– Да, это он, – сказал Малкольм и только потом заметил, что произнес это шепотом.

– Спрячь его. Положи обратно сию секунду, – велела Аста. – Посмотрим позже, когда будем где-нибудь в другом месте.

– Ага. Ага. Ты права.

Красота алетиометра буквально околдовала его, но он послушно спрятал инструмент в ларчик, завернул его, как было, и сунул на дно рюкзака.

– Откуда же он его взял? – прошептала Аста.

– Наверняка украл.

Малкольм застегнул рюкзак и старательно запихнул его на прежнее место, под скамью.

– Помнишь, доктор Релф говорила, что их с самого начала было шесть? – сказал он. – А потом осталось только пять, и никто не знает, куда подевался шестой. Ну так вот, это он и есть!

С полянки, где горел костер, голосов больше не доносилось, и, подойдя ближе, Малкольм понял, почему: Лира крепко спала на траве, Элис стояла на коленях спиной к хозяйке острова, а та, склонившись над ней, что-то делала с ее прической. Пальцы Диании ловко сновали в волосах, сплетая сложный узор из косичек, перевитых цветами. Вокруг по-прежнему порхали бабочки. Одна-две сидели на спинке спящего Пана, еще несколько – на плечах у женщины. Некоторые пытались усесться и на Бена, который лежал рядом с Элис, опустив голову на лапы, но Бен всякий раз тихонько взрыкивал, и бабочки улетали прочь.

Выражение лица у Элис было странное. Чувствовалось, что ей неловко, но смущение боролось с радостью и верой в то, что эта женщина действительно может сделать ее красивой. В яростном взгляде, который она бросила на Малкольма, читался вызов: мол, только попробуй засмеяться или скорчить рожу! Но в этом же взгляде была и невысказанная мольба. После того, как они убили Боннвиля, между ними возникла какая-то особенная близость. Ни с кем за всю свою жизнь Малкольм ничего подобного не испытывал – разумеется, не считая Асты. Но теперь Элис у него на глазах превращалась в кого-то другого. Как будто та девчонка с узким, крысиным личиком, вечно нахмуренным лбом и кривящимися в презрительной насмешке губами куда-то исчезла и место ее заняла другая – почти настоящая красавица. Все это было странно и сложно, и Малкольм не сомневался, что Элис тоже это чувствует.

Он отвернулся.

Продолжая собирать сложную прическу, Диания что-то нашептывала и напевала вполголоса, но Малкольм старался не вслушиваться. Он отошел подальше и лег на траву. Его по-прежнему клонило в сон, и вскоре он задремал, пригревшись на солнышке.

Кто-то тряс его за плечо:

– Просыпайся! Мал, просыпайся! Нельзя тут больше оставаться!

Элис говорила шепотом, но даже сквозь сон он отчетливо услышал каждое слово.

– Почему? Что случилось? – прошептал он в ответ.

– Вставай и посмотри сам, что она делает!

Малкольм перекатился на бок, потер глаза кулаками и, наконец, нашел в себе силы сесть.

– Что? Где она?

– У костра. Только иди тихонько. Не шуми.

Малкольм встал и внезапно пошатнулся: в голове еще мутилось спросонья. Элис подхватила его под локоть, не дав упасть.

– Ты не заболел?

– Нет, просто голова закружилась. Ну и что она там делает?

– Я не могу… Пойдем, посмотришь сам.

И Элис повела его, держа за руку; до костра было недалеко. День уже клонился к вечеру, и Малкольм вдруг понял, что впервые за много месяцев видит закат. Небо на юго-западе было безоблачным, яркое, теплое солнце алело из-за деревьев на склоне холма. Проснувшись окончательно, Малкольм оглянулся на каноэ – оно стояло на прежнем месте, и рюкзак был надежно спрятан под сиденьем. Элис дернула его за руку, ей не хотелось останавливаться.

На полянке было еще совсем светло. Диания сидела прямо посередине, нагая по пояс, а Лира жадно пила из ее правой груди. Услышав, что Элис и Малкольм подошли, хозяйка острова подняла голову и улыбнулась так странно, как люди не улыбаются.

– Что вы делаете? – выпалил Малкольм.

– Как это что? Кормлю дитя, разумеется. Доброе молоко ей на пользу. Посмотри, как она хорошо сосет!

И женщина с гордостью посмотрела на Лиру. Сосок выскользнул у малышки изо рта; Диания вскинула ее на плечо и похлопала по спинке. Лира послушно срыгнула, а женщина тут же приложила ее ко второй груди. Малышка отыскала сосок и опять энергично зачмокала.

«Из бутылочки она никогда не пила с таким удовольствием», – подумал Малкольм, но тут Аста прошептала:

– Эта женщина хочет ее украсть.

Малкольм потянул Элис за руку, и они двинулись обратно к каноэ.

– Она нехорошая! – сердито сказала Аста, как только они подошли к лодке.

– Вот именно, – проворчал деймон Элис.

– Но она не делает Лире ничего плохого, – возразил Малкольм и, еще не успев договорить, понял, что это неправда.

– Она это делает, чтобы ее присвоить, – сказала Элис. – Она странная, Мал. Она не как люди. Видал этих бабочек? Как по-твоему, которая из них – ее деймон?

– По-моему, все сразу.

– Ага, ну и где они были сейчас, ты заметил?

– Я… не знаю… Вроде их не было.

– Были. Просто они все слетелись на Пана. Со всех сторон его обсели – так, что и не разглядишь, где он. Клянусь тебе, Мал, эта женщина не просто так это делает. Она точно чего-то там колдует! Ты же знаешь про волшебный народ, сказки слышал? Так вот, они воруют человеческих детей.

– Но это же неправда? – с надеждой спросил Малкольм. – Это же только сказки?

– Но в сказках об этом без конца говорится. И в песнях тоже поется. Что они могут украсть ребенка – и никто больше никогда его не увидит. Это правда!