Для тех, кто уже прочитал «Первый раунд», будет приятно встретить полюбившихся героев в их новых воплощениях. Но в этот раз их ждут куда более трудные испытания в схватке с самым могущественным и влиятельным врагом - с самой ИГРОЙ.
Бог – кукловод, а куклы – ты и я.
Что боль Ему твоя или моя?
Даст поиграть над пестрою завесой
И сложит нас в сундук небытия.
Омар Хайям.
Глава 1.
«А сердце рвётся к выстрелу, а горло бредит бритвою…»
Утро 17 марта 1929 года было для Владимира не радостным. Накануне, только напившись водки, он сумел забыться в пьяном беспокойном сне. В сумбурных картинках сновидений он снова и снова переживал вчерашний день – день московской премьеры своей пьесы.
Он стоял на выходе и заглядывал в глаза каждому зрителю, пытаясь разглядеть в них одобрение своего творчества, но видел в лучшем случае безразличие.
«Боже! Какая скука!» – произнесла напыщенная дама в соболином воротнике, держа под руку полного господина в дорогом пенсне.
«Не говорите, Сарочка! Пустая пьеса, не несущая никакого классового содержания!» – Вторил ей в ответ кавалер: – «Видимо автор окончательно исписался».
Владимир открыл глаза. Как он не хотел, чтобы этот день наступал, но время безжалостно диктовало свои правила. Он повернул свинцовую после вчерашних излияний голову и увидел стоящую рядом с кроватью табуретку, накрытую газетой «ПРАВДА», на которой оставалась недопитой бутылка водки. Владимир с трудом сел на кровать и взял в руки бутылку. С жаждой человека, оказавшегося в пустыне, он вылил остатки водки себе в рот. На развороте газеты красовалась статья «О настроениях мелкобуржуазной «левизны» в художественной литературе» критика из РАППа (Российская Ассоциация Пролетарских Писателей) Владимира Ермилова, в которой тот, как положено честному пролетарию, камня на камне не оставляет от пьесы Владимира, в которой он углядел «троцкистские нотки».
Владимир был человеком сильным не только физически. Его уверенность в себе, умение отстаивать свои взгляды и убеждения внушали его врагам страх. Но вчера он был растоптан. В ответ на критику Ермилова перед премьерой своей пьесы в театре Мейерхольда Владимир украсил фойе антибюрократическими плакатами, среди которых был и адресованный этому выскочке Ермилову. «Критикам типа Ермилова, которые помогают своим пером бюрократам» не двусмысленно значилось под плакатом. Но руководство РАППа было в ярости от такой выходки автора и потребовало снять плакат, что Владимир и сделал без возражений. Он сам наступил на горло собственной песне. Это был плевок ему в лицо, человеку, который прославлял революцию с первого дня, который жил мечтами о светлом безоблачном будущем, всеобщей любви и благоденствии. Его враги, завистники и недоброжелатели, ещё вчера с завистью и презрением наблюдавшие за его успехом, почувствовали, что их час пробил.
Что-то надломилось в душе Владимира. Он по инерции ещё пытался противостоять, но в глубине души уже смирился с тем, что ему уготовано забвение. Он беспомощно тонул в болоте революционного бытия, ощущая себя пылью на сапогах бездарностей, которые строем шагали в сторону, как им казалось, счастливого будущего, где ему, Владимиру, не было места.
Всё чаще и чаще он доставал по вечерам свой пистолет и, нежно протерев его, прикладывал воронёную сталь ствола то к виску, то к сердцу. Мысли о самоубийстве успокаивали Владимира, помогая пережить ещё одну бессонную ночь.
Когда весь мир катится в тартарары, спасти мужчину может только любовь близкой женщины. Только она способна вдохнуть в него жизнь, давая возможность снова обрести уверенность в себе и своих силах. И такая любовь у Владимира была, а может ему так просто казалось.
С Татьяной он познакомился 25 октября 1928 года в Париже. Молодая, высокая, с длинными ногами и золотистыми волосами, она покорила Владимира с первого взгляда. Тот месяц, который они провели вместе в Париже, был незабываем для обоих. Он звал её ехать с ним в Москву в ранге своей жены, но Татьяна была немного напугана таким напором, и Владимиру пришлось ехать в Москву одному. Ни на день они не переставали думать друг о друге в ожидании новой встречи, и, казалось, что она неизбежна, но в ГПУ решили иначе, и в визе Владимиру было отказано. Вскоре до него дошли вести, что Татьяна выходит замуж за французского посла в Варшаве…
Было воскресенье 13 апреля 1930 года. Владимир написал несколько строк на листе бумаги и, аккуратно сложив его вдвое, убрал в стол. Его последней надеждой обрести опору в жизни была Нора, с которой Владимир вёл роман последнее время. Она хоть и была женщиной замужней, но её брак давно носил формальный характер, поэтому Владимир не стеснялся своих отношений с этой женщиной. Он не любил её, но её присутствие рядом его успокаивало. Поэтому он решил – завтра он сделает Норе предложение стать его законной супругой.
– Володя! – прошептала Нора. – Ты очень мне дорог, но я не могу объявить об этом супругу. Он не такой сильный человек, как ты, и может в одночасье наложить на себя руки.
– Норочка, любимая! – не поверил своим ушам Владимир. – Ты мне отказываешь?
– Нет, конечно! Я очень рада, – залепетала растерянная Нора, – но сейчас не самое подходящее время для всего этого. Моё супружество, твои неприятности в РАППе… Давай, подождём, пока всё наладится.
Нора накинула на плечи лёгкое манто, которое подарил ей Владимир в начале весны, и направилась к дверям, пытаясь избежать неприятного для неё разговора.
– Если ты сейчас выйдешь за дверь, меня ты больше никогда не увидишь, – спокойным уверенным голосом произнёс Владимир.
Нора на мгновение остановилась, но затем решительно открыла дверь.
Не успела она сделать и нескольких шагов, как за спиной прозвучал оглушительный выстрел…
***
Над капсулой в зале погружений загорелся красный огонь.
– Да что за день-то сегодня такой! – сплюнул сотрудник компании «Игра в Жизнь», направляясь к капсуле. – Уже третий самоубийца за сегодня. Ну, потерпел бы всего годик, и расстреляли бы тебя, как троцкиста без особых проволочек. Вернулся бы к жене с завидным запасом «астральной массы», а так теперь будешь в «Овощехранилище» гнить, вечно переживая свои любовные страдания!