А. Ф. Лосев
Из разговоров на Беломорстрое
I
Этот разговор проходил 1-го мая 1933 г. на Беломорстрое. Уже высилась красавица Маткожненская плотина, издали привлекая взор своим кокетливым, матово-зеленым ажуром. Уже приходил к концу восьмикилометровый 165-й канал, на котором круглые сутки стоял гул от подрывных работ, похожий на войну 1914-1915 г. на западном фронте, и из которого из одного было извлечено больше миллиона кубометров самых разнообразных пород. Велось последнее наступление для открытия Беломорско-Балтийского Канала летом этого года и для сдачи его тут же в эксплуатацию.
Мы отменили свои выходные дни с тем, чтобы компенсировать их впоследствии. И 1-е мая было нашим первым праздничным днем после двух месяцев работы.
Еще дня за два до этого я говорил в Проектном Отделе одному нервному, черноглазому и, кажется, умному молодому скептику, заведовавшему у нас чертежным отделением:
– Ну, Михайлов, как же поживает ваш анархизм?
Михайлов сухо ответил:
– Да так же, вероятно, как ваше вредительство.
– Но я опаснее вредительства... Почему вы заговорили о вредительстве?
– сказал я без всякого смущения.
– А вы почему заговорили об анархизме?
– Я заговорил об анархизме потому, что вы сами неоднократно высказывались в этом направлении
– Вот что, любезный Николай Владимирович, - сказал Михайлов, вдруг переменивши враждебный тон на дружеский.
– Надо нам договориться. Хотите, послезавтра, 1-го мая, я изложу вам свой взгляд в систематической форме?
– Сергей Петрович, - восторженно крикнул я, ударивши его по плечу. Сергей Петрович, это будет чудесно! Это будет замечательно! Вы же сами всегда так уклонялись...
Было решено: 1-го мая, часов около 6 вечера, мы собираемся у меня в Арнольдовском поселке и слушаем Михайлова.
– Но только вот что...
– заговорил Михайлов, несколько понизивши тон.
– Не будет ли это слишком теоретично?
Я, зная интересы Михайлова, посмотрел на него с удивлением. Он продолжал:
– Не лучше ли связать общие рассуждения с каким-нибудь конкретным вопросом?...
В таком случае, - быстро заговорил я, - какой же для нас еще более конкретный вопрос, чем наше строительство?
– Канал?
– испуганно спросил Михайлов.
– Ну, да! Канал!
– Беломорстрой?
– Ну, конечно, Беломорстрой!
Михайлов помолчал и потом с некоторым ехидством сказал, еще более тихим голосом и с улыбкой:
– А не будет ли это более конкретно, чем надо?...
Я отвечал намеренно громким голосом:
– Да вы чего испугались? Что же, мы, строители и ударники Канала, не можем рассуждать о нашем собственном сооружении?!
– Вот что, Николай Владимирович, - ответил Михайлов.
– Тогда уже давайте говорить просто о технике. Это будет и достаточно конкретно, и не нужно будет забираться нам в гущу злободневной беломорстроевской работы...
– Ну, что же, я и на это согласен, - отвечал я.
– Но тогда надо выслушать еще кое-кого...
– Знаю, знаю!
– подхватил Михайлов.
– Вы хотите Коршунова...
– И Коршунова, и Елисеева, и Абрамова...
– Но ведь это же будет митинг!
– Не митинг, а производственное совещание.
Михайлов вдруг неожиданно рассмеялся молодым и чистым смехом, обнаруживши свои прекрасные зубы и как бы с головой выдавая свое юношеское, добродушное и еще незрелое, не испорченное мироощущение.
– Неужели вы хотите прямо в Проектном Отделе?
– спросил он сквозь смех.
– А почему бы и не в Проектном Отделе? Читают же тут и об искусстве, и о философии...
– Но ведь то кружки.
– Ладно!
– решительно сказал я.
– Соберемся у меня? Пять-шесть человек - небось, ничего не случится.
Михайлову настолько хотелось говорить и слушать, что он тут же и согласился, хотя и вопреки правилам своего обычного поведения.
2.
1-го мая, около 6 часов вечера, с десяток человек сидело у меня на терраске, так как была очень теплая погода, хотя, впрочем, потом пришлось перейти в дом.
За самоваром и первомайскими пайками и угощениями разговор шел довольно бойко, и мы не сразу приступили к намеченной теме.
Гостями был наши инженеры и техники, кое-кто из экономистов и две женщины.
Компания была большею частью холостая или настолько оторванная от семьи, что никто даже и не вспоминал об этом. На Беломорстрое некогда было думать ни о семейных, ни о личных делах. Одна из женщин была инженер-гидротехник, дама лет 45, другая - молоденькая девица, чертежница.
После того как уже с полчаса болтали о текущих делах, я, боясь дальнейшего углубления в эти бесконечные и насущные темы, прервал общий разговор решительным предложением: