Заинтересованный мэтр Гольбрайн попытался легко коснуться разума каматийца, но отпрянул, ожегшись о тысячи колючих ледяных иголочек. Во имя Триединого! Если парень пока и не чародей, то у него великолепные задатки. Эх, хорошего учителя бы ему…

Новый водоворот Силы подхватил дух мэтра, как речное течение подхватывает лодочку на перекате, швырнул ближе к столице, на широкий и ухоженный тракт, ведущий из Аксамалы в Вельзу. Здесь медленно ползла трехосная повозка, запряженная шестеркой мулов. Дощатые стены и крыша размалеваны яркими красками – красной, изумрудно-зеленой, лиловой, желтой. Над боковой дверцей надпись – «Запретные сладости»…

Хлопок!

Профессор очнулся в кресле посреди собственного кабинета.

Но показанные звездами картинки продолжали стоять перед глазами.

Человек и кентавр.

Наемники, а среди них парень, обладающий сильнейшим даром волшебника.

Бордель на колесах…

Бордель? Он-то тут каким боком?

Мэтр Гольбрайн и в молодости не слишком увлекался девочками легкого поведения, а уж на восьмом десятке… И тем не менее ему показалось, что безвкусно раскрашенный фургончик таит в себе нечто важное. Причем важное не только для дезертира-студента Антоло из Табалы, неизвестного профессору наемника-каматийца, но и для всей Сасандры.

При всей нарочитой пошлости и вызывающей вульгарности передвижного борделя в глубине его таился слабый отблеск света. Еще слабый и незаметный простым зрением, он обещал в скором времени вырваться на волю, расправить крылья, как играющий всеми цветами радуги махаон. И в этих крыльях старому прорицателю мэтру Гольбрайну почудилось спасение Империи, отягощенной тяжкими грехами и набирающим все большую силу злом. Они смогут – и в это нельзя не верить! – разогнать над родиной черные тучи, обагренные тревожным закатом.

Звенящая тишина наполняла лес.

Полное безветрие. Листок не шелохнется.

Умолкли птицы: оборвали тоскливые песни клинтухи и удоды, стихло щебетание иволг и горихвосток.

Лесное зверье чует присутствие человека. Таится, старается без повода не выдавать себя. Опытный охотник всегда догадается о засаде по непривычному молчанию в чащобе.

Ингальт выплюнул колосок овсяницы и смахнул со штанины муравья. Порыскал глазами по сторонам – не угораздило ли пристроиться рядом с гнездом кусачих рыжих букашек? Нет. Триединый помиловал. Может, вздремнуть? Ведь, судя по всему, врага еще дожидаться и дожидаться…

Между серыми стволами, пригибаясь, пробежал дозорный.

Глупый-то какой…

Зачем прятаться, когда вокруг все свои?

В буковой роще на холме, который дорога огибала с юга, скрывались сотни две пеших бойцов, вооруженных чем попало. Вилы, косы, рогатины. Сброд. Ингальт скривился. Вот уж не думал и не гадал, что окажется в такой компании. Крестьяне, согнанные из трех ближайших деревень. Когда начнется заваруха, их вырежут подчистую. Уж кто-кто, а он, отставной солдат, отдавший Сасандре пятнадцать лучших лет жизни, это понимал прекрасно.

Вот чуяло сердце – в Тьялу нужно отправляться после отставки. Там и земля плодороднее, и люди поспокойнее. Но в долине Дорены нужно было бы пахать, сеять, жать. Не то чтобы он не любил зарабатывать на жизнь своим трудом. Просто хромому легче добыть пропитание здесь, в лесах северной Тельбии.

Конечно, бортничать не так весело, как сражаться, но жить-то надо… Листовидные наконечники, которые используют кровожадные карлики дроу, режут мышцы и сухожилия в лохмотья и мелкие ошметки. Так что нужно быть благодарным Триединому, что нога уцелела, хоть и перестала сгибаться в колене. О службе в армии калека должен забыть раз и навсегда. Даже обозником. Генералы не любят, когда солдаты припадают на одну ногу и дергаются на ходу, словно марионетка в руках неумелого кукловода.

Ингальту выдали причитающуюся ему плату и прибавку за ранение, и он отправился на юг. Потихоньку-полегоньку пересек Гоблану. Он и в самом деле поначалу хотел отправиться в Тьялу, ведь там можно и кого-нибудь из старых знакомцев встретить – выслужившие срок солдаты, сержанты и офицеры по обыкновению получали наделы в правобережье Дорены. Но в захолустной деревеньке, что притулилась к излучине реки Ивицы, в двух днях пути от Медрена, города довольно богатого, славящегося на все окрестные земли осенними ярмарками, он повстречал Ольдун – крепкую телом и добросердечную вдовицу, хозяйку харчевни. Отставной солдат вначале решил задержаться и починить плетень. Потом крышу. После – хлев, где коротала дни пегая корова с грустными глазами и кривыми рогами. Как-то само собой получилось, что небогатая награда за честную службу пошла на обновки четырем детям Ольдун – трем сорванцам-погодкам и трогательно рассудительной шестилетней дочке. Так Ингальт остался в Тельбии.