И действительно, в углу барака виден чей-то силуэт. Женщина.

– Вот, я поесть принес, – говорю и ставлю перед ней миску. Ноль внимания, сидит как сидела, даже ресницей не повела. А может она слепоглухая?

– Я говорю, поесть вот Вам принес, – вновь повторяю, дотрагиваясь до ее руки. И снова ничего. Она как не в этом мире. Ну и ладно. Ставлю чашку рядом с сидалицей и начинаю прибираться в бараке. Ну как прибираться? – Беру влажное тряпье и выношу его на просушку. Тряпочка к тряпочке – тут главное не ошибиться, может что для кого мусор, а для другого – память о прошлой, счастливой жизни. Так что это очень важно «где взял – там положил».

Приближается вечер, и приняв душ – оказывается он у нас тоже есть, но только с холодной водой, я начинаю заносить подсохшую подстилку обратно. Женщина сидит в прежней позе на своем прежнем месте. Чашка с едой также нетронута. Я присаживаюсь с ней рядом, хочу что-то сказать, пытаюсь собраться с мыслями, беру ее руку в свои и…

… на улице ярко светит солнце, а в хате хорошо, прохладно и только неугомонные мухи портят идиллию. Вместе с матерью на кухне она месит тесто для шанежек. Уже как три месяца они живут в этом доме, приобретенном по случаю у одной внезапно овдовевшей молодухи. Дом находится на отшибе и нравится ей своей тишиной и спокойствием, она чувствует, что здесь ее сердце отдыхает, после всех тех невзгод и перипетий, которые им пришлось пережить в последний год. Незаметно для нее, в привычное жужжание мух вплетается какой-то другой звук. Звук все нарастает, нарастает и превращается в гул. Гул техники. На дороге. Где прямо сейчас в песке и пыли играют ее трехлетнее Солнышко и пятилетний Цветочек. Она выскакивает из хаты и застывает на пороге, прямо по дороге, что-то радостно крича навстречу ей бегут дети. А за ними, в громадном облаке пыли несется что-то большое и громадная. Она видит улыбки на лицах детей, и понимает, что им совсем не страшно, а наоборот, весело и интересно. И они бегут к своей любимой маме, чтобы рассказать ей, о том большем и интересном, что они только что увидели за поворотом.

Первым облако пыли поглотило улыбчивое Солнышко. Еще через секунду исчез и прекрасный Цветочек. Что-то ударило ее сзади по коленям, и она почувствовала, как подкашиваются ноги. Грудь наполнилась чем-то тяжелым и вязким, хотелось крикнуть, закричать, заорать, но вместо этого с губ сорвался только слабый, еле слышный стон-шепот:

– Люди…, люди… – она падает лицом в землю и наступает тьма.

Я смотрю на нее и вижу, что она видит меня.

«Солнышко и Цветочек, им не было больно. Они будут ждать Вас в городе Ангелов. А Вам надо докончить здесь одно дело», – говорю я каким-то необычным, тихим и медленным голосом.

– Какое дело? – оживает женщина.

– Я не знаю, но Вы скоро узнаете. А сейчас возьмите и поешьте, Вам надо есть, – она смотрит на меня, берет ложку и начинает кушать.

– Месси.

– Здесь.

– Остаёшься дежурным в лагере.

– Есть.

Б-г свидетель, я ни коим образом не собирался себе протыкать ногу, но уже второе утро, как был очень благодарен тому гвоздю. Быстро закончив в столовой, пошел в душ, где мог спокойно поэкспериментировать со своей новой способностью. Это была кинестетическая телепатия – мне было достаточно прикоснуться к человеку двумя руками, как я тут же проникал в его мысли. Вечером я проверил этот дар на соседе, чья спина согревала меня холодными ночами – у цыган своя жизнь, свои причуды, а проблемы такие же, как и у всех. Попутно я узнал, что обладаю в этот момент властью над человеком, словно бы гипнотизируя его. Через минут пять гипноз спадал, если, конечно, мы не соприкасались по новой.

В душе я хотел попробовать развернуть свой талант по отношению к самому себе, как -то отзеркалить себя и попробовать достучаться до своего подсознания. Нога, лодыжка, бедро, живот, грудь – я обхватывал руками разные участки своего тела, но чуда не происходит. Голова…, а если уши, а если темень и лоб, а между челюстью и затылком – ничего не получается, руки опускаются. Наконец сработало.

Это ночь в слободе ашкенази выдалась душной и беспокойной. Весь день в городе раздавалась пистолетная перестрелка между черносотенцами и слободскими, периодически разбавляемая оружейными выстрелами царских войск, паливших и направо, и налево. К вечеру пальбы стало меньше, но всем было ясно, что это лишь временное затишье перед завтрашней бурей. В небольшой убогой квартирке двое мальчиков близнецов мирно спали в одной кровати, крепко обнявшись во сне. Самуил и Вольфганг были неразлучны с самого рождения, и родители души в них не чаяли. Несмотря на нищету и тяготы жизни, родители находили радость и счастье в своих любимых сыновьях. До сегодняшнего дня.

Тишину тревожной ночи нарушил стук в дверь. Открыв дверь, родители увидели на пороге русскую соседку.

– Я могу спрятать вашего мальчика у себя. Но только одного. Я приду за ним рано утром, – перекрестившись, она растворилась в темноте.

Мать и отец, прижавшись друг к другу, сидели на краю кровати и тихо говорили, чтобы не разбудить детей.

– Как мы можем выбрать? Нет, это невозможно, мы не можем так поступить! – всхлипывала жена, пряча лицо на груди мужа.

– Я понимаю, милая, но мы должны спасти хотя бы одного, – он крепко обнял жену, пытаясь унять дрожь в его собственном голосе.

– И обречь второго на гибель?

Они долго молча смотрели на спящих мальчиков. Вольф с его ангельским личиком и пухлыми щечками, в свои шесть лет казался воплощением детской невинности. Месси выглядел более задумчивым и печальным, но родители знали, что он обладает недюжинным умом и талантами. Их дети должны вырасти и расцвести, если бы не этот кошмар, в котором они сейчас оказались.

Отец осторожно коснулась седой прядки на виске у жены – ее не было раньше. Он пытался представить, как будет воспитывать одного сына и хотел понять кто он, но это у него никак не получалось. Она смотрела в окно, где хозяйствовала тягучая ночь и хотела только одного, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

– Я знаю, что мы сделаем, мы бросим жребий. Как Б-г решит, так тому и быть. Ты напишешь имена на записках, а я вытяну одну, – он дотронулся до мезузы, улыбнулся грустной улыбкой жене и пошел за ручкой.

Дрожащей рукой она написала имена сыновей на клочках бумаги, после чего аккуратно сложила их и положила в старую тряпичную сумку.

– Вот, – сказала она и заплакала.

Он взял сумку, несколько раз встряхнул ее, словно там были не два листочка бумаги, а каменные булыжники, после чего засунул руку в сумку. Выбрав один из листочков, он сжал его в кулаке, сел на кровать и застыл.