В Ленинграде тоже должен был состояться подобный митинг, но он был разогнан силами милиции с применением дубинок и отобранных у демонстрантов транспарантов. Пострадал и организатор митинга Вася Колин, признанный знаток творчества группы „Битлз", энтузиаст, единственный в СССР человек, лично переписывающийся с Джоном Ленноном, основатель уникального частного музея „Битлз". Наймиты режима растоптали антивоенные плакаты питерской молодежи и гнали их от стрелки Васильевского острова до Московского вокзала.

Напоминаю, в эфире „Голос Америки" и ее ведущий, Люсьен Фикс. Из надежных источников была получена информация, что объединившиеся ради гастролей в СССР „Битлз" действительно находятся в России сроком уже более недели, но точное их местонахождение пока неизвестно.

Вот и все новости, дорогие слушатели, а теперь авторская программа „События и размышления"».

– Ты чего же, долбодуб, натворил за моей спиной, твою мать, отвечай немедленно! – тихо, но яростно выкрикнул Брежнев с больничной койки.

Горбачев сначала трусливо сжался, потом расправил плечи и крикнул так же тихо:

– А вы на меня, Леонид Ильич, извольте голос не повышать! Я страну спасаю! Вы посмотрите, что творится: народ спивается. У Раисы Максимовны на кафедре почти каждый день пьянка! Никто не работает! Говорят, «вы делаете вид, что нам платите, а мы делаем вид, что работаем». В магазинах шаром покати, один березовый сок в трехлитровых банках да морская капуста! Из Афганистана «груз двести» приходит каждый день, вы в курсе?

– Так это что, так и растак, я, что ли, во всем этом виноват?! – Брежнев сел на кровати, лицо его перекосилось от негодования.

Серый прибор у изголовья замигал и запищал. Вбежала медсестра, чуть ли не силой уложила генсека обратно, глянула на Горбачева осуждающе и вышла.

– Не вы, но при вашем попустительстве, – сбавил тон Горбачев.

– Предатель! Иуда! – Брежнев закашлялся и прижал платок ко рту.

– Я иуда? А вы знаете про Йоку Ону, про ту «башкирку», что у вас в кабинете гостила, знаете, что с ней случилось?

Брежнев покраснел.

– Что?

– В каталажке она сидела с ворами и бандитами, вот что. И только я ее спас, я лично позвонил в Домодедово и приказал ее освободить. Это я вас, между прочим, выручал. Знаете, за что она в камеру угодила?

– Ну? – За наркотики, которые ей ваша дочь всучила!

Генсек помолчал. Потом спросил: – А где сейчас сами эти твои «битлаки»?

– Из деревни буераковской я их вызволил. От их директора Вепрева известно, что они летят в Сибирь, в Томск, чтобы дать там на свой страх и риск большой концерт. Уже вроде до Перми добрались.

– Ну, за это все я хвалю тебя, – сказал Брежнев слабым голосом. – Хвалю за то, что не побоялся зубров наших. Будет у них концерт, перед Западом от позора отмоемся. Ты помогай им. И за Галю спасибо. Только я ведь не дурак, Михаил, знаю, почему ты такой бесстрашный вдруг сделался.

Горбачев сник и стал смотреть на свои руки на коленях.

– Да ладно, не смущайся. Любая сила в союзниках хороша. Но только в союзниках, а не в хозяевах, осторожнее будь. И знай, если мы действительно солдат из Афганистана начнем выводить, то я не против. Ошибка это была. Думал, благородное дело затеял, ан нет, в ловушку угодил. Пусть теперь американцы сами расхлебывают, афганцев еще никто не покорял. Только вот что я тебе скажу, Михаил. Запоминай хорошенько, потому что очень важное я тебе скажу. – Брежнев помолчал, собираясь с мыслями. – Вы меня уже, вижу, со счетов списали. Ладно. Но пришел ты ко мне за благословением. И я благословляю тебя. Трудно тебе будет, очень трудно. В союзники бери кого угодно. Но одно пообещай мне, слышишь? – Генсек приподнялся на койке, глаза его внезапно запылали огнем воли и разума, словно он стал моложе лет на тридцать. – Не дай развалить Союз! Тебя будут к этому подталкивать, обязательно будут, но ты не ведись. Делай что хочешь, дури людей своей перестройкой, хошь, рискни, сухой закон введи, хотя ни хрена у тебя не получится, но если Союз развалишь, – Брежнев выставил из-под одеяла немощный кулак, – с того света тебя достану!

– Да что вы, Леонид Ильич, да у меня и в мыслях такого не было! Да я костьми лягу!

– Ну и хорошо. Верю я тебе, Михаил. Ступай, будешь докладывать мне, как там дела разворачиваются. И про этих «битлаков» своих тоже не забывай, держи меня в курсе. Если б не они, не заварил бы ты кашу. А заваривать ее, видать, самая пора наступила. Иди.

Горбачев кивнул и двинулся к двери, но старик вновь остановил его:

– Да! Если понадобится, действуй от моего имени, я все подтвержу, даже если буду не согласен. Веди себя как мой преемник. Для многих, особенно кто рангом пониже, мое имя – все еще сила. Да и верхние еще побаиваются. Понял меня?

– Спасибо, Леонид Ильич.

– Ступай.

Выходя из палаты, Михаил Сергеевич переживал широчайший спектр чувств: окрыленность от поддержки генсека и неуверенность, граничащую со страхом, осознание колоссальной ответственности и гордость оттого, что он становится вершителем судеб. Но главным, пожалуй, был азарт.

Он кивнул хмурой медсестре за столом, улыбнулся сидящей рядом красавице-целительнице Джуне, прошел мимо спящих охранников и стал медленно спускаться по лестнице к выходу из клиники.