Прежде всего реб Мордехай выписал из Германии агрономов, которые проверяли разные виды почв в крупных имениях: какие годятся для посева пшеницы, какие — для овса, для свеклы, для кукурузы, для клевера. А в последнее время и для новой сельскохозяйственной культуры, пригодной в пищу и скоту, и людям, — она называется «тартуфля»…[123] Из года в год реб Мордехай велел выбирать лучшее зерно для посевов, и из года в год поля становились все тучнее, посевы — гуще, колосья — тяжелее, урожаи — богаче.

Молочных коров он привез из Венгрии, а мясных быков — из Голландии, и скрестил их. И его быки прославились по всей области своей мясистостью, а его коровы — своим жирным молоком. Кожевники по обе стороны границы прямо дрались за крепкие шкуры, которые он им поставлял, а его сыроварни работали по шестнадцать часов в сутки, чтобы поставлять разные сорта отличных сыров и брынзы для половины Подолии.

Однако главным была торговля лесом, которую он восстановил. Это была его специальность, и здесь он действительно показал, что умеет. Он дал толчок бурному росту лесопилок, дегтярен и предприятий по производству древесного угля. Это тебе не Лепель с его бедными сосновыми и березовыми лесами. Тут совсем другие леса и деревья совсем других размеров: вековые дубы и клены, ольхи, липы, тополя. Это тебе не просто древесина, которую можно пережечь на уголь или использовать на постройку крестьянских домишек. Это тяжелая, как железо, и крепкая, как орех, древесина, идущая на строительство кораблей, на изготовление мебели и инструментов… У этой древесины совсем иная цена, и она приносит совсем иные доходы.

И действительно, не прошло и пяти-шести лет, как доходы князей Чарторыйских удвоились, а потом — учетверились. Их векселя были оплачены, ипотечные ссуды — возвращены…

Ему самому, реб Мордехаю, больше не подобало получать жалованье, как какому-нибудь приказчику. Он дал это понять Чарторыйским, и старый князь вскоре пошел на то, чтобы сдать ему в аренду большую часть своих имений: леса и реки, поля и мельницы, предприятия по производству древесного угля и лесопилки. Только теперь реб Мордехай завел, по сути, свое собственное дело и семимильными шагами двинулся вперед. Через несколько лет он достиг того, к чему стремился всю жизнь.

Глава двадцать первая

Новые люди

1

Дела реб Мордехая Леплера пошли в гору после того, как русский флот потерпел тяжелое поражение — не от турецкого врага, а от шторма на Черном море… Почти весь недавно построенный флот, который должен был осуществить завещание Петра Великого и взять Стамбул, был разнесен в щепки неожиданным штормом в Севастопольской бухте. А произошло это именно тогда, когда сама Россия через своего посла Булгакова[124] спровоцировала летом 1787 года новую войну с Турцией… О вступлении русских войск в Стамбул правителям, сидевшим в Петербурге, теперь пришлось забыть. Им оставалось лишь благодарить Бога за то, что Австрия подумала-подумала и тоже объявила войну Турции, двинулась на Балканах на Белград и таким образом оттянула на себя турецкие силы и помогла вытащить сухопутную русскую армию из того пекла, в которое та попала из-за катастрофы с флотом.

Однако эта позорная катастрофа на море имела и хорошие последствия. Только теперь в Петербурге увидали, что кораблестроение на святой Руси отсталое и халтурное. Корабли строились в спешке, из плохих материалов, а конструировали их недобросовестные неумехи. И тогда в высокопоставленных кругах разыгралась буря ничуть не меньшей силы, чем в Севастопольской бухте. Вся карьера «светлейшего» князя Потемкина пошатнулась. Дело шло к тому, чтобы его сняли с поста и заменили конкурентом, графом Румянцевым.[125] Более того, Потемкин сам на это соглашался и настаивал на своей отставке. Но матушка Екатерина не допустила этого…

Весь гнев излился тогда на занимавшееся строительством кораблей интендантство адмиралтейства, на жадных поставщиков корабельного леса и пакли и на немецких карьеристов. Начальство усмотрело, что по большей части строительством кораблей занимались не крупные специалисты, а сомнительные немецкиё конструкторы, попавшие в русские гавани и доки с помощью рекомендаций от немецких «родственников» императрицы, тоже сомнительных. И поставщики строительных материалов тоже были не лучше. Это были просто помещики, которые проталкивались всеми средствами, чтобы продать как можно дороже свою подгнившую древесину, жидкую смолу и залежалую паклю. Опять же с помощью рекомендаций… Все эти жулики были главными строителями русского флота.

Начали искать серьезных людей с чувством ответственности. Пусть бы такой человек даже был инородцем. На метрики в данном случае не смотрели, точно так же, как поступал генеральный штаб сухопутной армии. И такой человек вскоре подвернулся. Это был Авром Перец, зять реб Йегошуа Цейтлина, женатый на его старшей дочери Фейгеле.

Сам Авром Перец был родом из Любарт,[126] что в Галиции. Однако еще в юности он покинул свой бедный дом, перебрался в страну фоней, попробовал богатой русской жизни, почувствовал большие возможности в новой стране и благодаря своей образованности, способностям и красивой внешности стал известен по всей Белоруссии. В 1780 году он поселился в Петербурге, оставив «на некоторое время» жену и детей в Шклове, городе, в котором так удачно женился. В Петербурге он сразу же завел знакомства со всеми важными людьми того времени. Благодаря собственным знакомствам, заведенным им в качестве откупщика, и имени своего знаменитого тестя реб Йегошуа Цейтлина, который был хорошо известен среди начальства, Авром Перец получил первые заказы на нужды русского флота после катастрофы в Севастопольской бухте.

Немалое участие в новой карьере Переца принял реб Нота Ноткин, компаньон и друг реб Йегошуа. Для него было делом чести, чтобы еврей получил заказы на строительство флота, чтобы еврей доказал интендантству адмиралтейства, что и здесь можно положиться на потомков Авраама, Исаака и Иакова не меньше, чем на всех прочих. Это вписывалось в его претенциозную программу добиться широких прав для евреев во всей России. И Авром Перец позднее использовал эту же программу во времена Павла и Александра I.