Здесь реб Мордехай Леплер скромно вставил слово. Он сказал, что, судя по тому, что он понял из слов компаньона реб Ноты во время их разговора в Минске, тот хочет совсем перестать заниматься общественными делами точно так же, как и коммерческими, а вместо этого целиком посвятить себя еврейской и мировой науке. Он хочет создать в Устье то, что гаон создал на свой манер в Вильне… Реб Йегошуа хочет создать в своем имении место встречи для еврейских мудрецов.

Реб Нота с улыбкой ответил, что да, он тоже слыхал об этих планах реб Йегошуа. Ему даже рассказывали, что каждый день в Устье уже тянутся новые подводы, тяжело нагруженные драгоценными книгами и редкостными предметами, которые реб Йегошуа скупил во время своих путешествий. Но это не имеет значения. Он, реб Нота Ноткин, не верит, что реб Йегошуа Цейтлин способен запереться в четырех стенах и жить так, как Виленский гаон в своем Синагогальном дворе. У реб Йегошуа слишком кипучая натура. Он не сможет усидеть на одном месте, черпая радость лишь из старых книг. А если даже да, то он, реб Нота, уж как-нибудь найдет способ хотя бы иногда привлекать старого друга и компаньона к реализации своих грандиозных планов. Время само его призовет… Никто не может сейчас закрыть глаза на то, что грядут великие дни. Он, реб Нота, знает русских вдоль и поперек и верит в них. Да, Сергей Александрович Потемкин умер, но гонения елизаветинских времен, тем не менее, остались позади. Они как-то сами собой рассосались. Императрица Елизавета, дочь Петра Великого, не желала даже слышать о том, чтобы пустить в Россию считаных еврейских купцов. «От врагов Христовых, — говорила она, — не желаю интересной прибыли». Но вот произошла аннексия больших кусков Польши и Турции, и пришлось принимать тех самых «врагов» десятками и даже сотнями тысяч. То, что в первые годы правления императрицы Екатерины было для нас всего лишь слабой надеждой, стало теперь реальностью. То, что тогда еще называлось контрабандой, стало теперь необходимостью, крупномасштабной торговлей, связавшей Россию с ее иностранными соседями… Правда, враги Израиля по-прежнему мешают, они дурно истолковывают указы императорского совета, чтобы отрезать нас от «внутренних» русских губерний, чтобы создать некую «черту», которую нам нельзя будет пересекать… Но это им не поможет. Это как соломенный плетень против наводнения. Он в любом случае развалится! Так что давайте не будем ждать, а сами раскачаем этот плетень, сами дадим первый толчок, и чем раньше мы это сделаем, тем лучше. Пришло время, когда вечные подслащенные пилюли, которыми нас в виде одолжения потчуют чиновники с золотыми пуговицами, должны быть заменены правами, а штадланы, которых мы до сих пор отправляем в Петербург, должны стать настоящими представителями еврейского населения…

— Вместе со всеми евреями, — так закончил свою страстную речь реб Нота Ноткин, — вместе со всеми евреями я встаю в субботу, когда читают молитву за благополучие царства, и молю Бога за императрицу и ее семью, но когда я дохожу до места «Царь, царящий надо всеми царями…» и прошу, чтобы Всевышний вложил милосердие в ее сердце и в сердца ее советников, я ощущаю укол в сердце. Потому что мне ясно, что эта мольба происходит из Средневековья от мелких царьков Германии и крупных помещиков Польши, делавших с евреями все, что только заблагорассудится, словно те были их крепостными. Они обращались с евреями даже хуже, чем с крепостными. Мы должны вычеркнуть из наших молитвенников и из нашей жизни все это вымаливание милосердия. От всего этого не должно остаться и следа. Это же стыд и позор для нашего времени…

2

Pеб Мордехай Леплер поставил на стол свой стакан с яблочным квасом, из которого отпивал понемногу, и посмотрел на реб Ноту с некоторым беспокойством, но тем не менее весело. Его сват почти в точности повторил сейчас то, что он сам в свое время говорил реб Йегошуа Цейтлину в Минске относительно «других евреев», которые появляются теперь в России и которые никому не позволят плевать в свою кашу — ни помещикам, ни чиновникам… Но планы реб Ноты Ноткина были намного масштабнее. Не просто дать сдачи иноверцу и не позволить ему сесть тебе на голову, а полностью искоренить еврейское бесправие, заткнуть этот ядовитый источник всяческого зла. Реб Нота смотрел намного выше уровня всех чиновников и помещиков. Можно даже было предположить, что он больше уважал «конфедерацию», заправлявшую теперь во Франции, чем императора, способного сделать со своими подданными все что угодно.

Реб Мордехай даже осторожно оглянулся, как будто подавая свату немой знак: «Тише! Мы ведь как-никак посреди столицы империи. Тут и у стен есть уши…» Однако, увидав, что тяжелые портьеры на дверях совсем не колышутся, он покачал головой и улыбнулся во весь рот, показав белые зубы. Под густыми темными усами они сверкали особенно свежо. Точно так же, как его голубые — точь-в-точь как у его дочери Эстерки — глаза под черными бровями.

— Объясните мне, сват, одну вещь, — сказал он. — Вы говорите, что этот плетень, да, «соломенный плетень» все равно должен упасть… Откуда вы это взяли? И неужели действительно думаете, что, если мы постараемся, это произойдет быстрее? Я думаю, то есть я хочу сказать, что… доказательства?..

— Мне не нужны никакие доказательства! — покачал реб Нота жареной гусиной ножкой, которую не ел, а просто держал в руке. — Достаточно простого расчета. Евреи из Белоруссии и Виленского края, которые переезжают в Новороссию, то есть во вновь завоеванные области у Черного моря и возле устья Днепра, в Таврию, в Херсон, в Екатеринославскую губернию, эти евреи приравниваются в своих правах ко всем остальным народам, представители которых бегут туда, чтобы там поселиться: к казакам, к сербам, к грекам. Они платят очень низкие подати или совсем ничего не платят, в то время как в Литве и в Белоруссии евреи ограничены в праве передвижения. Они зарегистрированы там в качестве мещан и должны там и оставаться. Они обязаны платить двойные налоги. Да, налоги, которые дерут с них, вдвое больше тех, что взимаются с христианского населения. И такие вещи происходят, как ни странно, с одним и тем же народом, в одном и том же государстве. Это неестественно. Так долго продолжаться не может. Я уверен, что сама императрица не знает, что ее указы ложно истолковываются. Поэтому необходимо проломить стену, отделяющую Литву и Белоруссию от Новороссии. Это должен быть широкий путь, который пройдет через внутренние российские губернии и через предоставление евреям прав по всей России. И тогда, реб Мордехай, когда наши умные головы, сейчас занятые лишь изучением Геморы, получат права, вы кое-что увидите! Те иностранные магнаты, которые вывозят сейчас золото из этой страны, приедут сюда с торбами, как попрошайки. С торбами, сват! А наши умные головы будут сидеть у полных амбаров и выдавать хлеб всем этим заносчивым немцам, англичанам, шведам, как когда-то Иосиф в Египте…

Чтобы наглядно показать свату, что совершат евреи, реб Нота швырнул нетронутую гусиную ножку на тарелку и стал отделять от нее кусочки направо и налево: вот так, братцы-иностранцы! Россия вам не дикая страна!..

С добродушной улыбкой слушал реб Мордехай Леплер речи своего свата, удивляясь его вере и пылкости, больше уместной в молодом человеке, чем в пожилом, поседевшем еврее. Но чем больше он насыщался хорошей домашней едой, тем неосуществимее казались ему грандиозные планы и надежды реб Ноты. Ему, реб Мордехаю, бывшему арендатору леса, очень хорошо было известно, как растет дерево… Знал он и то, что там, где появляется слишком много ярких грибов, стоит внимательно оглядеться: не гниет ли что-то поблизости. Часто оказывается, что гниет как раз самое крепкое на вид дерево, кажущееся снаружи молодым и здоровым… Как купец и богач реб Нота лишился большей части своего богатства. В качестве поставщика российских армий с ним больше не считались. Вот потому-то у него в голове и растут, как на дрожжах, всякие идеи о еврейском счастье и еврейских правах. Осторожнее, арендатор реб Мордехай!..

Он начал покашливать и как бы между прочим, но чем дальше, тем увереннее вставлять тут и там слово. А потом и прямо сказал:

— Хм… Не обижайтесь, сват, что я прерываю ваши речи! Вы, конечно, лучше меня знаете Петербург, местные высокие окна[336] и золотые пуговицы.[337] Я ведь только что приехал из провинции, издалека… Но опыт и разум все же подсказывают мне, что это не так просто. Трудно ловить рыбу перед сетью. Прежде всего сам «товар». Еврейские общины, оказавшиеся в России вместе с новоприсоединенными к ней польскими областями, только начинают приходить в себя после безумств владычествовавших над ними панов, избавляться от неуверенности в своих силах и постоянного страха. Сменится еще целое поколение, прежде чем эти загнанные и запуганные евреи распрямят спины и будут способны занять то место, которого им от всего сердца желает сват.