Мы рассмотрели выставочный опыт, накопленный имперской Россией ко времени, когда ей на смену пришла Россия советская. Суммируя его, отметим очевидное несовпадение между динамичным развитием агрономии и отставанием выставочной демонстрации ее достижений. Попробуем сопоставить эти пласты, прокомментируем результаты.

Первый комментарий относится к временному интервалу получения агрономического продукта. Специфика аграрной науки предполагает длящиеся многие годы экспериментальные проверки инновационных продуктов и технологий. Так, согласно методикам первой половины XX в. (до «зеленой революции»), ученому-агроному для выведения нового сорта требовалось не менее десятка лет; еще некоторое время уходило на массовое размножение сорта. Таким образом, селекционные сорта могли быть выпущены в производство в среднем через 15 лет с момента начала работ. Продолжительными были и эксперименты в области агротехники и агрохимии: по разработке новых севооборотов, введению травосеяния, изучению методов вспашки, применению новых видов удобрений и т. д. Столь серьезные сроки определялись сезонностью полевых опытов, кратким весенне-летним периодом в средней полосе России [56] . Даже использование вегетационного метода, ускорявшего агрохимические работы, на финальной стадии неизбежно требовало исследований в полевых условиях. Более «скоростным» считалось почвоведение. Но и здесь проходили годы – как, в частности, в случае исследований русского чернозема В. В. Докучаевым – прежде чем черноземный куб, яркий выставочный экспонат России, был представлен в сопровождении строго научных карт, диаграмм, таблиц и других наглядных средств визуализации результатов работы почвоведа. Если добавить к этому еще и годы от формальной организации опытной станции до начала ее работ, уходившие на строительство, материально-техническое оборудование, распашку и окультуривание опытных полей, то понятно, что ждать результатов от опытных учреждений, созданных на рубеже 1900-х гг., приходилось не ранее 1920-х гг. Иными словами, организованные в начале века опытные станции работали на будущее – как оказалось, уже другой, советской, России. Соответственно, демонстрация их научных продуктов также становилась делом будущего, советского будущего. Вместе с тем невозможно было показать публике уникальное агрономическое произведение, существующее в одном экземпляре, – как получилось, например, с машиной Чебышева или проектом моста Проскурякова. В этом смысле агрономия – не то пространство «одиноких идей», в котором преуспела российская наука [57] .

Рис. В-11 Участие России на всемирных выставках. Лист из альбома С. Ю. Витте. Бумага, акварель; 62x45 см. Государственный музей политической истории России. Фонд плакатов

Второй комментарий лежит в области, которой мы только что коснулись, – презентации исследовательского продукта в выставочном пространстве. Речь идет о сложности визуализации именно агрономических объектов. Уже упомянутый куб чернозема и вегетационный домик Тимирязева с сопровождающими их пояснительными материалами – удачные примеры сочетания наглядности, необходимой для публики, и информативности для узких специалистов. Из этой же серии – селекционные сорта зерновых и некоторых овощных культур, которые легко переносят перевозку и длительное хранение (в отличие от скоропортящихся фруктов и ягод). Что касается презентации агротехнических приемов, здесь требуются особые подходы: демонстрационные опытные делянки, возможность заблаговременного посева, своевременного ухода за опытом и пр. Со всем этим успешно справлялись США, несомненные лидеры выставочной агрономии. России на международных смотрах не удавалось создать своим ученым-опытникам необходимые условия. Причины лежали главным образом в недостатках организации и финансирования, а также в объективных проблемах географической отдаленности – трудностях с перевозкой экспонатов, арендой площадей и т. п.

Третий комментарий отсылает к оформительской и пропагандистско-просветительской составляющей экспозиций. Необходимо было решить довольно сложную задачу: заинтересовать российскими экспозициями искушенных в визуальных «чудесах», пропаганде и рекламе передовых граждан мира. Прежде всего это требовало наличия способной удивить, привлечь внимание публики «витрины» павильона или секции. Однако мы видели, что долгие десятилетия организаторы настойчиво предлагали публике архаичный вариант «русского образа» как сказочного града Китежа. В том же направлении работала реклама: страницы российских буклетов и международных каталогов пестрели малахитовыми кабинетами и прочими «яйцами Фаберже», символами роскоши и богатства дореволюционной России. Выбор был связан с общими тенденциями выставочной работы, прежде всего – следованием наметившемуся еще в XIX в. курсу на «государственное искусство». Начиная с первых международных выставок в российских отделах господствовал так называемый «русский стиль» – копирование древнерусского искусства, иногда с элементами эклектики [58] . Казалось бы, оформительская сфера не может определять пространство науки и техники. Однако доминирующий стиль влиял на отбор экспонатов и в конечном счете определял экспозиционную тематику. В павильон-копию Московского Кремля публика приходила отнюдь не в поиске научных достижений; здесь ожидали увидеть «царскую роскошь», традиционные изделия русского декоративно-прикладного искусства, а не современные машины и научные инновации. Инерция выбора в пользу «имперского великолепия» отражала прочно утвердившееся в России обскурантистское мнение, что страна сильна прежде всего своими сырьевыми ресурсами и народными умельцами, а ее интеллектуальное начало вторично. Тем не менее победа модерна, «модернизация», наглядно проявившаяся в сфере искусства, в оформлении выставок, постепенно распространилась и на их содержание: работы русских ученых и инженеров отвоевывали себе все более значительное место в выставочных экспозициях.

Из приведенных сопоставлений следует также, что общественно-политические события по-разному отражались на научном процессе и его выставочной презентации. Так, война с Японией, на которую научная Россия почти никак не отреагировала, вылилась в неучастие страны в выставке 1904 г. в США, занимавших в начале кампании откровенно прояпонскую позицию; события Первой русской революции повлияли на отказ империи присутствовать на миланском экспо в 1906 г. При этом успех российской экспозиции напрямую зависел от государственного участия: требовалась единая организация выставочного пространства, в противном случае страдали как его целостность, так и возможность для частных экспонентов пробиться к публике, быть замеченными экспертами. И наоборот – в самой агрономии негосударственные инициативы являлись если не решающими, то чрезвычайно важными; именно с ними были связаны многие успешные институции, они курировали и финансировали ряд важных научных проектов, например селекцию и агротехнику сахарной свекловицы на Юге России.

Российские экспозиции на всемирных смотрах имели свою специфику, развивались по особым внутренним канонам. Глобальные тенденции Россия усваивала и адаптировала медленно, но последовательно и неуклонно. Выставочные инновации как государственный приоритет вошли в повестку дня достаточно поздно. Но о значении, которое государство со временем стало придавать науке на всемирных выставках, можно судить по громким именам организаторов и экспертов «русских» экспозиций: Д. И. Менделеева, Н. Н. Зинина, В. В. Докучаева, В. И. Вернадского, В. И. Ковалевского и др.

Выставка в Италии 1911 г. оказалась последним довоенным смотром; выставочное движение восстановилось только в 1920-е гг. Перерыв оказался на руку правительству большевиков, легко включившихся в первое послевоенное экспо в Париже 1925 г. во многом благодаря удачному старту со Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставкой.

Одна из версий истоков выставки отсылает к событиям 1918 г., обозначившим начало публичных смотров в Советской России. Летом из Москвы в плавание на барже по Волге вышла «Показательная плавучая сельскохозяйственная выставка», которая завершилась в июле экспозицией в Симбирске (ныне Ульяновск) [59] . А в декабре в Москве в здании Петровского пассажа открылась Постоянная промышленно-показательная выставка ВСНХ, которая проработала 10 лет [60] . Апокриф гласит, что в том же декабре делегатам 1-го Всероссийского съезда земельных отделов, комитетов бедноты и коммун показали небольшую экспозицию на тему естественных богатств России, распределения земельного фонда до и после революции [61] . Впечатленные увиденным, те обратились к В. И. Ленину с просьбой о создании в Москве «Сельскохозяйственной выставки Крестьянской республики». Председатель Совета труда и обороны (СТО) вдохновился предложением; возглавить выставку должен был глава Наркомпроса А. В. Луначарский [62] .

Военный коммунизм и страшный неурожай начала 1920-х отодвинули мирные планы. Тем не менее уже в конце 1921 г., на пике массового голода, когда в России работали международные организации помощи голодающим, вернулись к идее проведения выставки [63] .

Иную версию предлагают авторы итогового отчета о проведении выставки [64] . Наряду с ожидаемыми заявлениями о ключевой роли в ее организации Народного комиссариата земледелия (Наркомзем, НКЗ), в отчете подчеркивается личная инициатива одного из руководителей Наркомата. Речь о члене Коллегии НКЗ Михаиле Евстафьевиче Шефлере [65] , летом 1921 г. направленном в инспекционную командировку в Сибирь. По возвращении он обратился к заместителю наркома Н. Осинскому (В. В. Оболенскому) с предложением устроить сельскохозяйственную выставку, о чем доложил также на Коллегии НКЗ. Среди мотивов смотра Шефлер выделял важность демонстрации природных богатств Сибири; можно будет, утверждал он, «одним только экспортом продуктов Сибири обеспечить восстановление и развитие народного хозяйства рабоче-крестьянских республик» [66] . Коллегия согласилась с предложением и при поддержке крайне влиятельной в то время организации – Всеработземлеса [67] внесла проект на рассмотрение Совета народных комиссаров (Совнаркома, СНК), далее – Президиума Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК). После ряда согласований и совещаний вопрос о выставке оказался в повестке дня IX Съезда Советов в декабре 1921 г. среди его делегатов были В. В. Осинский-Оболенский и М. Е. Шефлер [68] . Индивидуальные инициативы и «личный патронаж» научных проектов представителями большевистского руководства – известная и не раз исследованная особенность организации науки ранней Страны Советов [69] .