Вместе с этим пониманием к Гарри пришло еще одно — во всех странностях в доме Дурслей, даже если те случились не из-за него, обвинят именно Гарри. Будто у него на лбу было написано, что он и сам странный.

Гарри совсем не хотелось, чтобы его снова и снова наказывали, а потому он принял для себя несколько важных решений. Для начала стоило избегать странностей или же сделать все, чтобы те происходили не при дяде и тете. Но вот только родственники нередко на него орали, что могло закончиться взлетевшей посудой или внезапным возгоранием. Так что выполнить задуманное вышло бы лишь в том случае, если бы на мальчика поменьше повышали голос. А для этого на него должны обращать как можно меньше внимания, ведь и дядя, и тетя начинали кричать всегда, когда видели Гарри.

Каждое утро, просыпаясь в своей каморке, мальчик думал о том, как решить свою проблему. Об этом он думал и перед сном, забираясь под тощее одеяло. И чем больше думал, тем больше понимал, что никто посторонний Гарри не поможет. Он должен придумать что-то сам.

И Гарри стал наблюдать еще внимательнее. Но теперь еще и за самим собой.

Теперь, если на него кричали, мальчик старался не жмуриться, не плакать, а подмечать все детали. Сразу у него ничего не выходило, но постепенно мальчик стал улавливать, как вокруг него, в секунды сильной злости или страха, едва-едва заметно клубится воздух. Особенно удобно заниматься чем-то подобным было по утрам, стоя на стуле у плиты и поджаривая ломтики бекона на сковородке. Родственники не видели его рассеянности и скошенного взгляда. Дядя покрикивал и шуршал газетой, Дадли обзывался и хрустел печеньем, а тетя так и норовила отвесить подзатыльник. Но и только.

Тренировки помогали, и постепенно Гарри видел уже не просто клубящийся воздух, а легкое разноцветное марево, в котором особенно активны оказывались клубки синего и фиолетового цветов. И именно марево этих цветов порождало внезапные нити, которые, отскочив от Гарри, могли или что-то вздернуть вверх, или спихнуть на пол.

Контролировать это цветное марево у мальчика не выходило, а потому, найдя зацепку для решения проблемы, он стал каждую свободную минуту тратить на то, чтобы изучить увиденное, найти закономерности. Для этого пришлось научиться видеть переливы в спокойном состоянии, что оказалось куда сложнее, чем рассмотреть их в гневе и обиде.

Гарри был еще слишком мал и едва умел читать, а потому не догадывался, что с удивительным для пятилетнего малыша упорством занимается медитацией. Занимаясь садом, уборкой или лежа в чулане, он размеренно вдыхал и выдыхал воздух до тех пор, пока не достигал удивительного покоя. В такие моменты он видел сияние вокруг себя, но оно было иным, похожим на плотный кокон, из которого не торчало ни единой ниточки.

Наблюдения и исследования привели Гарри к первому открытию — кокон вокруг него не просто цветной, он отражает состояние и эмоции самого Поттера!

Озадачившись тем, как назвать то, что он видит, Гарри вновь присмотрелся к окружающему миру и решил, что раз именно кокон вокруг него производит все ненормальное, все те странные и удивительные вещи, что случаются с мальчиком, то про себя сияние нужно звать тем самым словом, которое было запрещено в доме Дурслей.

— Это волшебство, магия, — прошептал Гарри, лежа на продавленной кушетке в своем чулане. Здесь никто не мог его слышать, если мальчик говорил очень тихо, так что Гарри не боялся произносить такие красивые и такие пугающие слова вслух. — А раз волшебство похоже на ниточки, то, выходит, мой кокон состоит из нитей магии.

Гарри широко и счастливо улыбнулся. Он чувствовал себя тем, кто нашел клад. Его переполнял восторг и страх. Теперь у него было что-то свое, не чужое, как одежда Дадли. Но очень пугало, что волшебство могут отнять, ведь все и всегда можно отнять. Поэтому Гарри решил быть очень и очень аккуратным и никому не рассказывать про свою магию.

Постепенно мальчику все меньше приходилось сосредотачиваться, чтобы увидеть магию, и пусть он еще не мог ей полноценно управлять, но само то, что он замечал состояние кокона, позволяло сильно изменить жизнь. В решающие моменты Гарри успевал перехватить особенно нервные нити, не дать им вытянуться, заправлял обратно в плетение.

Сам кокон он подолгу рассматривал в тишине своего чулана, изучая переплетения нитей и время от времени пытаясь потрогать. Ощутить магию долгое время удавалось лишь в нервном состоянии, не в покое. Но Гарри не был бы таким наблюдательным, если бы не научился терпению. И постепенно, чувствуя легкое покалывание, мальчик уже перебирал тончайшие искрящиеся ниточки вокруг себя, пытаясь уловить закономерность в рисунке.

В шесть лет Гарри и Дадли отправили в школу, и на исследования получалось выделять совсем немного времени перед сном. Зато школа оказалась удивительным местом, где Гарри мог изучать что-то новое, и его за это никто не ругал.

Из-за Дадли Гарри был вынужден сесть на первую парту, прямо перед учителем, сообразив, что тот не позволит другим шептаться у себя под носом или тыкать тощенького темноволосого мальчика ручками и линейками в спину.

На уроках было очень и очень здорово. Гарри слушал, открыв рот, запоминал самое интересное, с удовольствием писал в тетрадях, читал учебники. И очень быстро учителя признали Гарри тихим послушным мальчиком, умненьким и внимательным. И всех удивляло, что у такого спокойного ребенка, который никогда не вертелся на стуле, не отвлекался и не нуждался в подсказках, столь нерадивый, ленивый и наглый кузен.