В окно светила луна. Спали все, кроме хозяйки, склонившейся над колыбелью. И Дарёне бы спать, но страшно вдруг стало, так страшно, как вечером, когда слушала она байку Нерада о навьях.

Может, тихонько окликнуть хозяйку, раз она не спит? Хоть парой слов с нею обменяться – тогда уйдет тревога…

Ох, да хозяйка ли это? Лица не видно, но Калина Баженовна ссутулена, словно несет тяжкий груз. А у этой узкие плечи расправлены гордо, как у княгини!

Может, это сродственница Калины? Пришла тихо, когда Дарёна уже спала?

Словно прочитав мысли девочки (или услышав бешеный стук ее сердечка), женщина обернулась и попала в полосу лунного света.

Нет, это была не Калина! Худое серое лицо женщины казалось неживым, вообще каким-то нечеловеческим, словно отлитым из воска. Огромные глаза занимали пол-лица, и такая была в них злоба, что Дарёна вздрогнула, как от удара.

Недобрая пришелица встретилась с девочкой взглядом – и поднесла палец к губам.

Нет, не просьба молчать была в этом жесте, а повеление, даже угроза: мол, только пискни – и плохо тебе придется!

Промолчала бы Дарёнка, кабы не стояла та злая женщина возле люльки. Она же хотела что-то сделать с ребенком!

И Дарёна, глотнув воздуха, завопила так, что занавеска на печи трепыхнулась!

Женщина поспешно шагнула в поток лунного света и исчезла. Ребенок в люльке истошно заголосил.

Повскакали с лавок все разом – и гости, и хозяйка.

Дарёна, не слезая с печки, сбивчиво рассказала о страшной гостье.

– Да тебе это, небось, приснилось… – начал было вожак скоморохов.

Но его перебила «медведица» Матрёна:

– Ты, Горыня, чего не видел, про то не говори! Была чужая баба! Я только сморгнула – а она исчезла.

Подала голос безымянная старуха-постоялица:

– Еще бы ей не исчезнуть от такого шума-гама! Слышь, Калина, а ведь это к тебе ночница заявилась!

Хозяйка, которая достала из люльки орущего ребенка и укачивала его на руках, при этих словах горестно охнула.

А старуха продолжила напористо:

– Ты пеленки стирала, на дворе развешивала для просушки, а снять до заката забывала – было такое?

– Ну… – растерялась Калина. – За делами замотаешься, бывает, что и забудешь снять. В темноте уже выбежишь да снимешь.

– А пустую колыбель качала?

– Да зачем мне это надо… – начала было Калина. Но вдруг замолчала, вспоминая – и сказала огорченно: – Было и такое. Проезжал тут купец, вез жену с дочкой в Град-Столицу. Дочке шестой годик шел. Я Демьяшку из люльки вынула и села грудью кормить, а девчушка у люльки пристроилась играть: качает да колыбельную поет, будто дитё убаюкивает.

– Вот и доигрались, – с непонятной радостью заявила старуха. – Приманили ночницу, а с нею криксы пришли, по ночам ребенка будят, спать не дают. А сама ночница кормит ребенка грудью – а молоко-то у нее горькое, ядовитое…

– И что ж теперь делать? – Калина прижала к себе кричащего ребенка, словно боялась, что сейчас кто-то его отнимет.

– Можно заговорить от ночницы. Да и дитё твое горластое утихло бы, дало бы нам всем выспаться. Только с чего это я буду стараться посреди ночи? Мне завтра в путь идти, так я, пожалуй, лягу…

Хозяйка метнула на старуху укоризненный взгляд:

– И сможешь уснуть, зная, что рядом дитё малое мается?

– На весь мир не угодишь, только себя уморишь. Какой мне прок с тех хлопот? Люди – они неблагодарные. Ты разорвись хоть надвое, а они спросят: почему не нач етверо?

– Ясно, – вздохнула хозяйка. – Ложитесь-ка спать, люди добрые, а мы тут вдвоем еще посудачим…

Скоморохи без единого слова улеглись по лавкам. А Калина со старухой сели рядышком возле люльки. Они негромко переговаривались, но их голоса заглушал рев младенца. Дарёна прислушивалась, но разобрала только горький вскрик хозяйки: «Может, еще последнюю рубаху тебе отдать?!»

Наконец женщины договорились. Старуха встала, распорядилась:

– Заверни сына в свой плат, я его вокруг дома обнесу с заговором.

Дарёна юркнула за занавеску – пусть не видят женщины, что она подслушивает.

Хлопнула дверь, за нею стих детский плач.

Вскоре от открытого окна донесся неясный старушечий голос:

– Сестры-зарницы, красные девицы, вы обороните младенца Демьяна от ночницы, от криксы, от страха ночного. Гоните ночницу за быстрые реки, за глухие леса, за глубокие моря…