Боннвиль извернулся, увидел Малкольма и разразился смехом. Элис закричала и попробовала оттолкнуть мужчину, но он одной оплеухой повалил ее обратно на камень. Малкольм попробовал ударить его еще раз. Луна лила ослепительный свет на промокшую траву, заросшие мхом могильные камни, осыпающийся мавзолей и сплетенные в жутком объятии фигуры меж колонн.

Что-то росло внутри у Малкольма… что-то, с чем бесполезно спорить, чем нельзя управлять, – словно стая диких собак, рыча, завывая и щелкая челюстями, неслась прямо на него. Рваные уши, слепые белые глаза, окровавленные морды…

И вот они уже со всех сторон, вокруг него и в нем, и он снова замахнулся веслом и ударил гиену-деймона в плечо.

– А-х-х-х-р! – захрипел Боннвиль и неуклюже упал.

Гиена захлебнулась рыком. Малкольм снова ударил ее по голове, плашмя, и она подскочила, а потом завалилась набок, поскользнувшись задними ногами на траве, и едва не раздавив своей тушей крошку-Бена. Еще один удар, и он выпал у нее из челюстей и пополз к Элис, но Боннвиль увидел его и отбросил пинком, так что тот покатился далеко по земле.

Элис закричала от боли. Собаки рычали и выли, и Малкольм снова поднял весло и изо всех сил опустил Боннвилю на голову.

– Скажи мне… – яростно крикнул он и не смог закончить.

Он попытался удержать собак веслом, преградить им путь, но они снова рванулись вперед, и Малкольм ударил, и мужчина распростерся во весь рост с долгим затихающим стоном.

Малкольм повернулся к воображаемым псам; глаза его метали молнии. Но он знал, что без собак поддался бы жалости и только с ними, с их помощью смог наказать человека, причинившего страдания Элис. Но если он их не сдержит сейчас, ему уже никогда не узнать, что может сказать Боннвиль… Он не знал, что спросить. А если сдерживать их слишком долго, пусть всего на мгновение дольше, чем нужно, они уйдут и заберут с собой эту силу. Все это пронеслось у него в голове за доли секунды.

Он повернулся к умирающему человеку. Собаки завыли, и Малкольм, широко размахнувшись веслом, отбил руку, поднятую в жесте мольбы и защиты. Никогда он еще не бил никого с такой силой.

– Давай, убей меня, маленький негодяй! – вскричал человек. – Наконец-то я обрету покой!

Собаки ринулись вперед, и человек на ступеньках скорчился, не успел Малкольм даже пошевелиться. Если он ударит его еще раз, то уж точно прикончит. Все это время ужасная, опустошающая боль отделения продолжала терзать Малкольма; мысль о том, что маленький, отважный, покинутый деймон из последних сил сторожит ребенка, наполняла его отчаянием.

– Что такое поле Русакова? – выкрикнул, наконец, Малкольм. – Почему оно так важно?

– Пыль…

Это было последнее слово Жерара Боннвиля, да и оно было произнесено едва слышным шепотом.

Собаки, лишенные вожака, носились вокруг. Малкольм подумал об Элис, об эльфийской леди, украшающей ей волосы цветами, о ее согретых сном щеках и о том, каково это было – держать на руках малышку Лиру, и псы, ощутив его чувства, развернулись на месте и прыгнули еще один, последний раз, и Малкольм ударил, и бил, и бил, снова и снова, пока человек не замер и стоны его не стихли. На острове воцарилась тишина. Гиена-деймон исчезла. Малкольм стоял над телом человека, желавшего Элис так сильно, что это не давало ему умереть.

Руки, натренированные долгими днями гребли, заныли от усталости. Сейчас даже просто держать весло в руках было ему не под силу, и Малкольм выронил его. Собаки пропали, будто их и не было. Мальчик сел и привалился к одной из колонн. Тело Боннвиля лежало наполовину в слепящем лунном сиянии, а наполовину в тени. Струйка крови неторопливо бежала и впадала в одну из дождевых луж на крыльце мавзолея.

Глаза Элис были закрыты. На щеках темнели пятна крови; кровь пачкала ногти и струилась по ноге. Девушку била мелкая дрожь.

Она вытерла рот рукой и снова уронила ее на мокрый камень, будто птицу с измятыми крыльями. Бен в обличье мышки лежал, дрожа, у самой ее шеи.

– Элис, – прошептал Малкольм.

– Где Аста? – хрипло спросила она. – Как…

– Она сторожит Лиру. Нам пришлось раз… разделиться.

– Ох, Мал, – она сказала только это, но он почувствовал, что все его муки того стоили.

Он вытер лицо.

– Надо стащить тело вниз, к воде… – нетвердым голосом произнес он.

– Да. Хорошо. Только медленно…

Мальчик с трудом поднялся – у него болело буквально все – и наклонился, чтобы взяться за ноги. Он потащил тело; Элис тоже заставила себя встать и помогала, держась за рукав. Тело оказалось очень тяжелое, зато не сопротивлялось и даже не цеплялось по дороге за наполовину ушедшие в землю надгробия.

Они добрались до края воды. Могучее течение неслось буквально в шаге от них. Катер ДСК с прожектором давно исчез. Вдвоем они неуклюже столкнули мертвеца в воду, поток подхватил его и повлек прочь, а они все стояли, прислонившись друг к другу, и глядели, как темное пятно – темнее темной воды – плывет и, наконец, совсем пропадает из виду.