть своих снов. Можно уснуть, и даже посреди сна знать, что спишь, и если сон был плохим, успокаивать себя мыслью, что это - только сон. Такое случалось с каждым из нас. В то время как я, современный, погружаясь в свои сны, в результате удивительного раздвоения личности, был одновременно и актером и зрителем. И очень часто я, современный, был встревожен и рассержен глупостью, нелогичностью, тупостью, и в особенности изумительной глупостью самого себя - первобытного. И еще одно, прежде, чем я закончу это отступление. Снилось когда-нибудь вам, что вы спите? Собаки видят сны, лошади, все животные видят сны. Во времена Большого Зуба, когда полулюди спали, и сны были плохие, они выли во сне. Теперь я, современный, ложусь рядом с Большим Зубом и вижу его сны. Это почти за пределами разумного, я понимаю, но я действительно уверен, что делаю это. И позвольте мне сообщить вам, что сны Большого Зуба о полетах и ползании по земле, о пресмыкающихся и птицах... были столь же яркими и живыми для него, как падение во сне для вас. У Большого Зуба тоже было второе "я ", и, когда он спал, эта "другая личность" возвращалась во сне в прошлое, к крылатым рептилиями и битвам драконов, а оттуда в жизнь снующих грызуноподобных крошечных млекопитающих, или в гораздо более отдаленные времена - к слизи на берегу девственного моря. Я не могу, не осмеливаюсь сказать больше. Это все слишком неопределенно, сложно и ужасно. Я могу только намекнуть на те огромные и потрясающие перспективы, через которые я словно в тумане наблюдал за развитием жизни, не вверх от обезьяны до человека, но вверх от червя. Но вернемся к моему рассказу. Я, Большой Зуб, знал Быстроногую не как существо с более изящной лицевой и телесной симметрией, с глазами окруженными длинными ресницами, с переносицей и опущенными вниз ноздрями, которые делали ее почти красивой. Я знал ее просто как молодую женщину с кроткими глазами, издающую нежные звуки и не дерущуюся. Я не знал почему, но любил играть с ней, искать еду в ее компании, и воровать птичьи гнезда. И я должен признать, что она научила меня кое-чему из жизни на деревьях. Она была очень умной, очень сильной, и никакие цепляющиеся юбки не стесняли ее движений. Приблизительно в это время Вислоухий был замечен в некотором отступничестве. У него вошло в привычку бродить неподалеку от дерева, где жила моя мать. У него появилась привязанность к моей злобной сестре, а Болтун терпел его. Кроме того, там была еще молодежь, отпрыски других пар, живших по соседству, и Вислоухий играл с ними. Я никогда не мог заставить Быстроногую присоединиться к ним. Всякий раз, когда я подходил к ним, она бросалась прочь и исчезала. Помню, однажды, я приложил особенные усилия, чтобы убедить ее. Но она метнулась назад, бросая обеспокоенные взгляды, а затем удалилась, подзывая меня с дерева. Вот почему я редко сопровождал Вислоухого, когда он шел навестить своих новых друзей. Быстроногая и я были хорошими товарищами, но как я ни пытался, так и не смог найти ее убежище. Нет никакого сомнения, что если бы ничего не случилось, мы бы скоро стали семейной парой, поскольку наша симпатия была взаимной. Однако, случилось. Однажды утром, когда Быстроногая не пришла, Вислоухий и я спустились к устью топи поиграть на бревнах. Едва войдя в воду, мы вздрогнули от злобного рева. Это был Красноглазый. Он стоял у горы из древесных стволов и изливал на нас свою ненависть. Мы были ужасно испуганы, ведь здесь не было пещеры с узким входом, где можно было укрыться. Но лежавшие между нами двадцать футов воды на какое-то время могли нас защитить и дать нам временную безопасность, и мы ощутили прилив мужества. Красноглазый выпрямился и начал бить кулаком в свою волосатую грудь. Два наших бревна были рядом, мы сели на них и рассмеялись над ним. Сначала наш смех был нерешительный, с оттенком опасения, но как только мы убедились в его бессилии, мы вошли в раж. Он бушевал и бесился глядя на нас, скрипя зубами от неутоленной ярости. Вообразив, что нам ничто не грозит, мы дразнили его изо всех сил. Мы всегда были недальновидными, как и все наше племя. Красноглазый вдруг перестал бить себя в грудь и скрипеть зубами, и бросился через завал к берегу. И наше веселье сразу сменилось испугом. Не в повадках Красноглазого было легко отказываться от мести. Дрожа от страха мы ждали, что будет дальше. Нам и в голову не пришло отгрести подальше. Он возвратился назад большими прыжками через завал, и одна огромная ладонь у него была полна круглой, обкатанной водой галькой. Наше счастье, что он не смог найти метательных снарядов побольше, я имею в виду камни весом в два-три фунта, поскольку мы были на расстоянии нескольких шагов, и он, конечно, убил бы нас. Так что опасность была велика. Ж-жж-и! Крошечная галька просвистела мимо со скоростью пули. Вислоухий и я начали отчаянно грести. Виз-жжи-бум! Вислоухий закричал от внезапной боли. Галька ударила его между плеч. Следующая оказалась моей и завопил уже я. Нас спасло только то, что у Красноглазого иссякли боеприпасы. Он помчался назад к россыпи гальки, чтобы пополнить их, в то время как Вислоухий и я гребли прочь, пытаясь отплыть подальше. Постепенно мы вышли за пределы его досягаемости, хотя Красноглазый продолжал пополнять свой боезапас и галька по-прежнему свистела рядом с нами. В центре болота было небольшое течение, и в нашем возбужденном состоянии мы проглядели, как оно вынесло нас в реку. Мы гребли, а Красноглазый не отставал, следуя за нами по берегу. Потом он нашел камни побольше. Такие боеприпасы увеличили его дальнобойность. Один кусок, не меньше пяти фунтов весом, ударился в бревно рядом со мной, и сила его удара была такова, что он разлетелся на осколки, которые раскаленными иглами вонзились мне в ногу. Если бы его бросок достиг цели, он сразил бы меня наповал. А потом речное течение подхватило нас. Мы гребли так самозабвенно, что Красноглазый первым заметил это, и предупреждением нам стал его ликующий вопль победителя. Там, где край течения касался стоячей воды, была цепь маленьких водоворотов. Наши неуклюжие бревна попали в них, и они завертели, закружили нас. Мы отчаянно гребли, пытаясь уйти оттуда, и изо всех сил стараясь удержать бревна рядом. В это время Красноглазый продолжал бомбардировать нас. Куски камня, падали вокруг, поднимая фонтаны воды и угрожая нашей жизни. В то же самое время он злорадствовал над нами, дико вопя... Случилось так, что на реке оказался крутой поворот в том месте, где болото граничило с рекой, и основная масса речной воды отклонялась к другому берегу. И к этому берегу, северному берегу, мы быстро дрейфовали, одновременно спускаясь вниз по течению. Это быстро вывело нас из зоны досягаемости Красноглазого, и последний раз мы видели его вдали на берегу, скачущего вверх и вниз и распевающего победную песнь.