– Ну так, значит, и другие мастера, кто одежду шил или обувь, должны были свои отметки на ней оставить.

Данила достал лупу и приступил к исследованию кукольных нарядов. Так, на одном ботинке есть оттиск какой-то, но невнятный, не разобрать. Платье тоже без лейблов. А вот камея какая интересная! Серебро, а внутрь вставлено что-то жуткое серо-черное, но вырезанное мастерски. Символ какой-то. Вроде, видел такой. На кукольном браслете тот же самый камень и рисунок повторяется.

– Есть, дед, нашел еще одно клеймо на серебряных украшениях – Лавуан.

Сундук внутри сохранился отлично. Не то что сама кукла. Как будто их эти десятилетия хранили отдельно друг от друга. «Тут ремонта особого и не нужно, – не замолкал дед в голове, – так, почистить, подшлифовать снаружи дерево. Ткань проверь, не разошлись ли швы».

Данила чертыхнулся, никогда не любил, когда дед вот так начинал поучать, как маленького. Но пальцы уже побежали ощупывать тонкие швы и складки драпировки. На самом дне наткнулись на неудобный выступ. Дощечка какая-то оторвалась, что ли? Тут же почувствовал прореху в ткани. Большую, как специально сделанную. Свободно входит ладонь. Через нее и вытащил то, что лежало на дне, – небольшую, в кожаном переплете рукописную книжечку. Дневник?

«Богиня моя, если бы я знал, какие испытания готовит мне судьба в России, никогда не покинул бы Париж».

Французские фразы мелкой вязью покрывали пожелтевшие страницы. Данила с трудом разбирал:

«Ты представить себе не можешь, в какой глуши я оказался. Вокруг дремучие леса и озера. Бездорожье полное. Я даже письма не могу тебе отправить. Мой будущий тесть г-н Корсак сказал, что не станет каждый день гонять лошадь в уезд на почту.

Семейство, с коим я должен породниться, самого простого свойства. Корсак хоть и вписан в Дворянскую книгу, но позволяет себе держать кирпичный заводик. Анеля, с которой мне предстоит встать к венцу, выросла без гувернантки. Никаких манер. Я с ужасом думаю, как привезу ее в парижские салоны. Невеста моя – сущий ребенок, не выпускает из рук куклу, твой презент, а еще носится целый день с красками. Представляешь, любовь моя, она берет уроки живописи у своего дальнего родственника, местного художника г-на Васильчикова, молодого человека, из тех, что носят один сюртук круглый год. Впрочем, картины его совсем недурственны. Он даже начал писать портрет моей Анели в тех самых украшениях, что ты дала мне с собой из Парижа.

Ах, если бы не мое положение, разве оказался бы я здесь в такой роли? Ну почему Господь не устроил так, чтобы приданое жены давалось без самой жены?

Решил писать тебе в эту книжечку, раз письма не могу послать. Вот будет тебе доказательство того, что думаю о тебе постоянно. Преданный тебе, твой N.N.».

Уже под утро, закончив читать дневник князя – жениха несчастной Анели и борясь с надвигающимся приступом головной боли, вполне ожидаемым после такой-то ночки, Данила послал Нине эсэмэску: «Для куклы нужны новые волосы. Чёрные. Лучше человеческие».

Он закрыл глаза, покорно ожидая сумасшедшего вихря из обрывков мыслей, образов и странных фантазий своего мозга, которые всегда сопровождали боль.

Сначала появилась крыса. Жирная, серая, держащая в лапках ботиночек куклы. Потом возникла башка дедовского деревянного идола, напялившая на себя скальп пандоры, а затем все понеслось на бешеной скорости: Нинина пухлая губа с капелькой клубничного сока, кисть куклы без мизинца, гладь озера с отраженными в темной воде острыми макушками елей, чернильное пятно на жёлтой странице, старинное перо, выводящее «N.N.». На самой границе сознания, уже готового отключиться, Данила увидел со спины девушку у зеркала, примеряющую на себя серебряные украшения куклы. Камею с вырезанной странной фигурой по черному камню. Что-то похожее на человека, с опущенными руками и головой в виде петли.

– Ну ты и поспать!.. Вставай, лежебока-мастер! – Данила вылез из-под простыни. Соломенные длинные волосы стояли дыбом, заспанные глаза щурились на яркое солнце, худые, обгоревшие на пляже плечи, покрытые розовыми заплатками, ежились от наготы. Он нащупал очки, провёл пятерней по шевелюре, накинул рубаху.

Нина стояла руки в брюки, как всегда, великолепная. Она насмешливо и чуть скептически оглядывала и Данилу, и его пыльную, давно не мытую комнату. Солнце, предатель, ослепительно сияло в распахнутое окно, высвечивая все то безобразие, что вчера не было видно в полумраке.

– Волосы для куклы нужны?

Данила, стараясь не смотреть в лицо девушки, протянул руку.

– Давай.

– Где тут у тебя ножницы? – Нина решительно направилась в сторону мастерской.

Путаясь в простыне и влезая на ходу в шорты, он попытался остановить ее. Но она уже гремела инструментами на дедовском верстаке. Через минуту появилась на пороге, щелкая огромными портняжными лезвиями.

– Эти подойдут. Сколько тебе волос надо?

– С полметра хорошо бы или хотя бы сантиметров тридцать.

Нина перекинула свою знаменитую, свисавшую ниже талии косу и, примерившись, начала резать. Данила с ужасом молча смотрел на это надругательство и без слов принял от нее заплетенный обрезок с локоном на конце. А Нина, коротко и лукаво взглянув на него, быстрыми привычными движениями пальцев расплела оставшуюся часть косы и встряхнула головой.

Волна блестящих черных кудрей окутала ее плечи. Данилу обдало незнакомым пряным запахом женских волос с легким ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых. Он стоял ошеломленный происходящим. Нина шагнула ближе, убрала прядку волос с его лба, посмотрела прямо в глаза и, приблизившись, шепнула на ухо, щекотнув теплым дыханием: