Имана привстает, опираясь на локоть. Волосы накрывают ее тело шелковым покрывалом. Она с удивлением трогает рассыпавшиеся по груди пряди. Во сне резинка, конечно, могла и спасть, но чтобы ее коса вот так распустилась…

– Я тебя расчесал. Ничего?

Имана пожимает плечами. Откуда ей знать, насколько это нормально? Она прислушивается к себе. От мысли, что он ее вот так трогал, внутри что-то сладко сжимается. Имана никогда не испытывала таких чувств. Ни к кому. И потому сейчас она банально не знает, как к ним подступиться. Хотя умом вроде и понимает, что с ней случилось …

– Доброе утро. Спасибо.

– Доброе. – Глухов смотрит на нее как-то странно. – Я заварил чай. Кофе здесь отвратный. – Кивает на упаковку сублимированного Нескафе. – Как ты себя чувствуешь?

– Все хорошо. Спасибо.

Ужасно неловко и непривычно, что о ней вот так позаботился чужой человек. Хотя… какой он теперь чужой? Не дыша, Имана забирает чашку из рук мужчины. Пальцы у Германа длинные, смуглые и очень сильные. Но одновременно с тем такие нежные, что ей плакать хотелось, когда он водил ими по лицу. И целовать, целовать эти руки…

– Так. А теперь давай как на духу.

Герман легонько подталкивает вверх ее подбородок.

– Ч-что?

– Как ты себя чувствуешь на самом деле?

Глаза у него темные, умные и внимательные.

– Ладно. Немного болит голова.

– Имана! Будешь врать – настучу по жопе.

Рычит. Но все равно ласково гладит. И потому она ему ни на секунду не верит. И потому ей совсем не страшно. Даже наоборот.

– Сильно болит. Но это пройдет.

– Конечно, пройдет. Выпей таблетку, поешь и ложись. Я сейчас дров подкину, а потом выйду проверить стадо. Ночь пережили. Вроде все целы. Осталось день продержаться. Метет там и впрямь – мама дорогая.

– Как ложись? Ты что? Не настолько мне плохо.

– Имана…

– Герман.

Их взгляды снова сталкиваются. И что-то странное происходит. Какой-то глобальный тектонический сдвиг, перемалывающий в пыль огромные пласты, составляющие их прежних: весь накопленный опыт, представления о жизни, то, как все виделось и как думалось… Раньше. До этих самых пор.

– Я беспокоюсь о тебе, – шепчет Глухов.

– Я знаю, – без тени сомнений. – Но не нужно.

Глухов садится рядом. Касается ее лба своим. Пальцами поглаживает пульсирующие виски, унимая боль. А взглядом… препарирует, разбирает ее по косточкам. Позволяя, впрочем, ей то же самое. Удивительный совершенно процесс слияния душ. Взаимопознания. И абсолютного, безоговорочного, всецелого принятия.

– Ладно. Но хотя бы поешь.

– А ты?

– И я. Куда я денусь с подводной лодки?

Глухов целует ее в лоб и встает, чтобы набрать воды. Пока Имана, улыбаясь, заплетает волосы в привычную косу, он наполняет металлическую колбу умывальника горячей водой. Создавая ей комфорт даже в таких условиях. Что-то подсказывает Имане, что для себя Герман так не заморачивался.

Она быстро приводит себя в порядок, освежает дыхание при помощи пальца и самодельного зубного порошка, а потом, поддавшись порыву, все же ловит его за пальцы и вскользь касается их губами. Не поймет – что ж. А поймет, так… Он понимает раньше, чем Имана успевает сформулировать до конца свою мысль. Прижимает к себе, так что кости начинают трещать, и целует совсем по-взрослому. Поцелуй Германа наполняет ее, как ветер парус. Имана чувствует необычайный прилив сил, от которого в голове шумит и кружится. Она бы никогда не подумала, что целоваться так сладко… Хотя тут дело в другом, наверное. И по этой же причине ей не страшно совсем. Даже если за этим последует что-то большее.

Оторвавшись от губ, Герман бегло проходится по ее лицу поцелуями:

– Черт, Имана… Малышка, там же гребаные олени…

Имана смеется. Сжимает в руках край его толстовки, упирается лбом в грудь.

– И завтрак остыл.

Кое-как удается отлепиться друг от друга. С губ Глухова срывается наполненный разочарованием вздох.

– У нас впереди много времени, Герман.

– Обещаешь?

Имана улыбается и отводит глаза. Будущее ей неведомо.

Переглядываясь, они быстро доедают свой скудный завтрак, одеваются потеплее и выходят. Метет страшно, будто давно закончившаяся, если верить календарю, зима долго-долго копила силы. Имана с Германом разделяются. Так и быстрее будет, и более эффективно. Через несколько сот метров Имана замечает на свежевыпавшем снегу следы песцов. Чудо, что ей удалось их разглядеть до того, как следы засыпало. Но самих зверей не видно – вьюжит так, что в нескольких метрах ничего не разобрать.

– Ты как?

– Нормально.

– А наши подопечные? Мне показалось, они в порядке.

– Природа подготовила их к выживанию в таких условиях, – перекрикивая ветер, соглашается Имана. – Но расслабляться рано. Я видела следы песца.

В ответ на ее слова, Глухов будто бы недоверчиво покачивает головой.

– Что?

– Просто чудо, что этот Армагеддон случился днем раньше…

Банальное везение. Чудо же – это что-то другое. То, чего вообще не могло быть ни при каких обстоятельствах. Но Имана не спорит. Только пожимает вскользь его пальцы и снова заходит на варту.

Так проходит еще один день. В какой-то мере Имана даже благодарна, что была настолько занята, что ей некогда было думать о том, как теперь изменится ее жизнь. Перемены ей вообще нелегко даются.

– Какой же адский холод, – шипит Глухов, согревая дыханием руки.

– Сейчас разожгу печь.

И снова спички, щепа, газетка. Из последних сил приготовленный ужин и натасканная вода.

– Добавь в чай сгущенки.

Организму нужна глюкоза. Имане и хорошо, и все так же странно от того, что кто-то трудится с ней плечом к плечу. Особенно удивляет, что ей даже ничего просить не приходится, они сосуществуют как единое целое.