Граненые болты и стрелы с бронебойными наконечниками часто находили слабину в барнском строю, но все же остановить вражеские силы не могли. Только вторая колонна слева, понесшая, очевидно, наибольшие потери, а может, просто оказавшаяся более слабой духом, заколебалась, приостановилась, а после попятилась. Четыре же остальные, закрываясь щитами наподобие черепахи, упрямо ползли вперед. Да, они оставляли за собой раненых и убитых. Да, строй то и дело смыкался, закрывая брешь на месте выбывшего воина, но они шли. Шли, не обращая внимания на обстрел. Редкие ответные болты, посылаемые из глубины строя, – не в счет.

Антоло знаком подозвал вестового:

– Пехоте – вперед!

Всадник умчался.

– Не рановато ли? – подергал себя за бороду полковник дель Косто.

– В самый раз, – не давая Антоло раскрыть рта для ответа, вмешался кондотьер. – Не дать им перестроиться…

Длинная лента табальской пехоты дрогнула и пришла в движение.

Щитоносцы и пикинеры вначале медленно, но постепенно набирая разгон, зашагали по склону вниз, сокращая расстояние до противника.

Пронзительно завыл рожок. Ему ответили еще три или четыре, и войско перешло на бег.

«Как горная лавина», – подумал молодой человек, уже предугадывая, что сейчас будет. Этот маневр они отрабатывали в учебном лагере очень часто. Сержант Дыкал, помнится, любил говорить: тяжело в учении, легко в бою. По мнению Антоло, пословица не более чем досужая выдумка. В бою не бывает легко. Просто ярость схватки, запах крови, страх, сменяющийся хладнокровной ясностью рассудка, позволяют бегать, прыгать, рубить мечом, вертеть тяжеленный щит, как пушинку, не чувствовать боли ран. Отсюда и видимая легкость, обманчивая пустячность тяжелого воинского труда.

Табальские стрелки, скрывающиеся за линией щитов, умудрились на бегу дать два залпа. Пращники вовсю метали «голыши». Хотя каждый пастух способен попасть в орла, камнем падающего, чтобы скогтить ягненка, Антоло постарался как можно доходчивее объяснить их командиру – худому, крючконосому овчару с дочерна загорелым лицом, что меткость сейчас не нужна. Главное, чтобы барнцы боялись нос высунуть из-за щитов. Чтобы шли, не разбирая дороги, спотыкались, падали, разрывали строй.

– Помоги нам Триединый, – сдавленно прошептал дель Граттио. Вот уж чего за ним раньше не замечалось, так это набожности…

И тут войска столкнулись. Щиты ударили о щиты, отчего по долине прокатился громкий стук. Рассыпчатый и раскатистый. Будто великан небывалого роста выбил днище в гигантской бочке.

Поднимающиеся вверх по склону, осыпаемые градом камней, болтов и стрел, барнцы не устояли. Попятились. Многие бросили оружие и побежали назад.

Линия табальских щитов извивалась словно змея, прогибалась то здесь, то там, но тем не менее упрямо продвигалась вперед. Шаг за шагом они теснили противника, выдавливая их в котловину через лощины между холмами.

Армия северян сопротивлялась отчаянно. Оно и понятно: два барнца на весах уравновесятся тремя табальцами – это общеизвестно. Не все покинувшие строй убегали. Кто-то упрямо карабкался на склон холма, достигал бруствера и, прежде чем в него втыкался десяток стрел, успевал зарубить или заколоть одного-двух стрелков.

– Не пора ли резерв ввести? – осведомился кондотьер. Он не настаивал. Упомянул, будто невзначай. Так, разговор поддержать…

– Не пора, – сцепив зубы ответил Антоло. – Это еще не победа.

И махнул рукой очередному вестовому.

Через некоторое время, на протяжении которого плотная масса человеческих тел подавалась то вперед, то назад, пришла в движение конница Табалы. Всадники взяли с места легонькой рысцой, забирая как можно правее, по склону холма, чтобы не врезаться в свою же пехоту и не смешать ее ряды. Потом они пошли быстрее, переведя коней на размашистую рысь.

– Третий редут взяли! – с недовольством в голосе пробурчал граф ди Полларе. – Подкрепление надо! Подкрепление!

– Рано! – отрезал Антоло, внимательно наблюдая за копошением людей на холмах. Волны человеческих тел у их подножия не утихали. Табальцы наседали, барнцы боролись по мере сил. Если бы среди северян нашлись бойцы, великолепно владеющие оружием и вдобавок отчаянные храбрецы – например, как четверка наемников: Кулак, Мудрец, Пустельга и Мелкий, – они бы сумели прорвать линию щитов. Но по обе стороны толклись обычные солдаты и ополченцы, люди, относящиеся к войне как ремесленники, а не как художники. Риск быть затоптанным в этой свалке превышал риск погибнуть от меча или копья…